В воскресенье добрался до Тулы эконом саратовского архиерейского дома о. Востриков, командированный еп. Гермогеном вслед его подопечному, и доложил владыке: «Отец Илиодор несказанно утешен. Он ныне служил, проповедовал».

Словом, за исключением вокзального эпизода, Тула привела о. Илиодора в восторг – «тихая, нравственная и привлекательная» по сравнению с «развратным грязным и гадким» Царицыным. «Какие добрые люди в Туле, – говорил священник. – Никто не сказал мне дурного слова, а в Саратове и Царицыне многие травили меня, как дикого зверя». «После Царицына, где я находился как в котле с кипящей водой, Тула показалась мне приятной ванной». Тут о. Илиодор впервые подумал, что не хочет возвращаться в город, за право служить в котором столько боролся.

Ранним утром в понедельник о. Илиодор покинул привлекательную Тулу и направился к месту своего нового служения, сопровождаемый о. Востриковым, благочинным монастырей Тульской епархии иеромонахом Лазарем и верным Нестором. Надо думать, еще и жандармами. Как ехали высокопоставленные священники, неизвестно, а о. Илиодор с послушником ехали в вагоне 3-го класса.

Путь пролегал через Ясную Поляну. «Я раздумался тут. И думаю так: вот в этой земле жил великий учитель жизни Л.Н. Толстой, и если он светом своего ученья озарял весь мир, то, во всяком случае, Ясная Поляна должна быть озарена им лучше всех». О. Илиодор стал интервьюировать попутчиков – местных крестьян.

« – Ну, братцы, чему хорошему научил вас Лев Толстой?!

А они мне отвечают:

– Да ну его к шуту, он не учил, а только дурака ломал».

Пользуясь случаем, священник проверил несколько легенд, созданных газетами вокруг недавних похорон Толстого. Оказалось, что могилу ему выкопали не тысячи крестьян, а только двое, что за гробом шли не сто тысяч человек, а не более 3-х тысяч, «да и то не наши, а все больше жиды, да какие-то приезжие жители с Кавказа», а что касается торжественных обетов, будто бы произносимых на могиле, то, действительно, «приехал из Москвы какой-то один чудной такой господин», поклявшийся тут не пить, «но в тот же день к вечеру напился в селе пьян и скандалил». Далее собеседники якобы произнесли фразу совершенно в духе самого интервьюера: «По-нашему, следовало бы всех тех бездельников, кто только шляется на могилу Толстого, отодрать плетками, так у них ума и прибавилось бы».

Внезапно обнаруживший в себе талант репортера о. Илиодор тщательно все записывал, задумав издать путевые заметки отдельной брошюрой. Министерство же внутренних дел заблаговременно приняло меры, чтобы своевременно арестовать этот труд, если в нем найдется что-нибудь противозаконное.

Доехав до станции Залегощь, о. Илиодор сошел с поезда и на высланных навстречу санях преодолел оставшиеся до монастыря 12 верст. Потом Сергей Труфанов напишет: «В конце концов настоятеля Новосильского монастыря жандармы представили братии…». Это очевидное преувеличение, потому что с о. Илиодором приехал благочинный для формальной передачи монастырских дел. Явиться инкогнито, таким образом, не удалось.

Монастырь новому настоятелю понравился. «Новосиль – это край очень богатый, богат там и монастырь, много у него земли и денег. Это просто рай земной». Понравилась и братия, состоящая «из людей молитвенных, смиренных, целомудренных». Осмотрели хозяйство, огромное, но запущенное: 40 тыс. руб. неприкосновенного капитала, 400 десятин пахотной земли, 70 десятин строевого леса, имение с 500 десятин земли, мельница об 11 поставах (т.е. огромная – с 11 парами жерновов для перемола зерна), 50 лошадей, 50 коров, 100 овец, 10 свиней.

«Вот, теперь я поработаю и здесь», – решил о. Илиодор. В его голове носились планы не только подъема монастырского хозяйства, но и строительства нового храма, гостиницы для богомольцев и школы на 5000 крестьянских детей с 200 учителями!

