Вскоре, однако, он ощутил плоды своей всероссийской славы. По городу пронесся слух, что знаменитый Илиодор вот так запросто стоит в храме. Сбежался народ. Иеромонах героически выдержал службу, продолжая молиться под огнем любопытных взглядов. Лишь когда богослужение закончилось и народ стал расходиться, о. Илиодор все-таки сделал этой толпе замечание: «Не подобает уходить, не приложившись ко кресту».

Затем он посетил губернатора и некоторых союзников. Последние дали в его честь обед и просили произнести речь, но получили отказ: «В чужой епархии не подобает».

Сам воздерживаясь от любых выступлений, о. Илиодор наблюдал за патриотами, подвизавшимися здесь, на родине знаменитого народного ополчения. Впечатление оказалось удручающее. Вместо ожидаемых миллионов «русских людей» он нашел здесь лишь единицы, и те «бесцветные».

10.V о. Илиодор приехал в Петербург, рассчитывая пробыть здесь всего пару дней. Официально объявленной целью поездки было ходатайство иеромонаха «перед одним из министров по своему личному делу». «Я приехал сюда похлопотать», – объяснял сам о. Илиодор. Из его интервью «Новому времени» видно, что он надеялся заручиться поддержкой высокопоставленных лиц для своих проектов – расширение монастыря, распространение проповеди на Поволжье и Дон и массовое паломничество в Саров.

Однако игнатьевский кружок, который, по газетным сведениям, и вызвал сюда о. Илиодора, не позволил ему остаться в тени и настоял на его представлении Государю. Священник согласился, полагая, что аудиенция довершит и закрепит его победу: «а то вышло бы, как если человек, испачканный грязью, вымылся, переоделся в чистое, но шапку не надел». Все это было решено, по-видимому, в день приезда: уже через час о. Илиодор посетил гр. Игнатьеву, а на следующий день «Голос Москвы» написал, что он приехал «принести всеподданнейшее выражение благодарности за оставление его в Царицыне».

Устроить аудиенцию было делом не одного дня. В ожидании о. Илиодор застрял в Петербурге на целых две недели. Подлинную причину задержки он скрывал и на вопрос репортера, долго ли рассчитывает пробыть здесь, уклончиво ответил: «А это смотря по тому, как будут принимать, – смотря по делу. Во всяком случае, долго не засижусь».

Времени даром он не терял – посетил нескольких важных лиц, в частности, полчаса беседовал с Саблером. Позже среди илиодоровцев ходил неправдоподобный слух о посещении о. Илиодором самого Столыпина, который якобы осознал свое заблуждение и увидел в посетителе человека, преданного церкви и полезного для правительства.

Вторым важным делом для о. Илиодора стал сбор пожертвований для его грандиозных планов по расширению монастыря и распространению деятельности на Поволжье и Дон. Газеты писали о крупной сумме, переданной иеромонаху неким высокопоставленным лицом «для постройки церкви в пределах Саратовской губернии». Всего удалось собрать 30 тыс. руб. Для сравнения, тремя годами ранее за ту же сумму о. Илиодор сумел расширить монастырский храм и выстроить кельи.

Пребывание знаменитого иеромонаха в столице вызвало большой ажиотаж. Квартиру некоего протоиерея, где остановился о. Илиодор, осаждали любопытные. На улице его выслеживали репортеры.

Однажды утром о. Илиодор посетил редакцию «Ведомостей градоначальства» для беседы с редактором Крывошлыком. Выйдя оттуда спустя два часа, иеромонах был встречен огромной толпой, среди которой находился даже фотограф, ухитрившийся тут же сделать снимок.

