Сухой голос ничего такого хорошего Уле и Дарье не обещал, кроме плохого. Он говорил о поражающих факторах атомного взрыва, неприятных его последствиях и приводил примеры один хуже другого. В довершение репродуктор сообщил, что хотя ядерная война – безумие, но на всякий случай иметь в виду ее надо, и в этой связи завтра будет проведена учебная тревога, пока, как поняли Уля и Дарья, без сбрасывания бомбы. Поэтому бабкам надо с утра включить радио и ждать сигнала, а перед тем отрыть в огороде яму в полный рост, чтоб по тревоге прыгнуть туда и укрыться от взрывной волны. Сидеть там положено до отбоя, и покуда он не произойдет – не выходить.

Тут, пока баба Уля и баба Дарья готовятся к отражению ядерного нападения, я вам их чуть-чуть опишу, потому что, хоть и прожили они всю жизнь рядом, а последние двадцать лет совсем вдвоем, совершенно не стали походить друг на дружку.

Дарья – такая острая, чернявая, с узкими щелочками глаз. Сутулая и с длинными, как плети, руками. Платок домиком, и из-под него она зыркает, прижав подбородок к груди. О таких говорят, что глазливая, и детей малых им не показывают. Она и не смеется почти и выглядит сурово, хоть на деле и прямее, и добрее, чем кажется.

У Ули лицо как печеное яблоко: вроде гладкое, а упругости нет. Глаза голубые, добрые, словно по наивности своей пойманные в сеточку морщин. И вся она такая маленькая, аккуратненькая. Смеется заразительно, а единственный на всю Ежемень зуб придает ей еще и озорное выражение. Детей на нее оставляй – только лучше будут.

Обе, словом, хорошие, хоть и разные совсем. Они и к ядерной атаке готовились по-разному.

Уля сразу взяла лопату и пошла в картошку. До вечера рыла она окоп и уже затемно, еле выбравшись, повалилась спать. Дарья же по хитрости рыть яму не стала, а отбила стойку (косу) и на лугу до вечера косила, в таком, правда, месте, откуда Уля ее не видела. Спать легла рано.

Репродуктор проснулся позже бабушек. Они, уже в сапогах и приодетые потеплее, находились в ожидании атомной тревоги. Уля сидела на лавке, прижимая к животу пол-литровую бутылку с водой, краюшку хлеба и кусок пиленого сахара, завернутые в чистую белую тряпочку. Дарья платок надвинула вовсе на глаза и, опершись на ухват, смотрела с недоверием на динамик. Тут он и заголосил.

Бабки выбежали на двор и помчались в огороды. Уля соскользнула в противоатомную яму и затихла. Дарья же, добежав до картошки, оглянулась, резко присела пониже между рядками и, нагнув голову, закрыла глаза, справедливо полагая, что волна от бомбы если и пойдет, то ее, поскольку она ниже картофельных кустов, как-нибудь да обкатит.

Так посидели они сколько-то времени, пока я не позвал их домой, сказав, что объявили отбой. Дарья помогла Уле выйти из убежища, и они, отряхивая юбки, пошли пить чай.

– Ты-то как, живая вся? – спрашивала Уля.

– Да вроде бы, – говорила Дарья. – А чего было-то?

– Я не видела. А ты?

– А я глаза закрыла, да и всё! – сказала Дарья.

Уля кивнула согласно и поставила самовар на стол.

– Как думаешь, сколько она стоит, бомба-то?

Дарья метнула взгляд на Улю и с опасением все же, что не поверит, сказала:

– До тысячи рублей!

– Одна? – охнула Уля.

Дарья поняла, что хватила.

– Ну уж не меньше пятисот!

– Ой-ой-ой! – Уля закачала головой. – И думаешь, эдакую-то ценность станут они на Ежемень бросать?

Дарья не ответила. Отвернулась в окно.

Уля продолжала:

– На Смутово еще может…

– И на Смутово не станут, – резко сказала Дарья. – А вот на Верьколу могут – там маслобойня!

Уля в ужасе зажала рот рукой:

– Да там ведь и правление.

Дарья засопела и опять отвернулась в окно.

– Это все Англия, – вдруг сказала она. – Англия, Англия – она!

– Ой не знаю, Дарьюша! Ой не знаю!

– Она ведь на островах! – с сомнением сказала Дарья.

– Вроде.

– Так надо на нее вперед кинуть – она и затопнет.

– Там ведь и добрые-то люди, верно, есть, – с укоризной сказала Уля.

Дарья и сама засомневалась, однако других средств защиты Ежемени от атомной напасти придумать пока не могла, а для решения вопроса выбрала Британские острова, поскольку имела самостоятельное к ним отношение со времен нападения Антанты на нашу страну.

Надо обязательно здесь сказать, что уверенность Дарьи в успехе операции по затоплению островов была основана не на голом пинежском патриотизме и тем более превосходстве двух бабок в живой силе и технике, а на столь уважаемом в Британии историческом прецеденте. Состоял он в том, что жители Ежемени и Смутова в 1918 году уже имели одну победу над Антантой, когда подружка Ули и Дарьи бабушка Марья (тогда еще девка) поймала рукой аэроплан королевских воздушных сил, недружелюбно кружившийся над Пинегой.