Не забывал о. Илиодор и о своем царицынском монастыре, рассчитывая продолжать работу и там. Оттуда, между прочим, доходили дурные вести о притеснениях, которым подвергаются богомольцы подворья.

Настроение этих дней отражено в телеграмме преосвященному Гермогену 15.II: «Дорогой владыка! До Новосиля доехали, слава Богу, благополучно. Спаси вас Господи за молитвы и утешение. Мне хорошо, только скорблю за детей. Прошу вас поехать туда на один день. Детей моих гонят, лишают мест, смеются, оскорбляют. Батюшка отец Иоанн сегодня выедет. Я принимаю монастырь. Любящий вас послушник иеромонах Илиодор, послушник Александр».

Очевидно, именно Александр Труфанов, приехавший в Тульскую губернию по вызову брата и встретивший его в монастыре, привез эти грустные вести из Царицына.

Свой путевой дневник о. Илиодор закончил благословениями в адрес Императорской четы, Синода, а также всех своих врагов поименно.

«Благословляю я первого и главного врага моего Председателя совета Министров Петра Аркадьевича Столыпина и желаю ему поскорее получить титул Графа. Благодарю его за то, что только его стараниями я удален из разбойнического и окаянного города Царицына. Теперь душа моя будет отдыхать в спокойствии и вместе с телом набираться новой силы для борьбы с врагами Царя и отечества. Пока и он, и я оба трудились, только не одинаково: он, получая огромное содержание, купил себе в Петербурге за 160.000 руб. дом, который будет принадлежать только его детям и внукам, а я, бедный и убогий монах, ничего не имеющий, в короткое время построил более чем за 300.000 прекрасный монастырь, который будет принадлежать и служить нравственной и религиозной поддержкой простому и темному русскому народу. Он старается, но не может уменьшить пьянство в России, а я спас от этого порока тысячи людей и говорю об этом с гордостью.

Я насаждаю православие, а г. Столыпин усиливает охраны, стоящие громадных денег. Я объединяю людей православных для защиты Веры, Царя и отечества, а Столыпин объединяет полицию, жандармов и охранников.

Придет время, когда и вы поймете, что я был во всем прав, но тогда это будет уже поздно, слишком поздно!

Благословляю я и обер-прокурора Св. Синода Лукьянова, но мне его жаль, очень жаль: зачем он взялся не за свое дело: он оставил свою докторскую трубку и взялся за обер-прокурорское перо. Это к нему совсем нейдет, и он может быть счастлив только тогда, когда вернется к своей специальности врача и вместо обер-прокурорского пера возьмет снова в руки свою докторскую трубку».

В том же духе полуиронически благословлялись Харламов, Боярский, гр. Татищев, полк. Семигановский, Бочаров, а также жандармы и даже пристав с тульского вокзала. Дойдя до фамилии бывшего саратовского губернатора, о. Илиодор вспомнил свою недавнюю шутку о дойке коров: «Тогда я над ним посмеялся, а теперь меня и самого послали в такой монастырь, где мне самому придется доить коров».

Наконец, черед дошел и до царицынского купечества: «Благословляю Максимовых, Воскресенских, Булгаковых, Лапшиных, Чернушкиных, Зайцевых, Филимоновых, Пироговых и других царицынских богатеев, пьяниц, развратников, клеветников и безбожников, так как благодаря их стараниям меня удалили из Царицына.

Теперь они смело могут продолжать свою преступную деятельность и им нечего бояться, что иеромонах Илиодор будет выводить их на чистую воду».

Подсчитав подлежащих дойке коров, священник заметил, что за ним по-прежнему следят. Он утверждал, что маленькая новосильская гостиница была переполнена газетными репортерами и сыщиками, причем последние для отвода глаз даже исповедовались у него.

Факт наблюдения косвенно засвидетельствовал сам товарищ министра внутренних дел Курлов:

« – Илиодор крепко засажен и убежать не может.

