5

Через ручей я перебралась вброд, сняв башмаки. Ноги в холодной воде заледенели. Став ступнями на покрытую изморозью землю, я поспешно обулась и зашагала под гору, туда, где ручей сливался с речкой. Там, у самого устья, стояла мельница Бельвиня.

Было прохладно, но не холодно; сильная влажность чувствовалась в воздухе. Я взглянула на небо: оно было не золотое, не розовое, не голубое, а бесцветно-прозрачное, и лишь на горизонте, там, где холмы сливались с лесом, сиреневые облака образовывали причудливый орнамент.

Зима в Бретани обычно стояла мягкая, дождливая; холод сюда приносили лишь ветры из Англии и Исландии, а морозов никогда не бывало. Приятно было очутиться здесь после жестокой зимы Парижа, приятно было не видеть снега и полной грудью вдыхать прохладный, влажный, напоенный запахами моря воздух. Море ведь совсем недалеко – рукой подать. Полтора-два часа пути пешком.

Мельница не работала сегодня, но над хутором, принадлежащим Бельвиню, вился синеватый дымок. О, он был богат, этот мельник, много богаче меня: сто овец, двадцать коров, восемь пар лошадей да еще столько арпанов за бесценок купленной земли. Кроме того, он захватил нашу мельницу и нашу хлебопекарню, наши луга и пашню. Я намеревалась вернуть это – если не все, то хоть половину, и уж никак не была намерена отступать. На моей стороне – складывающаяся политическая обстановка, шуаны и отец Медар. Бельвинь бессилен против этого.

Я пошла на двор, где работали по меньшей мере пять батраков. Одна из служанок указала мне на черноволосого сильного мужчину средних лет, таскавшего мешки с мукой наравне с батраками:

– Это и есть хозяин!

Бельвинь слегка прихрамывал на левую ногу. Я подошла ближе и остановилась. Он увидел меня, аккуратно взвалил мешок на телегу и, отряхивая одежду, произнес:

– Вы ли это, ваше сиятельство? Уж мог ли я надеяться, что вы окажете мне такую честь!

И он отвесил мне самый изящный поклон, на какой только был способен человек, работающий на мельнице.

Он показался мне добродушнее, чем можно было ожидать. Я ступила шаг вперед, не произнося никакого приветствия: я уже знала – чем высокомернее себя ведешь, тем с большим почтением крестьяне к тебе относятся.

– Я пришла взглянуть, как ты разбогател на чужом добре, мэтр Бельвинь, – сказала я по-французски. – В любом случае, я пришла в первый и последний раз.

– Видит Бог, ваше сиятельство, – с улыбкой возразил он, – я, когда прослышал, что вы крестьян из Сент-Уана у себя собирали, сам намеревался к вам заглянуть. Ваш почтенный отец и для меня сеньором был.

К нему подбежала светловолосая девочка лет шести, бойкая, круглолицая; он с нежностью погладил ее по голове.

– Это моя дочь, Берта, ваше сиятельство. – И, ласково потрепав дочь по щеке, он сказал ей: – Беги-ка, Берта, в дом, скажи, чтобы подавали обед.

Взглянув на меня, Бельвинь добродушно-лукаво спросил:

– Вы ведь отобедаете с нами, ваше сиятельство?

Кровь бросилась мне в лицо. Слышал бы мой отец! Какой-то грязный мельник, захвативший наше имущество, обнаглел настолько, что полагает, что принцесса де Ла Тремуйль станет обедать в его доме!

– Мне кажется, – сказала я надменно, – ты забываешься. Даже если бы я была голодна, я бы не села за один стол с вором.

Он перестал улыбаться и нахмурился.

– Вот как, ваше сиятельство, сразу начинаете с войны?

– Мне не нужна война. Я хочу взять лишь то, что мне принадлежит.

Он подступил близко и снова заулыбался:

– Э-э-э, мадам! А ведь я ничего не украл. Я заплатил по десять су за арпан земли, да по двадцать за арпан леса, вот как!