В былые времена популярность такого рода, вероятно, обрадовала бы смиренного инока, но сейчас он был слишком утомлен для славы. «Илиодор производит впечатление изможденного, усталого человека», – отметил сотрудник «Русского слова». Пришлось прятаться. Репортеры писали, что «Илиодор скрывается от журналистов и почитателей» при содействии друзей, которые «окружили его трогательной заботливостью, ревниво оберегая от досужих встреч и лишних разговоров». В конце концов о. Илиодор «просто сбежал» из протоиерейской квартиры и спрятался в редакции «Колокола».

Но не одна только жадная до зрелищ петербургская публика знала теперь Илиодора. Благодаря царицынской истории даже простой люд прослышал о нем как о невинном страдальце. Священник понял это в первые же дни по приезде. Беседуя, по обыкновению, с везшим его извозчиком, о. Илиодор неожиданно выслушал собственную романизированную биографию: «теперь попам очень трудно; вот где-то в Царицыне был один, кажется звать Илиодором; так гнали же его, гнали, вот как гнали за то, что говорил правду, только Царь его и вызволил, а то бы пропал». Собеседник не отказал себе в удовольствии эффектно раскрыться: «я, мол, этот самый Илиодор и есть». Перепуганный извозчик соскочил с облучка и с земным поклоном испросил прощения за дерзкие слова. «Вот он, простой народ, – с удовольствием резюмировал потом о. Илиодор, – вот какая деликатность и забота!».

Тем временем великосветские дома наперебой приглашали популярного инока в гости. Он отказывал почти всем. Исключение было сделано лишь для некоторых лиц, в частности, для Пистолькорса, в царскосельском доме которого о. Илиодор отслужил молебен. «В Петербурге, говорят, смиренный инок вел себя как герой и в самом деле находил общество не только знатных барынь, но даже сановников, глядевших на него снизу вверх», – язвительно писал Меньшиков. Впрочем, это общество для о. Илиодора оказалось не слишком приятным.

«Мы сами были свидетелями, – отмечал «Колокол», – с каким болезненным усилием воли, с какими колебаниями, как бы чувствуя своей удивительно тонкой нервной системой добрые христианские души и коварные среди своих посетителей, он принуждал себя войти в один салон великосветского общества или выйти из своей комнаты к той или другой группе посещавших его лиц.

Повидавшись, истово благословив, – он молча садился, как-то съежившись».

Раз под благословение подошла лютеранка преклонных лет. О. Илиодор, никогда не стеснявший себя светскими приличиями, отказал: «Крестное знамение вот вам, – от души. А благословить не могу, по убеждению. Благословляя, я передаю дар духовный из сокровищницы нашей церкви; этого чужим давать нельзя, только своим».

Однако в многолюдном Петербурге нашлись и близкие ему по духу люди. Характерна серия фотографий, снятых, очевидно, в эти дни в гостиной прот. Ефрема Долганева, брата преосв. Гермогена, священника Петропавловского собора. О. Илиодор без клобука, со своей роскошной копной черных кудрей, восседает во главе стола. Слева от иеромонаха оба его деятельных сторонника, еще недавно не поленившихся доехать до захолустного Царицына, чтобы выручить своего друга из беды, – Родионов и Володимеров.

Родионов фигурирует и на других фото этой серии, где он в казачьей форме снят вместе с надевшим уже клобук о. Илиодором. На одном из дублей они даже держатся за руки, что, по-видимому, должно символизировать союз монашества и казачества для защиты русских начал. По рисунку обоев видно, что это та же самая гостиная. Однако в некоторых источниках Родионов подписан как некий «жандармский офицер Е.Е. Долгушин», очевидно, смешанный с хозяином дома.

Хозяин же виден на первой фотографии вместе с мальчиком, вероятно, сыном. Напротив, в центре кадра, сидит странник В.Ф. Ткаченко (Василий Босоногий), известный подвижник, который круглый год ходил босиком, а подле него – женщина в белом платке. Оба этих лица были, очевидно, близки о. Илиодору, особенно странник Василий, сопровождавший его по всему Петербургу, а по неправдоподобным газетным сведениям якобы даже в царском дворце. «Это мой телохранитель!» – объяснял иеромонах.