– Охотно верю, тем не менее, если бы он бежал, то я прошу…

– Повторяю Вам, он не убежит…

– Но если он убежит…

– Если товарищ министра, заведывающий полицией, говорит Вашему Превосходительству, что Илиодор не убежит, то он не убежит».

Проводив о. Илиодора в Тулу, преосвященный Гермоген передал (12.II) в Саратовскую консисторию следующую бумагу: «Согласно выраженному его преосвященством преосвященнейшим Парфением епископом Тульским и моему неизменному желанию иеромонах Илиодор по-прежнему остается заведующим царицынским Свято-Духовским подворьем; причем поручаю ему указывать, когда потребуется, официально особыми письменными донесениями лиц из числа братии подворья, которым можно поручить те или иные ответственные послушания по руководству делами подворья».

Ссылка на преосвященного Парфения сделана исключительно ввиду устного согласия, данного им ранее. При заключительных сердобских переговорах 9.II он не присутствовал, а по телеграфу его лишь известили о том, что о. Илиодор покорился, но об условиях не упомянули.

По-видимому, о. Михаилу Егорову была вручена копия архиерейского распоряжения, поскольку уже 13.II он прочел эту бумагу в монастырском храме и даже издали показал ее народу. Согласно донесению Пучковского, о. Михаил сказал, что бумага подписана обоими епископами и содержит ссылку на разрешение Св. Синода. Это либо ложь, либо ошибка агента. Как бы то ни было, сведения о таинственной грамоте дошли до Синода, в том числе до еп. Парфения, который был изумлен ссылкой на себя.

«Что-нибудь тут не так, – написал он преосвященному Гермогену 1.III. – Я ведь знаю, что занимать официально две должности в двух разных епархиях невозможно». Далее еп. Парфений напоминает, что он согласился лишь на неформальное участие о. Илиодора в начатом деле «сбором пожертвований, сочувствием, советом и проч.», и то при условии, что священник подчинится сразу и без скандала. Письмо заканчивалось советом отменить распоряжение, которое все равно будет отменено Синодом.

Предъявляя епископу Гермогену это требование, преосвященный Парфений не подозревал, что его собственная консистория уже получила из Саратова архиерейское распоряжение и в порядке бумажной волокиты послала (28.II) в Новосиль соответствующий указ.

Об отправке экстренного поезда и предполагающемся аресте о. Илиодора его паства узнала немедленно благодаря его приверженцам из числа железнодорожных служащих. «…как отправили поезд, так двое наших прибежали ко мне с вокзала», – говорил Косицын Родионову. Однако несколько сот человек все-таки пришли утром к вокзалу встретить поезд, на котором обещался прибыть их пастырь. Там дежурила полиция, оцепив туннель и железнодорожный проезд. От пассажиров опоздавшего на полтора часа поезда богомольцы узнали об отцепке вагона. Позже из телеграмм о. Вилкова и Володимерова поняли, что о. Илиодора куда-то везут жандармы. Обращались за сведениями даже к преосвященному Гермогену.

«Народ все эти дни собирается в большом количестве на подворье в храм Богу молиться и ходит как ошеломленный, как потерявший что-то драгоценное … – писал владыке мещанин Н.М. Попов 10.II. – Народ ходит в храм, как осиротелый и, несмотря на все непогоды, собирается тысячами, где при упоминании о. Илиодора сильно плачет до истерики, жаль им его, жаль и мне его, этого великого православного подвижника, монаха Илиодора, где он, дорогой наш, стоящий за правду Христову, за Самодержавного Царя и за русский народ. Батюшка Гермоген, откликнитесь на его несчастье, помогите ему, может быть, он голодный и холодный. … похлопочите об о. Илиодоре, о возврате его в Царицын, докончить начатое им дело. И нас, грешных, утешьте своим пастырским словом и сообщите, где он находится, о. Илиодор. Желаю вам от Господа Бога счастья».

Вскоре из телеграммы самого о. Илиодора стало ясно, что он едет в Новосиль. Обещавший без друга не возвращаться о. Михаил не сдержал слова и вернулся один, за что некие горячие головы пригрозили побить его камнями.