– Кому ты заплатил? Сатанинской власти? Для моего сына это не имеет никакого значения.

Какой-то миг он разглядывал носок своего сапога.

– Чего вы требуете? Может, вам есть нечего? Так я согласен вас кормить, да и одевать согласен. За этим дело не станет.

– Я хочу, чтобы ты вернул луга и расчистил пять арпанов земли для огорода и пашни. – Глядя на него в упор, я добавила: – Это еще не все.

– А не слишком ли много будет? – насмешливо спросил он. – Пять арпанов!

– Это даже мало. Мне нужна моя мельница, та, что принадлежала нам. За нее ты берешь с крестьян деньги, так же как и за хлебопекарню. А ведь все это тебе чуть ли не бесплатно досталось. Я хочу, чтобы это вернулось моему сыну.

Внимательно глядя на меня черными блестящими глазами, он очень вежливо, очень мягко и добродушно произнес:

– Нет, мадам. Нет и не будет на это моего согласия.

Волна гнева поднялась у меня в груди. Этот мельник, похоже, полагал, что имеет дело со взбалмошной девицей, парижской девчонкой, которая приехала в Бретань лишь на время и теперь явилась к нему капризничать. Сдерживая гнев, я сказала:

– По-видимому, ты не понимаешь, что я говорю не впустую. Я здесь не шутки шучу, Бельвинь. То, что принадлежит моему сыну, вернется к нему, даже если мне придется уговорить Ле Муана перерезать тебе глотку!

Бельвинь молча смотрел на меня.

– Это почему же? – спросил он наконец.

– Потому что ты продался новой власти, потому что ты вор!

– Ну уж, – сказал Бельвинь, – с Ле Муаном я в добрых отношениях. Пять дней назад он получил от меня два мешка муки. Клянусь святой Анной Орейской, ему не на что жаловаться.

– Кроме ле Муана, – сказала я, – есть еще и граф де Пюизэ, которому наплевать на твои мешки, но который был дружен с моим отцом. Впрочем, я полагаю, что и Ле Муан, узнав о моем возвращении и моей просьбе, еще подумает, на чью сторону встать. Подумай и ты, Бельвинь.

Это было все, что я сказала. Оборвав разговор резко и внезапно, но так, что последнее слово осталось за мной, я сочла свою миссию выполненной. Большего от сегодняшнего визита я не ожидала. В конце концов, все надо делать постепенно. Как говорят в Тоскане, упорство и постоянство подтачивают даже каррарские мраморные глыбы. Упорства мне не занимать.

6

На следующее утро, встав спозаранку, я снова поухаживала за Патиной и подоила ее. Молоко было лучше и чище, чем в прошлый раз, я надоила почти четыре пинты и с радостью подумала, что сегодня уж наверняка хорошо накормлю Изабеллу с Вероникой и сварю им овсянку на молоке с сахаром. Все лучшее в Сент-Элуа должно принадлежать этим малышкам. Вот и Селестэн – сидел вчера допоздна, но смастерил для близняшек деревянную колыбель, просторную, крепкую, пусть не очень изящную, но ладную. Я поэтому и не будила его сегодня рано, хотя надо было продолжать утеплять хлев и зарезать свинью.

Бешено залаял пес во дворе. Я выглянула из хлева: крошечная девочка с огромной, явно слишком тяжелой для нее корзиной стояла на тропинке и, как мне показалось, с полным бесстрашием взирала на этого черного лающего дьявола.

– Я Берта! – пискнула она по-бретонски. – Мой папа Бельвинь послал меня к вам. Я принесла вам окорок, яйца и еще два локтя сукна – папа сказал, вы сошьете штаны маленькому сеньору.

Кровь бросилась мне в лицо. Я узнала эту девочку, и меня охватил гнев. Как смеет этот подонок, ее папаша, присылать мне подачки? Как смеет он думать, что я приму их?