В сопровождении этой свиты 13.V о. Илиодор появился на заседании «Русского собрания», куда был приглашен своими почитателями, жаждавшими услышать из его уст доклад о царицынских событиях. От доклада он наотрез отказался, но собрание посетил.

Программа заседания этого дня состояла из двух докладов – членов Г. Думы Г.А. Шечкова и В.А. Образцова. О. Илиодор появился к концу первой части. Дождавшись завершения доклада, председательствовавший член Г. Совета Штюрмер предложил приветствовать знаменитого гостя. Раздались аплодисменты. Когда объявили перерыв, на о. Илиодора обрушился град лобызаний от посетителей собрания. Затем его проводили в столовую и забросали вопросами. Он отмалчивался.

« – Когда же вы, о. Илиодор, проповедь нам скажете? – спрашивали его.

– Эх, господа, господа! Не жалеете вы отца Илиодора, – отвечал он».

После перерыва он скромно сел слушать доклад Образцова. По завершении доклада председательствовавший Воейков пригласил о. Илиодора на эстраду, прося поделиться своими впечатлениями. Оказавшись в западне, священник вышел вперед, но вместо долгожданной речи ограничился кратким словом. О. Илиодор «сказал, что пришел сюда не сказать что-нибудь особенное, а чтобы выразить от себя и еп. Гермогена признательность за то участие, которое "Русское собрание" приняло в его деле. Сказать же что-нибудь особенное он опасается, так как это может завести его слишком далеко, а он бы не хотел в настоящий момент свернуть с правильного пути. Впрочем особенное, по его словам, уже было сказано».

Таким образом, о. Илиодор честно объяснил причины необыкновенной сдержанности, которой он неуклонно придерживался с самого Саратова. «Речь» объясняла отказ от выступления неким «авторитетным указанием со стороны», но и без советчиков он все равно держался бы в тени.

С некоторыми затруднениями о. Илиодору удалось получить благословение петербургской епархиальной власти на совершение богослужений. Глухое недовольство действиями царицынского гастролера наблюдалось и среди столичных священников. Говорили о некоем благочинном, который распорядился не оказывать о. Илиодору никакого особого внимания и не приглашать в парадные покои на чай.

Тем не менее, уже 14.V иеромонах служил молебен в часовне Спасителя на Петербургской стороне (в Домике Петра I) и говорил проповедь. Среди многочисленных молящихся репортеры заметили графиню Витте, чей супруг давно уже добивался знакомства с о. Илиодором.

На следующий, воскресный, день иеромонах служил позднюю Литургию в Иоанновском монастыре, устроенном о. Иоанном Кронштадтским. «Весть, что в монастыре будет служить о. Илиодор, проникла в самые аристократические и самые простые слои народа. Обширный храм монастыря, во имя святых двенадцати апостолов, не мог вместить и одной десятой части желающих присутствовать при богослужении. В передней части храма, за барьером, на солее и в алтарях стояли почетные богомольцы, прибывшие по приглашению, а за решеткой, на хорах, в таоре и на лестницах стояли густые массы простого народа». Здесь были все петербургские покровители иеромонаха – Володимеров, Родионов, Скворцов, гр. Игнатьева и т.д.

Не связанный более светскими узами, о. Илиодор заговорил, да еще как! Он произнес не одну проповедь, а целых четыре, словно наверстывал упущенное в «Русском собрании»! Если там каждое его слово могло быть истолковано как политический акт, то здесь, в привычной богослужебной обстановке, он говорил свободно.

После богослужения «почетные богомольцы» собрались в покоях настоятельницы игуменьи Ангелины для трапезы. Здесь-то о. Илиодор наконец поделился впечатлениями о пережитом. В самом радостном настроении он поместился во главе стола и оживленно болтал.

