1911

Накануне битвы

Уход губернатора отнюдь не означал окончания борьбы светской и духовной власти в Саратове. Напротив, по словам еп. Гермогена, на прощание гр.Татищев завещал сослуживцам и преемникам продолжать бороться с преосвященным. Теперь руководство этим фронтом перешло ко второму из «озорных молодых людей» – вице-губернатору П.М. Боярскому, который, по мнению преосв. Гермогена, как раз и подстрекал гр. Татищева к борьбе с архиереем.

Уже первые шаги Боярского как управляющего губернией показали, что он еще менее настроен церемониться с преосвященным, чем уехавший «доить коров» губернатор.

Предстояло совещание по поводу грядущего юбилея освобождения крестьян. Боярский прислал (10.I) еп. Гермогену приглашение в губернское правление. Обычная ведомственная переписка? Нет, владыка был уязвлен тем, что его, «пожилого епископа», вызвали, «как простого чиновника», и ответил отказом, прося Боярского, наоборот, пожаловать к нему.

Второй конфликт тех же дней попахивал анекдотом. На вакантное место священника в храме саратовского исправительного арестантского отделения гр. Татищев прочил одну кандидатуру, а преосвященный – другую. После ухода губернатора еп. Гермоген предложил его заместителю избрать любого саратовского священника. Боярский избрал и… сам же его и назначил собственной властью, о чем сообщил архиерею в следующих выражениях: «На основании 28 ст. Устава о сод. под стражей мною вместе с сим священник Серафимовской гор. Саратова церкви о. Константин Попов назначен священником Николаевской церкви при местном исправительном отделении как заявивший отказ от священнического места при Серафимовской церкви». Боярскому, вероятно, и в голову не пришло, что с канонической точки зрения это «мною назначен» – чудовищное вмешательство в прерогативы епископа. Гражданскую власть просили лишь указать кандидатуру, а не назначать ее самостоятельно.

Эти два случая убедили преосв. Гермогена, что вице-губернатор нарочно старается нанести ему оскорбление. «Боярский в своем озорстве дошел уже до вопиющей крайности», – писал владыка. Вспомнив свою сентябрьскую встречу со Столыпиным, еп. Гермоген обратился к нему за защитой. Изложив (20.I) историю своих недоразумений с гр.Татищевым, вылившуюся в обвинительный акт против бывшего губернатора, владыка сообщил о возмутивших его последних поступках Боярского.

«Вы видите, Петр Аркадьевич, как безо всякого с моей стороны повода светская власть в гор. Саратове в лице бывшего губернатора и нынешнего вице-губернатора намеренно и сознательно вовлекает архиерея в какую-то совершенно неприличную и соблазнительную борьбу ведомств, чтобы потом хотя бы с призрачным основанием говорить: саратовский архиерей не ужился с одним губернатором, теперь не уживается с его временным преемником, значит, он вообще неуживчивый человек».

Усматривая в деятельности обоих «озорных молодых людей» – губернаторов «строго продуманную систему», еп. Гермоген выражал опасение, что и преемник гр. Татищева будет придерживаться этой системы и искусственно разжигать конфликт.

Встревоженный этим письмом Столыпин признал, что «Боярский взял неправильный тон», и распорядился указать вице-губернатору на его ошибку. Тот оправдывался: назначил тюремного священника по предложению самого же епископа. Тогда Столыпин пояснил: «Форма сношения его с архиереем была бестактная».

Эту мысль министр развивал в беседе с новым саратовским губернатором – Стремоуховым, прося при сношениях с еп. Гермогеном соблюдать «все внешние формы». «Можно писать епископу все, что угодно, можно с ним воевать, но формы нужно соблюдать. Раз вы формы нарушите, то он всегда окажется в выигрышном положении. Вице-губернатор не сумел этого сделать, и я был вынужден поставить ему это на вид». К устной инструкции прилагалось процитированное выше письмо еп. Гермогена, которое Столыпин распорядился показать новому губернатору перед отъездом в Саратов.

Таким образом, ни о каком повороте политики в отношении преосв. Гермогена речи не шло. Заботясь о соблюдении внешних форм, Столыпин, по-видимому, не возражал против продолжения борьбы.

Государь смотрел на это дело иначе. Принимая Стремоухова, он дал ему следующие инструкции по поводу преосв. Гермогена: «Вас я тоже прошу быть помягче и всячески щадить в нем его высокий духовный сан; если он в чем-нибудь и погрешит, то это падает на него, но совершенно недопустима какая-то драка между губернатором и архиереем, на общую потеху всех врагов порядка». Под «дракой» Государь, очевидно, подразумевал известные недоразумения между еп. Гермогеном и гр. Татищевым.

Оба диалога, подробно изложенные в воспоминаниях Стремоухова, характерны по тому значению, который оба высокопоставленных собеседника придавали отношениям губернатора с саратовским архиереем. По милости незадачливого гр. Татищева бюрократический мир стал видеть в еп. Гермогене едва ли не самое главное затруднение для губернаторской деятельности в Саратове. Один из друзей Стремоухова так и сказал по поводу его нового назначения: «спасибо там с Гермогеном и Илиодором возиться». Такова была первая ассоциация со словом «Саратов».