Воскресным вечером 13.II в монастыре состоялось большое собрание. Присутствовало около 5 тыс. человек. Сначала Максимилиан Труфанов произнес речь о своем брате и гонениях на него, а затем о. Михаил сделал народу целый доклад.

Передав слушателям поклон и пастырское благословение от преосвященного Гермогена и о. Илиодора, священник прочел распоряжение о сохранении за его другом настоятельства в царицынском монастыре. На словах пояснил, что о. Илиодор будет сюда наезжать, а со временем, может быть, его и совсем переведут обратно.

Затем о. Михаил подробно рассказал о своей поездке с ним в Сердобск, о попытке пробиться обратно, об аресте, двухдневных скитаниях, возвращении к преосвященному Гермогену, решении ехать в Новосиль и, наконец, обстоятельствах отъезда в Тулу.

Вечер завершился чтением письменного наказа о. Илиодора Царицынскому монастырскому подворью. Этот документ содержал разные мелкие распоряжения по монастырю, заведование хозяйственной частью которого поручалось Александру Труфанову. Как и ранее в своем завещании, о. Илиодор просил уплатить свой долг лесопромышленникам и продать его карету и лошадей, с тем чтобы вырученные средства отдать в неприкосновенный капитал Иоанновского братства. Тот крестик, который священник оставил в Царицыне перед отъездом, вделать в икону Благовещения. В келье поддерживать неугасимую лампадку. Богомольцам о. Илиодор наказывал посещать храм, поститься, молиться и приглашал их в мае к себе в Новосиль. Сам же обещал приезжать в Царицын на Рождество, на Пасху, на Троицу и летом. «Приеду на один день и проживу месяц, а то и два».

После этого паства послала в Синод телеграмму, в которой, отмечая, что с переводом о. Илиодора «замирает царицынская обитель», просила о его возвращении «ради торжественного дня 19 февраля».

20.II, в Прощеное воскресенье, в монастыре была прочитана новая трогательная телеграмма из Новосиля: «Дети мои, чего вы плачете? Не плачьте! Разве вы не знаете, что тело мое здесь, а душа присутствует с вами?! Кто не будет посещать то место, где присутствует моя душа, того не буду считать своим. Молитесь Богу. Скоро получится радостное известие и тогда возликуем над врагом. О дне моего прибытия получите известие. Ради сегодняшнего дня простите меня, если кого обидел или кого не призрел».

«Не плакать и не скорбеть нельзя. Слезы сами льются», – ответила паства, в свою очередь испрашивая прощения.

Таинственные намеки илиодоровской телеграммы несколько разъяснились, когда из Новосиля вернулся Александр, 26.II сообщивший богомольцам, что его брат скоро вернется в Царицын насовсем.

Навестил о. Илиодора и его келейник Емельян, с которым священник передал пространное письмо к пастве – толстую тетрадку в четверть писчего листа. Вечером 27.II приверженцы о. Илиодора, заранее извещенные членами «Братского союза», собрались в монастыре послушать это послание. Храм был переполнен. После вечерни и акафиста Божией Матери Емельян, выйдя на амвон, передал богомольцам благословение и низкий поклон о. Илиодора. Затем о. Михаил прочел его письмо, начинавшееся так:

«Мир и любовь шлю вам, возлюбленные мои дети. Любовь, это высокое святое чувство, шлю я вам, которое соединяет людей, разделенных далеким пространством, и которое никогда не поймут мелкие душонки и [нрзб] сердца».

Далее следовал подробный рассказ о недавних мытарствах о. Илиодора, переходящий в его путевой дневник. Рассказ о Туле и Новосиле сопровождался многочисленными сравнениями с Царицыным, всегда не в пользу последнего: народ благочестивее, монастырская братия духовнее, наконец, даже свиньи и собаки лучше, чем царицынские! «Я думаю, – писал о. Илиодор, – что теперь больше не буду жить в Царицыне, да и не хочу в нем жить». Однако письмо заканчивалось обещанием все-таки приезжать ради паствы: «полгода буду жить с вами, а полгода здесь в Новосиле. Останавливаться я буду не в монастыре, а у одной доброй и благочестивой женщины на Пушкинской улице».

