В тот же день (24.III), в канун Благовещения, пришла телеграмма от депутации, а ночью – вторая, от Лохтиной. Поэтому праздник оказался особенно радостным. Благовещение – годовщина основания царицынского монастыря, и вот он как будто рождался заново! «Народ чувствовал себя особенно радостно, как бы в Пасху, по случаю того, что арест с монастыря был снят, а вместе снято и с них позорное имя бунтовщиков», – писал преосвященный Гермоген.

За всенощной о. Илиодор, 14 дней не служивший, надел епитрахиль и помазывал богомольцев елеем. Был заметно радостен, но от речей воздержался, воскликнув только: «Вот вам и Благовещение!». Наутро же в числе других священников сослужил епископу Гермогену. Наконец увидав о. Илиодора в облачении, народ понял: «Надел ризу, значит, дело кончится по-хорошему, значит, наша возьмет».

Праздничное богослужение прошло торжественно, при огромном стечении народа из города и окрестных сел. Газеты писали о 8 тыс. богомольцев, преосвященный Гермоген – о 15 тыс. После Литургии и проповеди, произнесенной миссионером Носковым, о. Михаил, улыбаясь, объявил: «Я не могу сейчас утерпеть, чтобы не поздравить всех вас с великой радостью: мы сейчас только получили из Петербурга телеграмму самого радостного содержания, так что у нас сегодня не один, а два больших праздника. Слава Тебе Господи!».

Затем вокруг монастыря был совершен крестный ход. Осмелился ли о. Илиодор выйти за ворота? Сведения на редкость противоречивы. По словам полк. Семигановского и «Русского слова» о. Илиодор шел в белом облачении, неся икону Благовещения. У «Царицынской мысли», наоборот, священник шел в черной одежде, неся Казанскую икону и закрывая ею лицо. «Новое время» вовсе писало, что о. Илиодор не вышел на крестный ход. Неудивительно, что «стервятники» из «Царицынской мысли» путались в названиях икон, но как репортер ухитрился не отличить черную одежду от белой? Вероятно, обознался.

Тут же на площади был отслужен благодарственный молебен. В целом вся служба продолжалась с 7 час. 30 мин. утра до 2 час. 30 мин. После ее завершения, сопровождая преосвященного, о. Илиодор остановился и сказал пастве, что отпускает ее по домам, поскольку его больше не нужно «караулить».

Пройдя в келью о. Илиодора, преосвященный с ее балкона обратился к народу: «Сегодня все птицы радуются, вылетая из неволи, так и мы, возлюбленные, будем радоваться, ибо в сей день выпущен из тюрьмы на свободу птенец наш – батюшка о. Илиодор; выпущен он, наверно, уже навсегда и останется служить в этом монастыре». Затем о. Михаил с того же балкона говорил о завершении вражеской осады.

Радостный день омрачило несчастье. Появился мученик за о. Илиодора – царицынский мещанин Андрей Ковалев. Он был в числе богомольцев, запершихся в монастыре вместе с пастырем, не покидал подворье со дня объявления войны Синоду и готовился умереть за обитель и за «батюшку Илиодора, которого он, как Ангела Божия, несказанно любил». Человек очень крепкого телосложения, в это тяжелое время Ковалев тужил и плакал. В самый праздник Благовещения прямо во время обедни скончался от разрыва сердца, едва успев причаститься: «наклонился перед иконой и не встал».

Отпевание состоялось в воскресенье 27.III после Литургии. Над гробом еп. Гермоген сказал: «Раб Божий Андрей скончался как истинно верующий христианин на своем посту, как часовой, охраняя святыню от поругания. … Сердце его не выдержало, и он умер и свободился теперь от всех напастей и гонений. Но Господь приготовил за это ему и награду: как он при жизни был ревностным поклонником монастыря, так и после его смерти Господь сподобил его первого стать вечным посети[те]лем этого монастыря и этой святой церкви». Ковалев был погребен на территории обители у алтаря храма.

Эта смерть была воспринята илиодоровцами как подвиг. Даже вдова Ковалева во время похорон «поистине имела вид не печальный, но радостный», а через неделю о. Илиодор сказал: «умерли только некоторые из нас и умерли славной смертью».

