Укус овчарки…

 
Из школы шёл я как‒то… Марко
Вкруг было всё… Смотрю, овчарка
К трубе привязана огромной,
И так печально, в позе скромной,
 
 
Сидит и смотрит на округу…
Я вмиг к ней ринулся, как к другу,
Погладить чтоб, её уластя,
В моей то было это власти.
 
 
Я раз погладил… А другой же,
Видать, не стал ей мил, негожий.
Она в момент вцепилась в руку
Клыками страшными и муку
 
 
Вмиг создала мне, боль и вскрики!
Так потрясения велики,
Что я свалился вмиг в траншею,
Чуть не сломав при этом шею…
 
 
И то спасло от растерзанья.
На миг пропало и сознанье…
Придя в себя, вмиг первым делом,
А в этом деле был не смелым,
 
 
Я про уколы вспомнил сразу,
Что будут делать от заразы,
А по количеству их сорок,
А зад, конечно, был мне дорог,
 
 
Не указал врачам причину,
Не показал им всю картину
Грызни собакой. Но укольчик
Всё ж засадили, где был копчик,
Промыли, раны мазью смазав,
И надавали мне наказов,
Чтоб приходил опять три дня я,
Чтоб дать заразе нагоняя.
 
 
С тех пор собак всех сторонюся,
Чтоб избежать опять укуса.
…На стройке жуть организаций,
Её ведь много операций.
 
 
И заключённые есть даже,
Мы их боялись, будто сажи,
Хотя, как все, они по виду,
Не причиняли нам обиду,
 
 
Как все, трудилися на стройке,
И труд входил в неволи сроки.
Полно военных так же было,
На них смотрели мы все мило,
 
 
Они ходили бодро с песней,
Их строя не было чудесней,
И мы, к ним завистью палимы,
Маршировали тож за ними!
 
 
И были тем они любезны,
И нашим душам, ах, полезны,
Что им кино «крутили» часто.
Вот на него влекло всех нас‒то.
 
 
Нашли мы дырку в их заборе,
И к ним наладилися вскоре
Вмиг проникать, кино зреть чтобы,
Пройдохи в том мы высшей пробы!
 
 
Экран на воздухе открытом
Там был, к щиту гвоздём прибитым.
Солдаты видели, конечно,
Набег наш, звали нас сердечно,
 
 
Руками дружески махая,
И стая наша удалая
В момент сидит средь них с опаской,
Но наделённые их лаской,
 
 
Сидим, не так уж с страха кротки,
К тому ж, на головы пилотки
Наденут нам для маскировки, —
Они прекрасны в сей сноровке!
 
 
Вмиг затерялись средь сидящих,
И офицеров, нам грозящих,
Убраться вон, уж нет приказа,
Мол, что такая здесь зараза?
 
 
Кино смотреть, ах, как приятно!
Но вот конец, и всем обратно…
Пилотки быстро возвращаем
И между ног, да краем, краем,
 
 
И улепётываем тайно,
Довольны тайной чрезвычайно,
Доскою дырку прикрывая,
Тропа и скрыта удалая…
 
 
И дни, часы ждём и минутки
Кино опять в войсках прокрутки.
О том доложит вмиг разведка,
Ведь ошибаемся мы редко.
 
 
Но это лишь до снега было,
Зимой такого нет уж пыла,
Зимой с кино мы шуры‒муры
Водили в Доме уж культуры.
 
 
Кружков в нём было очень много,
Аж начинаючи с порога.
Средь прочих был и музыкальный,
И я в него решил, нахальный,
 
 
О нём узнавши, записаться.
А там сидел такая цаца,
Не одарил он инструментом,
Начать играть чтоб, а моментом
 
 
Вдруг постучал об стол рукою,
Мол, повтори‒ка, друг, за мною,
Такие точно же все звуки.
Ну, для меня, конечно, муки…
 
 
Я невпопад ему прогрохал.
«Нет‒нет! – сказал он, – всё‒то плохо,
В тебе для музыки нет слуха —
Был сказ его, как оплеуха, —
 
 
Ты не годишься в музыканты,
Ведь в ней нужны, поверь, таланты.
С той стороны ты дверь закрой‒ка,
За испытанье только двойка».
 