Особенно меня задели слова девчонки о сукне. Да я скорее умру, чем так унижусь, чем дам своему сыну пример унижения!

– Уходи, – сказала я тихо и яростно, – уходи и не смей больше ничего приносить сюда!

Девчушка недоуменно поглядела на меня; насмешка, заключавшаяся в поступке ее отца, была ей явно непонятна. Берта отвесила мне поклон, повернулась и зашагала по дороге, таща за собой тяжелую корзину.

Что значило это со стороны Бельвиня, о чем свидетельствовало? Было ли это насмешкой или испугом? Или он просто хотел откупиться от меня, бросить какой-то жалкий кусок вместо всего пирога, который полагался мне по праву?..

В тот день было переделано много всяких дел. Селестэн окончательно починил хлев и вычистил прудик для уток, я до самого вечера возилась с теленком, Патиной, курами и утками, собирала снесенные яйца и стирала. Чуть позже устроила купание для малышек. А уж совсем поздно, даже не предупредив меня предварительно, Селестэн зарезал свинью.

Возни с ней было много, а когда все было кончено, над вырытой ямой мы установили решетку и, разведя внизу огонь, уложили для копчения множество кусков мяса. Брике взял на себя задачу поддерживать огонь в течение нескольких суток. У нас должно было получиться больше трехсот фунтов свинины холодного копчения.

Вечером, очень поздно, усталая, но немного морально приободренная, я вышла на дорогу, чтобы вдохнуть перед сном свежего воздуха. Все, пожалуй, складывалось не так плохо, как можно было ожидать. Крестьяне утром принесли мне десять мерок пшена – этого вполне хватит для домашней птицы, сотню яиц и мерку фасоли. У нас будет сало, кровяная колбаса и много копченостей. По крайней мере, призрак голода уже не стоял перед нами. Будем экономить, но не умрем до весны.

Предстояла еще битва с Бельвинем, но я была уверена, что выиграю ее.

Сейчас, в этот поздний час, я могла немного перевести дух. Одиннадцать желудков накормлены и будут накормлены завтра – не было ли это поводом для успокоения? Конечно, обеспеченность это слабая, и к тому же у нас нет одежды, нет денег для обучения Жанно и Шарло, да и Авроры тоже. Да что там говорить – мы самые настоящие бедняки. Даже если мне удастся что-то посеять (при условии, что Бельвинь вернет хоть что-нибудь) и Господь Бог пошлет небывалый урожай, мы все равно будем лишь кормить себя, ничего больше. Господи Иисусе, об этом ли я мечтала для Жанно, для девочек?

«Так что обольщаться не следует, – подумала я угрюмо. – Все еще только начинается, а я должна сделать так, чтобы мои дети никогда не были голодны».

Когда я, продрогнув и приуныв, возвращалась с дороги назад, темная приземистая фигура вышла мне навстречу. Я остановилась, слегка испуганная. Человек был в плаще и шляпе, огонек его трубки красновато мерцал в темноте. У меня мгновенно всплыли в памяти рассказы об убийцах и разбойниках, наводнивших провинцию.

– Кто вы? – произнесла я настороженно.

– Я Ле Муан, мадам.

Подойдя ближе, он объяснил:

– Отец Медар передал мне, что вы хотите встретиться со мной.

Я была слишком ошеломлена, чтобы сразу понять, как себя вести. Ле Муан, предводитель гравельских шуанов, стоит передо мной, да еще так неожиданно!

– Вы… вы так уважаете отца Медара, сударь? – проговорила я.

– Отчего же его не уважать? Он служитель Божий.

– Может, вы зайдете в дом? – спросила я, слегка успокоившись.

– Нет, – отрезал шуан. – Стыдно мне там показываться.

– Стыдно? Почему?

– Да ведь из-за нас его спалили. Чудесный замок был, а не отстояли мы его от синих! Что ж, на их стороне тогда сила была. С тех пор я всегда помню, что виноват перед его сиятельством.

– Перед его сиятельством? Каким его сиятельством?