Но то было через неделю, когда ему разрешили проповедовать. Сейчас он осмелился только призвать народ к молитвенному поминовению новопреставленного Андрея, а сам мысленно обратился к покойному с просьбой. «Я стоял с вами над теплым прахом возлюбленного брата и просил его, чтобы он, когда предстанет перед лицом Всевышнего, рассказал, как нас несправедливо преследует лютый неприятель и как мы страдаем. … И, очевидно, брат Андрей рассказал все Богу».

По-видимому, кончина несчастного богомольца глубоко потрясла о. Илиодора, часто вспоминавшего о покойном. На Пасху он призвал свою паству положить крашеные яйца на могилу Ковалева, которая после этого оказалась полностью покрыта разными приношениями. А после смерти Столыпина отказался служить по нему панихиду, сказав, что лучше отслужит ее по рабу Божию Андрею.

Радость благой вести быстро уступила место тревоге. Ни обнадеживающие телеграммы друзей, ни снятие полицейской осады не гарантировали безопасность о. Илиодора. Синод еще не сказал своего окончательного слова, на вокзале по-прежнему ожидал экстренный поезд, а полк. Семигановский оставался в Царицыне. Наблюдение за подворьем продолжалось, и на праздничной службе в храме присутствовала, как выразился о. Илиодор, «нечистая сила», – полицейские чины, которые внимательно следили за происходящим, вставая даже на цыпочки, «как лютые звери на задние лапы».

Всего через полтора часа после того, как о. Илиодор распустил своих караульщиков по домам, он снова вернулся в церковь, где оставались только самые близкие его приверженцы, и попросил их продолжать прежнюю тактику – ночевать в монастыре и выводить подозрительных. Вечером следующего дня эту просьбу повторили другие священники.

Преосвященный Гермоген вновь забил тревогу, объясняя Синоду, что опасность ареста не миновала. 26.III владыка доложил, что надзор за монастырем, о. Илиодором и даже за архиереем продолжается, полк. Семигановский «и сейчас неотступно подстерегает иеромонаха Илиодора, чтобы арестовать его или посредством внезапного нападения на монастырь, или же способом выкрадывания при помощи переодетых казаков и сыщиков. Экстренный поезд для внезапного ареста иеромонаха Илиодора находится наготове в распоряжении Семигановского». Поэтому богомольцы и их пастырь пребывают сейчас в положении «узника, с рук и ног которого сняли на время железные цепи».

Получив соответствующий запрос от обер-прокурора, министерство внутренних дел поспешило убрать злосчастный поезд и уверить Лукьянова, что опасения преосвященного не имеют под собой никакой почвы. Страх нападения на монастырь, – «очевидно, результат нелепых слухов, которые естественно распускаются при создавшемся в Царицыне ненормальном положении досужими людьми, – писал Столыпин. – Вагон для иеромонаха Илиодора был приготовлен, а теперь и эта мера мною отменена, на случай, если бы преосвященный Гермоген убедил его возвратиться в Новосиль».

Что до продолжения надзора, то полк. Семигановский доложил министру: «Наружная полиция держит только одного городового на площади, впуск полиции монастырь зависит от произвола духовной власти».

Но у о. Илиодора была своя тайная полиция. 28.III железнодорожный служащий Дмитрий написал ему: «сегодня паровоз убрали в депо, но вагоны остались наготове». Вопреки пометкам «скретно» и «прозба упрознить сейчас же по прочтении» адресат передал этот исторический документ преосвященному, в чьих бумагах он и сохранился. Поэтому владыка вплоть до 1.IV продолжал ссылаться на полк. Семигановского с его поездом. Сам о. Илиодор 31.III писал членам Синода: «Полиция продолжает караулить меня».

Любопытно, что в те же дни из Царицына внезапно исчез любимый персонаж полицмейстера о. Михаил Егоров, на отозвании которого ведомство настаивало еще 21.III.

Освобожденный от давления светской власти, Св. Синод быстро сменил гнев на милость. Некое лицо, близкое к синодским сферам, сообщило «Биржевке», что причиной стало раскаяние ослушника. Однако это объяснение выглядит чересчур официозно.

Раскаяние последовало еще 20.III, но, выслушав об этом устный доклад Лукьянова на следующий день, Синод не смягчился – напротив, именно в этом заседании он отозвал еп. Гермогена из Царицына. Судьба о. Илиодора решалась не в Синоде, а в министерстве внутренних дел и потому определялась не раскаянием, а политической конъюнктурой.