 
И музыкантом в мире меньше.
Домой пошёл, печалясь, пеше…
Но наперёд уж забегая,
Скажу, судьба была иная,
 
 
Во мне ведь музыки есть гены:
В оркестре я в ДК со сцены
Всё ж выступал пред залом полным,
Аплодисментов слышал волны,
 
 
И «Молодцы!» кричал там кто‒то.
И вновь играть, играть охота
С оркестром мне на мандолине,
Чей нежный звук я и поныне
 
 
В душе и слухом ощущаю…
Нет, я от музыки не с краю!
Когда ж из школы шли зимою
Домой, то радостной гурьбою
 
 
Неслись сначала на Ленгоры
И там в катанье были скоры,
Кто на ногах, кто на портфелях,
И все не числились в тетерях,
 
 
А лихо вниз с горы летели —
Такой задор в душе и теле!
Опять взбирались на вершину
И вновь летели вниз, картину
 
 
Собой являя наслажденья!
И повторенья, повторенья…
А темнота коль подбиралась,
Уж шли домой… Какая жалость!
 
 
Ну, дома нам вопрос вдруг грозно:
«Почто пришли домой так поздно?».
Но мы от страха, нет, не хмуры:
«Урок был, это… физкультуры!».
 
 
И всё нам с рук в момент сходило,
И нашим душам было мило…
Когда дорогою привычной
Ходили в школу, то кирпичный
 
 
Завод мы сбоку миновали,
Там уголь был, в его навале
Мячи лежали небольшие,
И мы, умом всегда лихие,
 
 
Их вмиг совали по карманам,
Осуществиться чтобы планам
В хоккей сыграть, домой пришедши.
Ах, как носились сумасшедше!
 
 
Ведь в суматохе буйной, скорой,
Клубком носясь собачьей сворой…
Хоккей всегда был только пеший,
Но каждый в нём, как чёрт был леший!
 
 
И далеко летели крики…
Ах, наш хоккей! Азарт великий!
Всем жарко было, были в мыле…
И все из проволоки были,
 
 
Все до одной, ребячьи клюшки.
Носились по снегу, как мушки,
Вдруг привлечённые сластями,
Гордясь безудержно голами,
 
 
Ища быстрее оправданье,
Что нет в ворота попаданья.
Льда нет у нас нигде заливки,
А потому дороги‒сливки
 
 
Как были нам в лихой игре‒то,
К тому ж, как радость нам привета,
Машины было появленье,
И к ней вдруг было всех стремленье,
 
 
Чтоб прицепиться клюшкой сзади,
А всё азарта только ради,
И на ногах скользить за нею,
Азарта славя эпопею!
 
 
Мы, правда, делали конёчки,
Нашедши нужные брусочки,
К ногам верёвкой прикрепляли
И по дорогам мчались в дали!
 
 
Но ум имел наш думать свойство,
И мы придумали устройства,
Согнув из труб, прутов железных,
А их полно вкруг, бесполезных,
 

«Дрындулеты»

 
На них кататься чтобы было
Нам, стоя, сидя ль, с горок мило!
Концы устройств – полозья, ими
Рулили, в спусках быв лихими,
 
 
И за устройств держася дужки,
Стремглав свершая покатушки!
Устройств названье – «дрындулеты»,
Так хороши, что пой куплеты!
 