Поражение Антанты под Ежеменью было (как пишут о важных событиях) тем более знаменательно, что новая власть не вполне проникла в сознание буквально всех жителей Пинежья, молоточной связи со столицами у них не было, а передвигались пинежане мало. Летом пришел по большой воде пароход с названием, значение которого тогда было непонятно, а теперь забыто, хотя ходил он по Пинеге довольно долго.

Появился он под красным флагом, на тот момент характерным для Архангельска, но вскорости, пока от «великой суши» не опала вода, уплыл, оставив в Ежемени, Смутове и других деревнях известие о наступлении, по-видимому, новой жизни.

В следующий раз пароход прибыл под триколором. Приплыли белые. Они отменили новую жизнь, велели жить по-старому. А тут так и жили… Когда вода в реке стала падать, белые уплыли, сообщив напоследок, что за ними стоит вся Европа. И довольно-таки нагнали ужаса рассказами о диковинных тогда танках и в особенности аэропланах, против которых вряд ли кто устоит.

Уплыл пароход, а с ним и страхи.

Девки, бабы и мужики жили теперь в некоторой растерянности, не зная, какая в Архангельске власть, подозревая все-таки, что не красная, потому что их бы как-нибудь предупредили…

Свои, деревенские приверженцы Советов в открытую убеждали, что похвальба и угрозы последних посетителей пусты и неосновательны. Жители Ежемени и Смутова, а с ними Улька и Дашка, соглашались, может, оно и так, однако же – аэропланы!..

Случается, к хорошему событию подыскивают и героя хорошего: чтоб собой высок, телом свеж. Как, например, в истории с аэропланом Марью, крохотную, суглобенькую старушку (она и в девках была с вершок), заменяли не раз ее мужем Петром. А он, ей-богу, красавец: двухметрового роста, плечи – косая сажень, борода роскошна, глаз – голубой. И прямой, как офицер на балу, только солдат. Ну прямо былинный дед.

А самолет поймала все-таки Марья.

Дело было так. В необъятные просторы Архангельской губернии залетел аэроплан британских вооруженных сил и заблудился. Ну конечно, они привыкли у себя там надеть очки, краги, кепи или шлем и летать вдоль шоссейных и чугунных дорог, над своими Манчестером и Вестминстером или на крайний случай перелетать через Ла-Манш, где оба берега видать. А тут, как компас ни верти – хоть юг, хоть север, хоть другие страны света, – лес, болота, да и всё!

Вот воздухоплавают они на своем «фармане», «вуазене» или «ньюпорте» уже без вращений пропеллера, поскольку бензин, по видимости, подошел к своему концу, и, плавно снижаясь, садятся на полянку между Смутовом и Ежеменью. Выскакивают в кожаных ботинках, штанах и куртках, чего, кстати, там сроду не видывали. Вытаскивают из аэроплановой каморки банку, припасенную на всякий случай, переливают горючее в бак и лезут обратно в кабину.

Тут, если честно, оробели жители, поняв, что это, скорее всего, аэроплан и есть, что ждать от него можно только нехорошее, да и люди очень в этих краях небывалые, с угрозой на кожаных ремнях…

Уж было собралась взлететь диковинная машина. Чихнула громко, от чего собаки под амбары залезли, покрутила винтом и по малой неисправности затихла ненадолго. И тут подбежала к ней Марья, цоп за пропеллер – и держать. Русская женщина ко многому привыкла и боится немногого.

Те из кабины сердятся, по-английскому из-под очков кричат, наверное: «Контакт! От винта!» – а она обмерла и не пускает.

Люди видят: что ж, совладала! Бегут на помощь и Дашка с Улькой.

А британцы понимают – поражение. Вышли, скажем, какие-нибудь сэр Алекс и сэр Макдональд, посокрушались для порядка, да и затихли, переживая. Аэроплан из любопытства и по надобности разобрали, а летчики еще долго жили на Пинеге, один даже женился здесь и теперь покоится на сельском кладбище, а другой потерялся в лесах и во времени…

Баба Дарья и баба Уля сидели у теряющего свет окошка и вспоминали давние годы. Получалось, что жизнь и их не обедняла событиями, и что посильно участвовали они и в борьбе с интервенцией, и чем могли фронту помогали (на сплаве вместо мужиков), и мировое соответствие и защита Отечества от ядерной войны им не все равно.

Маленькая деревенька с ягодным названием Ежемень со всеми своими жителями – бабой Улей и бабой Дарьей – тоже не бесполезными оказались, а нужными. И хоть в большой нашей истории они, может, и не найдут места по малозначительной пользе их в хозяйстве и политике, но уж в сердце нашем для них, надеюсь, пристанище найдется.

Они сидят уже в темноте, и Уля, чтоб не спугнуть воспоминания, не зажигает свечу.

– Большая жизнь прокатилась, Дарьюшка, и много всего такого в ней было хорошего и другого.

– Верно-верно. Спасибо за чай-сахар, Ульяна.

– Спасибо и тебе.

На дворе уже темно, и звезды, не яркие, а дающие ровный чистый свет, освещают деревеньку Ежемень на берегу реки Пинеги, которая протекает по нашей земле.

Так жили на белом свете баба Уля и баба Дарья…