Последние бумаги из министерства внутренних дел, составленные по телеграммам Стремоухова и направленные против преосв. Гермогена, слушались Синодом в заседании 23.III. При этом прозвучала уже новая нота: преосвященный Парфений ходатайствовал, ввиду отъезда о. Илиодора и его нежелания вернуться, об его увольнении от должности настоятеля Новосильского монастыря и причислении к саратовскому архиерейскому дому по месту его прошлого служения.

На следующий день, когда, приняв царицынскую депутацию, члены Синода вновь обсудили положение, уже двое преосвященных – Парфений и Михаил – высказались за оставление о. Илиодора в Царицыне. 26.III за этот исход проголосовали трое – митрополит Владимир, епископы Михаил и Агафодор – против четверых (митрополиты Антоний и Флавиан, apxиeпископ Тихон и епископ Константин). Рогович телеграфировал преосв. Гермогену, что дело принимает благоприятный оборот. А 31.III о. Илиодор уже говорил, что на его оставление не соглашаются только трое – «митрополит Антоний, Столыпин и еще один».

Новое определение Синода относительно о. Илиодора состоялось 26.III и изображало положение в точности так, как его рисовал преосвященный Гермоген: ослушник согласен подчиниться, но мешает болезнь и опасность ареста. Поэтому «надлежало бы войти в совещание с врачами, а равно представляется необходимым разъяснить иеромонаху Илиодору, что дошедшие до него известия о мероприятиях светской власти неосновательны». Вместо этого, как уже говорилось, епископ Гермоген разъяснил самому Синоду, зачем в Царицыне находится полк. Семигановский.

Уловив благоприятный момент, владыка принял доступные ему меры, чтобы склонить священноначалие на свою сторону. Во-первых, он двукратно передал Синоду просьбу царицынских богомольцев об оставлении о. Илиодора. Во-вторых, такую же просьбу повторил сам ослушник, впервые после Французского завода обратившийся к священноначалию с телеграммой. Судя по тому, что черновик этого слезного послания остался в бумагах преосвященного Гермогена, владыка сыграл немалую роль при составлении этого письма. В своей телеграмме (28.III) о. Илиодор, именуя себя «окаянным грешником» и «истинно покорным послушником», перечислял свои недавние злоключения и умолял не довершать их каким-то еще наказанием. Жалобное послание было заслушано Синодом в тот же день, но лишь принято к сведению.

Вечером 28.III преосвященный Гермоген вновь созвал духовенство и мирян на совещание в зал реального училища.

Губернатор, после прошлого раза намеревавшийся больше не разрешать такие собрания, почему-то не воспрепятствовал. Однако, получив сведения о предполагаемом участии о. Илиодора, распорядился его арестовать если не по пути, то на лестнице после заседания. Инструкции, данные Стремоуховым полицмейстеру, – это еще одно доказательство серьезности намерений светской власти:

«Когда совещание кончится и уже все будут выходить по лестнице, постарайтесь протиснуться между владыкой и Илиодором. Агентов поставьте на лестнице и, когда

вы с ними поравняетесь, резко толкните иеромонаха в руки агентов, а сами, в самой почтительной позе, загородите его от епископа, а агенты пусть уже волочат Илиодора в приготовленные сани и везут на вокзал; там будет ожидать вагон с локомотивом под парами, и мы увезем его, куда следует.

– Ваше Превосходительство, как я его толкну, ведь он духовное лицо.

– В моих глазах это бунтовщик и больше ничего».

На совещании, однако, о. Илиодора не было, но разговоры вращались вокруг его имени. «Илиодор много потрудился и вместо благодарности его сочли за бунтаря и психически больного», – говорил преосвященный, возлагая большую часть ответственности на «местную дьявольскую печать», которая «ввела в заблуждение не только общество, Синод, но чуть ли и [не] Царя». Владыка укорил и царицынское духовенство, не поддержавшее собрата.

Отметив, что в Царицыне сложились «тягостные условия для пастырско-миссионерской деятельности», при которых «каждому пастырю в отдельности грозит опасность потерять равновесие духа и подвергнуться той же участи, какая выпала теперь на долю страдальца о. Илиодора», преосвященный призвал слушателей к ответным мерам. «Вместо того, чтобы встать крепко и дать отпор революционным партиям, мы слишком сибаритничаем и не проявляем энергии, это называется религиозное дегенератство». По мнению владыки, в Царицыне надлежало создать газету, а также совет, состоящий из поровну пастырей и мирян. На предложение включить в состав совета о. Илиодора преосвященный ответил: «Не знаю, куда Бог его направит, он весьма желателен; дай Бог, чтобы он остался. Помолитесь и просите, чтобы его оставили. Я предлагал послать телеграмму от духовенства об оставлении его».