После трапезы фотограф Булла снял несколько исторических фотографий, запечатлев о. Илиодора, игуменью Ангелину и насельниц монастыря у дверей храма.

Наконец пришло извещение от министра двора барона Фредерикса: Высочайшая аудиенция назначена на 5 часов дня 21.V. «Предстоит представление Государю [и] Государыне, скоро приеду», – телеграфировал о. Илиодор преосв. Гермогену 17.V.

Прошло четыре года с тех пор, как юный о. Илиодор тщетно добивался Высочайшей аудиенции, чтобы сказать царю «всю правду», и вот, наконец, «заветная мечта» отчасти сбылась. Но оказалось, что «всю правду» сказать нельзя. Священник имел удовольствие выслушать от Саблера краткий курс придворного этикета: не задавать вопросов и не делать предложений, просто слушать.

Однако пустые диалоги, которыми вследствие этих правил оборачивались многие Высочайшие аудиенции, о. Илиодору были не по нраву. Еще тогда, в 1907 г., он с негодованием писал, что волынские крестьяне вместо «всей правды» рассказывали царю, «сколько у них детей, есть ли жены, где служили». Глубоко монархическое мировоззрение о. Илиодора предполагало живое взаимодействие с монархом: «по отношению к Царю со стороны Его верноподданных не может быть дерзости, а может быть только одна дерзновенность. Царь для нас – бог земной, высшая правда на земле, последняя наша надежда. Вот поэтому-то мы Царя и Бога Небесного называем на "ты"». Поэтому о. Илиодор даже при заочном телеграфном общении всегда писал Государю по существу дела.

Было очевидно, что советы Саблера пропадут впустую. Конечно, у о. Илиодора хватало теперь ума не пытаться изложить «всю правду». Но конспект вопросов и предложений был, по-видимому, заготовлен.

На счастье суеверный о. Илиодор захватил во дворец кривую палку, привезенную из Сарова, обеспечив себе удивленные взгляды придворных лакеев.

Прибыв на царскосельский вокзал за час до назначенного времени, о. Илиодор сел в присланную за ним из дворца карету. При этом священник обнаружил, что находится под наблюдением группы офицеров, стоящих вдоль платформы, и другой группы людей в штатской одежде. «Вид этих лисьих лиц, выслеживающих меня, наполнил меня жалостью к царю».

Карета подъехала к прекрасному Александровскому дворцу. Здесь о. Илиодору прежде всего предложили чай, а затем проводили в приемную. Она находилась в левом флигеле, а идти пришлось, по-видимому, из центральной части. «Дорогой я сначала считал число комнат, – простодушно рассказывал о. Илиодор, – а потом загляделся на богатое украшение их и часовых, стоявших, словно статуи, не шевеливших ни одним мускулом, и счет комнат забыл».

В приемной его встретил высокий молодой человек. О. Илиодору уже шепнули, что это князь императорской крови Иоанн Константинович. В качестве дежурного флигель-адъютанта он занимал гостя беседой в течение четверти часа. Говорили о царицынских событиях. В 4 час. 45. мин. из царского кабинета вышел дежурный камердинер и объявил: «Его Величество принимают». «Смущенный, с чувством глубокого благоговения», о. Илиодор переступил порог кабинета.

Заметив красный угол с иконами, он прежде всего перекрестился на них. Затем двинулся к хозяину кабинета, стоявшему возле письменного стола. В свою очередь, Государь тоже сделал несколько шагов навстречу гостю.

С этой минуты начались недоумения наивного о. Илиодора, ожидавшего увидеть Императора Николая II во всем блеске царского величия. Государь же оказался одет в солдатскую малиновую косоворотку – его излюбленный домашний костюм (часть обмундирования лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской Фамилии полка, в русском стиле). «Простота внешнего вида поразила меня», – признавался о. Илиодор. Вскоре он заметил, что и кабинет под стать своему хозяину – небольшой и скромный.