 
Нам души грели средь морозов,
О них был лучший в зимы отзыв.
Они длины, при том, приличной,
Хранить их негде и обычно
 
 
Мы их в оврагах оставляли
И в опасения запале,
Нет, не бывали, мига даже,
Что будут их когда‒то кражи,
 
 
То каждый знал, что бесполезно:
Всяк «дрындулет» свой знал «железно».
Зимой не часто, иль ни разу,
И то нам к счастью, нету сказу,
 
 
Не убирался снег от тыла
Бараков всех, и то нам было,
Конечно, радости с головкой,
И здесь в игре мы были ловкой.
 

Прыжок с крыши

 
Там были лестницы в приставку.
В их назначенье мы поправку
Внесли, конечно же, мгновенно:
С них прыгать надо непременно
 
 
В снег, здесь не убранный, сугробный!
Не с высоты прыжок свой пробный
Сперва, конечно, совершали,
Не быть чтоб в критики опале,
 
 
Что прыгать трусим сразу сверху,
Что вниз спускаемся, – быть смеху…
Потом уж смело и без лени
Мы брали верхние ступени,
 
 
И пред прыжком был каждый чинный,
И гвалт, при том, стоял грачиный!
Но как верёвочка не вейся…
Так крах грядёт делам повеса.
 
 
И мы вспугнулися расплатой
В лице то дворника с лопатой.
Он закричал, взмахнувши ею,
Порушив нашу вмиг затею.
 
 
И вмиг с того нам стало туго,
И разбежались все с испуга…
Я ж был на лестнице высоко,
И чует ум, и видит око,
 
 
Что, если прыгну, буду в лапах,
Ведь уж опасностей знал запах.
А потому повыше лезу
Я да по лестницы железу
 
 
В надежде, что отстанет дворник,
Уйдёт, не буду я затворник,
Спущусь без страха по ступеням,
Уйду домой со свистом, пеньем.
 
 
Да всё не так, не тут‒то было,
Он не унял агрессий пыла,
А лезет лестницей за мною
И тянет руку за ногою…
 
 
А я спешу всё выше, выше!
Была приставлена же к крыше
Та лестница, и я моментом
На ней был, думая, при этом,
 
 
Отстанет дворник, что уйдёт он —
В том был уверен, глаз намётан.
На крышу лезет он, пыхтевши,
Мне показалося, как леший…
 
 
И жизнь спасти чтоб дорогую,
На крыши сторону другую
Переместился по‒пластунски.
Но вновь просвет меж нами узкий…
 
 
Назад, конечно, нету хода,
Как в океане, нету брода.
Меня трепещет страха буря,
И тут в момент, глаза зажмуря,
 
 
Я вниз сигаю с крыши края,
Шепчу: «О мама дорогая!»
Но был полёт в пылу короток.
А дворник не был в гневе кроток,
 
 
Всё наводил порядок строгий…
Тут с тротуаром встречу ноги
И провели, отбивши пятки…
Но я вскочил и без оглядки
 
 
Помчался прочь единым махом,
Вперёд гонимый резво страхом!
«Беги, беги, вперёд, дружище!
Всё с крыши машет кулачище…».
 
 
Так совершил прыжок невольный
Не в снег, где был бы, страсть, довольный,
А на расчищенное место.
А дворник всё! Он, вредный бес‒то…
 
 
И долго дом тот стороною
Я обходил уже зимою,
Боясь в милиции застенки
Попасть, где, видимо, не пенки,
 
 
Раз заключённых под конвоем
Ведёт охрана строгим строем,
И им свободного нет вдоха…
Я не хочу! Там будет плохо.
 
 
Лишь хорошо, что там учиться
Не надо будет. Будто птица,
Я без учёбы запою там,
Довольный лодырства уютом.
 
 
Вот как взбираться‒то на крышу:
Тюрьмы схлопочешь сразу нишу.
А жили все в бараках длинных
Да сплошь в историях былинных.
 
 
Кроватей в комнатах навалом,
Но при проходе очень малом.
Все жили тётеньки отдельно,
И дяди тоже все удельно.
 