Трижды за вечер преосвященный говорил об этой телеграмме. В третий раз – после заседания, когда три женщины на коленях просили оставить о. Илиодора в Царицыне. Владыка ответил довольно резко, предложив просительницам самим вместе с духовенством обратиться к Синоду.

Собравшиеся вняли троекратному призыву преосвященного и на следующий вечер отправили телеграмму от лица Царицынского пастырского совместно с мирянами собрания.

Наконец, 30.III Синод окончательно сдался и определил по ходатайству еп. Парфения уволить о. Илиодора от должности настоятеля Новосильского монастыря. За непослушание назначить 2-месячную епитимью в Таврической епархии, куда о. Илиодору надлежало выехать по окончании пасхальной седмицы. До выполнения епитимьи он был запрещен в священнослужении. После же ее выполнения Синод намеревался рассмотреть ходатайства о возвращении о. Илиодора к месту его прежнего служения.

Епитимья подозрительно смахивала на отпуск в Крыму для поправления здоровья. Еще благотворнее, чем климат, было бы влияние таврического преосвященного, а это не кто иной, как епископ Феофан (Быстров), который постригал о. Илиодора в монахи и покровительствовал ему еще в академии. На Страстную и Светлую седмицы священник мог оставаться со своей паствой, хотя и не служить.

К середине июня Синод, очевидно, готов был сдаться на просьбы царицынцев и их архипастыря. О. Ефрем Долганев телеграфировал брату из Петербурга 31.III: «Просят вас владыко уговорить отца Илиодора чтобы согласился поехать Крым на два месяца будет хорошо желание царицынцев Бог даст исполнится».

Синод принял мудрое решение, предельно уступив о. Илиодору без ущерба для собственного авторитета. Правые газеты ликовали, всячески превознося мудрость священноначалия.

Однако самому о. Илиодору хитроумное решение Св. Синода, по-видимому, показалось чересчур сложным.

«+

Дорогой Владыка!

Получена утром такая телеграмма: "Сегодня (30) собрание у Антония. От Новосиля отчислен. Посылается Крым Феофану для лечения. Ждем еще решения царского".

Ради Бога, сейчас пошлите телеграмму в Синод о том, что лучшее лекарство мне – остаться в Царицыне.

Ваш посл.

Иером. Илиодор

1911. III, 31».

Тем же утром священник разослал Синоду и отдельным его членам телеграмму: «Ваше святейшество, болею я не от климата, а от того, что меня отрывают от дела, которое жизнь моя. Твердо веря слову Божию «просите и дастся вам», умоляю Вас ради Христа оставить меня в Царицыне. Полиция продолжает караулить меня. Вашего Святейшества истинно покорный послушник иеромонах Илиодор».

Вняв просьбе о. Илиодора, преосвященный Гермоген незамедлительно телеграфировал Синоду: «Присоединяясь к ходатайству всех царицынских пастырей и многих тысяч мирян, всенижайше ради Бога молю Св. Синод простить иеромонаху Илиодору его ошибки и погрешности и оставить в Царицыне». Владыка прибавил, в точности как его просили, что эта мера «будет единственным врачевством» для «наболевшей души» священника.

Обе телеграммы упоминали о продолжении полицейского надзора, и неспроста. О. Илиодор подозревал, что направление в Таврическую епархию – маневр, чтобы выманить его из укрытия: «Снова хотят тайно вызвать меня из монастыря и увезти с жандармами, – говорил священник своей пастве тем же вечером. – Но нет! Я уже ученый и не поеду, а вы, православные, узнайте, стоят ли на железной дороге запасные поезда». Получив ответ, что таковые стоят в Царицыне и Городище, о. Илиодор удовлетворенно рассмеялся: «Повторяю, что я не дурак и ни за что не поеду из монастыря, хотя весь Синод сюда приехал бы».

Опасения своего подопечного разделял и архиерей, даже обратившийся к министерству с прямым вопросом, не арестует ли полк. Семигановский о. Илиодора в пути.

Еще одной и, возможно, главной причиной несогласия о. Илиодора была надежда на царскую милость («Ждем еще решения царского»).