Кроме того, он повторил своим «деткам» приглашение в гости: «Вы кормили меня в Царицыне почти три года, а я хочу угостить вас здесь. Я построю для вас бараки и палатки, угощу всякой едой, заколю тельца упитанного и угощу чудным монастырским квасом».

Снова заповедав «детям» усердно посещать храм и молиться, о. Илиодор подписался, по обыкновению, настоятелем Новосильского монастыря и заведующим Царицынским монастырским подворьем.

Внешне жизнь подворья стала устраиваться. Желание о. Илиодора о передаче хозяйственной части в руки Александра Труфанова было исполнено так: его назначили псаломщиком царицынского собора и откомандировали на монастырское подворье.

Но гораздо труднее было сохранить духовный ритм общины. Разлука с о. Илиодором повергла его приверженцев в большую скорбь. Многие с горя предались пьянству.

Почувствовав свою безнаказанность, лесопромышленники начали притеснять служащих-илиодоровцев – уменьшать заработную плату или увольнять. На головы несчастных богомольцев сыпались насмешки. «Знали безбожники, что вы долго постились и молились, прося Господа Бога оставить меня в Царицыне, и вот, когда меня от вас увезли, они и стали издеваться над вами и говорили вам в глаза: вот вы постились и молились по целым не только дням и ночам, – по целым неделям, умирали с голоду, изнуряли себя постом и молитвою – и что же из этого вышло?! Где же ваш Бог?!». Известно также, что чинились препятствия для сбора подписей под прошениями о помиловании о. Илиодора.

С другой стороны, в среде самих илиодоровцев возникло возмущение действиями жандармов, арестовавших о. Илиодора. Ротмистр Тарасов даже доложил об этом полк. Семигановскому и предупредил унтер-офицеров, чтобы они были осторожны.

Недолго о. Илиодор ликовал, что у него все так хорошо устроилось. Настроение быстро поменялось, что легко проследить по телеграммам и письмам.

Перед отъездом в Тулу (вероятно, 10.II) о. Илиодор обещает приезжать в Царицын на Рождество, на Пасху, на Троицу и летом.

15.II телеграфирует еп. Гермогену: «Мне хорошо, только скорблю за детей».

В те же дни заканчивает путевой дневник, где признается, что не хочет жить в Царицыне и будет приезжать только ради «деток» на полгода каждый год, причем останавливаясь не в монастыре. Впоследствии священник подтверждал, что действительно не хотел возвращаться в Царицын с его «богатыми и сытыми гадинами под видом людей» и совсем бы возненавидел этот город, если бы не паства.

Но уже 20.II о. Илиодор в туманных выражениях обнадеживает царицынцев, извещая их о предстоящей победе над неким «врагом».

Наконец, 26.II Александр Труфанов объявляет, что брат скоро вернется насовсем.

Перемена настроения была вызвана препятствиями, которые стали чиниться работе новосильского настоятеля. Задумав построить большой храм, он попросил у Государя 150 тыс., но не получил ответа: «вероятно, моя просьба, как и мои телеграммы, застряли в кармане какого-нибудь министра». Тогда о. Илиодор обратился к Синоду, прося разрешения взять из банка половину запасного монастырского капитала и продать часть земли местным крестьянам, но получил отказ. Окончательно новосильский настоятель был сражен перепиской с преосвященным, который разрешил ему ремонтировать монастырские храмы на сумму 500 руб. в год. 500 рублей! Только из банка о. Илиодор хотел взять 20 тысяч руб., не считая других источников! А тут 500 рублей! Что до строительства школы, то владыка прямо назвал этот проект неосуществимой мечтой…

«Безучастное и даже насмешливое отношение» преосвященного к «святым порывам» новосильского настоятеля его «убило». «…со мной епископ Парфений хочет сделать, как если бы большой пароход без руля пустили бы плавать по узенькой речке, и он только бы и делал, что пых об один берег, пых об другой берег, и больше никакого бы проку из него не вышло».