Преосв. Гермоген считал нового губернатора своим политическим единомышленником, что отразила телеграмма, сохранившаяся в памяти Стремоухова в следующем виде: «Приветствую в вашем превосходительстве назначение к нам, в Саратов, русского человека. Да ниспошлет Господь благословение свое на ваши труды в борьбе с крамолой и жидами». Отсюда видно, что гр. Татищев в глазах преосвященного был отнюдь не «русский», по духу, конечно, а не по крови, губернатор.

Подивившись «избытку темперамента» архиерея, Стремоухов смиренно ответил ему: «Застав глубоко тронувшую меня телеграмму Вашего Преосвященства, принося искреннюю благодарность и поручая себя Вашим святым молитвам, прошу благословения на служение Царю и родине в Саратовской губернии совместно с Вами». Эту телеграмму торжественно процитировал «Братский листок», радуясь случаю опровергнуть весьма правдоподобные газетные указания о том, что Стремоухов принял назначение лишь под условием удаления еп. Гермогена.

За прощальным обедом, устроенным гр. Татищеву в коммерческом собрании, последовал десятилетний юбилей архиерейской хиротонии еп. Гермогена. Фельетонист «Саратовского листка» усмотрел в этом совпадении демонстрацию, предположив, что второе празднование устроено назло первому, как будто дату произошедшего десять лет назад события можно было подогнать к текущему моменту.

Царицынские духовенство и паства заблаговременно подготовили подарок. Собрали деньги и командировали в Москву купца П.И.Чернова для приобретения панагии. Повезла эту панагию в Саратов делегация из трех лиц – о. Илиодор, прот. Каверзнев и тот же Чернов.

14.I.1911 после богослужения в саратовском кафедральном соборе о. Илиодор обратился к преосвященному с речью. Проповедник сравнил бесстрашного обличителя интеллигенции еп. Гермогена с пророками Елисеем и Исаией, а затем с обличавшим самого Царя митр. Филиппом. Правда, оговорился о. Илиодор, «ныне Помазанник Божий не гонит святителей», но его «опричники нагайками пролили невинную кровь православных при дверях храма царицынского». Еп. Гермоген заступился за свою паству и с тех пор неуклонно отстаивал ее интересы перед светской властью. «Покрывая своей мантией весь православный люд, он, владыка, тем спасает его от всех бед и напастей, и о мантию его притупились шашки и копыта». Ныне духовная власть наконец восторжествовала над светской, и о. Илиодору оставалось лишь пожелать юбиляру «бодрости духа и неустрашимости ни перед кем в правом деле защиты православной церкви и искоренении крамолы».

На следующий день о. Илиодор посетил окружной суд, где беседовал с прокурором по «очень большому делу», к нему, однако, не относящемуся.

16.I в зале местного музыкального училища состоялась традиционная религиозно-нравственная беседа. Присутствовали еп. Досифей и около 1500 слушателей. Вторым оратором выступил о. Илиодор. Он обличал православных людей, не почитающих святыни и священников, и обосновывал свое право как проповедника свободно говорить об этом.

Речь перекликалась с недавними царицынскими выступлениями о. Илиодора. Он вновь посетовал на неправедных судей, не преминув изложить свой проект их повешения на их же цепях: "Это, может быть, жестоко, но справедливо". Снова рассказал об известных ему по письмам мошенничествах царицынского купечества.

К этим старым темам прибавились новые, саратовские, впечатления – посещение окружного суда и последнее недоразумение между епископом и Боярским, причем о. Илиодор со свойственным ему грубым юмором заметил: «Ну, где это слыхано, чтобы губернаторы назначали священников. Остается только епископу Гермогену назначать околоточных и приставов, а на губернатора надеть мою или Гермогена ряску. Какое бы было чучело. (Общий смех)».

Как и прежде, о. Илиодор не удержался от похвальбы по поводу своей победы над влиятельными лицами. «Представитель здешней власти говорил: "я или он", и вот этот "я" ушел, а "он" остался. Гласные царицынской думы говорили – живы не будем, а Илиодора из Царицына выживем. Но вот, слава Богу, и гласные живы, и Илиодор в Царицыне. Богачи говорили – миллиона не пожалеем, а Илиодора из Царицына уберем. Не знаю, пожалели ли они миллион, но я в Царицыне, хотя я знаю, что мошной своей они тряхнули».

Из Саратова о. Илиодор отправился в столицу, чтобы продолжить свое расследование по делу о Казанской иконе. До отъезда у него произошел важный разговор с преосв. Гермогеном. Передавая о. Илиодору для Императрицы святыни, гомеопатические лекарства и письмо, преосвященный сообщил своему протеже последние придворные сплетни о Григории, самого грязного свойства. «Владыка! Да почему это оне так делают?» – изумился о. Илиодор. Собеседник объяснил дело «хлыстовской штукой».

Под этим впечатлением о. Илиодор отбыл в Петербург, где произошли такие события, что стало уже не до проступков Григория.

Саратовские речи о. Илиодора дали его врагам новое оружие против него.

Осмеянный иеромонахом Боярский аккуратно проверил полученные от полицмейстера сведения у Семигановского и, удостоверившись в совпадении двух отчетов, доложил (20.I) Столыпину о новых подвигах иеромонаха: «обязан подпиской о невыезде из Царицына, но отказался подчиняться распоряжениям судебной власти, бравирует этим в своих публичных речах», «под видом "пастырской беседы" произнес речь о своей деятельности в Царицыне» и т. д.