 
А потому и вывод веский:
Здесь дом мужской, а рядом женский.
Вот в нашей комнате лишь тёти,
Все днём ли, ночью на работе:
 
 
Сей стройке нет всегда простоя —
В том было правило простое.
Лишь я у мамы был сыночек,
А у другой же – дурачочек:
 
 
Он мне язык казал без дела.
И то меня так вдруг задело,
Что я назвал его глупышкой
Да плюс пигмеем‒коротышкой.
 
 
Вот как‒то вечером претёмным
Уж я лежал в кровати томным,
В сна превеликом предвкушеньи…
Тут входит это вдруг явленье,
 
 
Весь‒весь по‒зимнему одетый,
И вновь желаньем подогретый —
Казать язык свой мне с порога…
Не стал терпеть его я много,
 
 
Вновь повторил слова презренья.
Он подскочил в одно мгновенье
И укусил мне больно руку,
Чем причинил страданья муку…
 
 
Я вмиг слетел с кровати пробкой,
Побить! Побить чтоб! Он торопкой
Бежал стремительностью к двери,
Вон заручившись в полной мере,
 
 
Что не помчуся я на холод.
Но я в решенье твёрд, как молот!
И босиком, в трусах и в майке
С огромной бурей гнева в спайке
 
 
За ним по улице помчался
И бегал так, аж больше часа,
Пока не скрылся в тьме он где‒то…
Вот тут мороза мощь привета
 
 
Я и заметил дрожью сильной,
Мороз же бил и бил дубиной…
Ах, как же молодость беспечна!
Я заболел и слёг, конечно,
 
 
Ведь было лёгких воспаленье,
Температуры грозной жженье,
И кашель мучал беспрестанно,
И смерти был я уж желанный…
 
 
А потому попал в больницу,
Леченья добрую светлицу.
Терял я часто там сознанье,
И смерть взвивала всё старанье,
 
 
Набить чтоб жертвой снова зобик,
Меня загнать быстрее в гробик…
Врачи же сделали всё ж чудо,
И жизни вновь была полуда.
 
 
Я оклемал. И мир прекрасный
Увидел вновь в денёчек ясный!
Полно ребят в палате было.
Врачи, медсёстры нам премило
 
 
Давали чудные лекарства,
А на еду – вкусняшки‒яства.
И оттого мы скоротечно
В забавах были уж сердечно:
 
 
То, коли не было «сеструшки»,
Пускали в ход свои подушки,
Швыряя с силою друг в друга,
Пера клубилась, аж ли вьюга…
 
 
А то, пуская в ход ладошки,
В «футбол» играли на окошке,
Скомкавши «мячик» из бумаги,
Все «футболисты», все в отваге,
 
 
Забить голы быстрей охота
В чужие радостно ворота!
А кто «Атас!» вдруг крикнет тихо,
Все по кроватям юркнут лихо,
 
 
Дыша от бега часто‒часто:
«Всё хорошо и блажь у нас‒то…».
Сестра нам градусники рано
Под мышки ставила, прерано,
 
 
Когда нас сон держал уздою,
Глаза объяты пеленою,
И мы не ведали, в чём дело,
И вялым‒вялым было тело…
 
 
Потом его брала обратно,
Температуру знать, понятно.
Бывали случаи такие,
Ведь в снах крутиться мы лихие,
 
 
Что вдруг да градусник под мышкой
Вон исчезал, как в норку мышка.
Вот тут‒то поиски начнутся,
Больной что смотрится, ох, куце
 
 
Под медсестры укор‒ворчанье,
Со страхом чуя наказанье…
Был и со мной такой же случай,
Он грозовой насел вдруг тучей:
 
 
Опять мой градусник в постели
Вдруг затерялся, мы пыхтели,
И медсестра была не киса…
И вдруг он выскользнул. Разбился…
 
 
«Пока не купишь ты мне новый, —
Был медсестры укор суровый, —
Тебя не выпишу вовеки
Вон из больницы, тюня экий!».
 
 
Я испугался, будто мышка