– Да перед вашим отцом, который погиб за Бога да за нашего короля.

– А! – сказала я. – Вы ведь служили у нас лесничим, не так ли?

– Имел такую честь, мадам.

Он потушил трубку. Огонек погас, но я уже имела возможность хорошо его рассмотреть: темные глаза, пылающие сухим блеском, морщинистое, все в складках, лицо, крупный нос с грубо вырезанными ноздрями, косматые длинные волосы. В этом человеке было явное сходство с обезьяной. Да и двигался он легко, бесшумно, ловко, так ловко, что даже наш пес ничего не учуял.

– Заступитесь за меня, – попросила я прямо. – Вы же знаете, сударь, что мельник Бельвинь теперь пользуется двумя третями из того, что принадлежало здесь моему отцу. Вы говорите, что в долгу перед принцем. Его уже нет, но есть его наследник, мой сын. Вы бы могли хоть чем-то помочь ему?

Шуан слушал меня, не перебивая. Когда я закончила, он все так же молчал. Это меня удивило.

– Так что же вы скажете, Ле Муан? Вы согласны помочь нам или нет?

– Видите ли, госпожа, мне надобно выяснить одну вещь.

– Какую?

Некоторое время он молча смотрел на меня.

– Госпожа, вы в Бога веруете?

– Да, – отвечала я, несколько удивленная.

– А сын ваш, маленький сеньор?

– Он католик, как и я, Ле Муан.

– А станете ли вы жить как христианка, ходить к мессе в нашу часовенку, исповедоваться, станете ли водить туда маленького сеньора?

– Если дело только за этим, – сказала я, – то отцу Медару не придется на меня жаловаться.

Я произнесла это, а втайне подумала: «Попробовал бы этот Ле Муан задать такой вопрос моему отцу!» Отец был равнодушен к религии и при Старом порядке проявлял не больше религиозного рвения, чем весь остальной двор. Даже аббат Баррюэль не мог изменить его… Даже страшные потрясения, обрушившиеся на монархию… И, однако, слово маршала было для религиозных шуанов законом. Правда, теперь наступили другие времена. Аристократы были вынуждены возвращаться к католическим истокам, чтобы привлечь на свою сторону необыкновенно набожных крестьян, которые здесь поголовно были преданными католиками и свою борьбу вели прежде всего во имя Бога. И я сама… сама зависела от защиты этих религиозных людей. Само пропитание моих детей от них зависело.

– Ты же видишь, Ле Муан, я едва приехала, а уже познакомилась с отцом Медаром, и он обещал навещать нас, – сказала я.

– Да, уж об этом я наслышан. Мне это отрадно. Ведь вы, госпожа, раньше служили в Версале, а там были одни безбожники. Безбожники, с которых и начались все беды Франции.

Еще несколько секунд Ле Муан размышлял, а я с трепетом ожидала, когда он продолжит разговор.

– Ну, госпожа, – решился он наконец, – коль уж я страшно провинился перед его сиятельством, да и вы обещаете стать в здешних краях оплотом веры в Бога, я, стало быть, обязан вам помочь. Чего вы хотите? Хотите, этот Бельвинь завтра же будет качаться на осине? Вы не думайте, я не посмотрю, что он нам помогал! Не такая это помощь, чтобы мы позволили продаваться новой власти и заводить здесь новые порядки.

– Нет-нет, – поспешила возразить я, – это уж слишком.

– Слишком? А время нынче какое?

– Ну, в конце концов, Господь Бог не велел проливать крови. Я только хочу, чтобы мельник согласился на мои условия. И я не требую многого, – добавила я. – Когда мой сын вырастет, он сам наведет здесь порядок.

– Дай-то Бог, – с неожиданно искренним чувством произнес шуан, – чтоб маленький принц был такой же сеньор, как его дед. А насчет Бельвиня вы больше не держите сомнений. Все будет сделано – слово Ле Муана!

Я сжала руку бретонца.