О. Илиодор низко поклонился Государю. Затем они поцеловали друг другу руки.

Последовавшую 35-минутную беседу о. Илиодор по свежей памяти записал и потом по этой записи пересказывал своей пастве, конечно, с купюрами.

Прежде всего он выразил благодарность за Высочайшую милость и попросил прощения за «все события, бывшие в Царицыне». «Ничего, прощаю, прощаю», – с улыбкой ответил Государь. Ободренный явной благосклонностью, священник приступил к изложению своих просьб.

В первую очередь он сообщил о своих розысках чудотворной Казанской иконы и попросил Государя не верить в ее гибель. Рассказ был встречен сочувственно. Следствием этого разговора будто бы стал приказ возобновить поиски иконы, неизвестно только, кому отданный – самому ли священнику или кому-то другому.

Затем о. Илиодор рассказал о своем грандиозном проекте сети общежительных благотворительно-просветительных монастырей, что было Государем одобрено, о Гремучем колодезе и о бедственном состоянии, в котором сейчас пребывает эта святыня, попросил отобрать ее у язычников и передать ему для строительства школы миссионеров. Наконец, ходатайствовал за двух жителей Царицына – податного инспектора П.Е. Кузьменко и жандармского ротмистра Ежова, того самого, который не сумел предотвратить возвращение о. Илиодора к пастве. Оба лишились своих мест.

Все эти просьбы Государь внимательно выслушал и обещал разобрать каждое дело. По его предложению о. Илиодор записал адреса лиц, о которых ходатайствовал, и место нахождения Гремучего колодезя.

Дальше настал черед Государя поддерживать беседу. Тут выяснилось, что он хорошо осведомлен о делах о. Илиодора – о саровском богомолье, о планах расширения царицынского монастыря и о недавнем служении в Иоанновском монастыре.

В ходе разговора Государь как бы невзначай спросил: «Я слышал, что вы резко иногда выражаетесь против властей?». О. Илиодор возразил, что таким путем он их обличает, на что имеет право как священник. В ответ Государь будто бы посоветовал избрать другую мишень для нападок – «жидов больше и революционеров»: «не нападайте на моих министров, у них и без того достаточно врагов».

Пользуясь случаем, о. Илиодор пожаловался на полицейскую слежку и получил утешительный ответ. «Мне сам Государь Император сказал, что полиция не имеет права записывать мои проповеди…».

Несколько раз по ходу беседы гость возвращался к своему амплуа всеобщего ходатая. Когда речь зашла о недавнем паломничестве, о. Илиодор вдруг выпалил:

– Ваше Императорское Величество! Вас в Сарове ждут.

– Да, – ответил Государь, – я собираюсь туда ехать [нрзб] не знаю, как покажет время.

В другой раз священник неожиданно заговорил о Саблере, выразив благодарность за его назначение на пост обер-прокурора как лица, знакомого с церковными делами. «Да, верно, Саблер человек русский, церковный», – согласился собеседник.

Вообще Государь, по своей привычке, предоставил посетителю высказаться, а сам лишь ободряюще поддакивал.

Сергей Труфанов утверждал, что речь шла также о Григории, которого Августейший собеседник якобы именовал «отцом и спасителем», которого императорская чета «слушается» и советует о. Илиодору следовать ее примеру. «Нечего и говорить, что я, слушая Николая, стоял ни живой, ни мертвый». Все это, по-видимому, чистая беллетристика. Государь не любил затрагивать Распутина в беседах с посторонними лицами, а о. Илиодор, как видно из вышеизложенного, весьма свободно разговаривал и вовсе не «стоял ни живой, ни мертвый».

Желая закрепить успех своей аудиенции, он попросил о встрече с Императрицей и Наследником. Первое оказалось невозможно вследствие недомогания Ее Величества. «…иep. Илиодору было отказано в аудиенции», – злорадно написала «Царицынская мысль». А за Наследником, игравшим в саду, тут же послали.