Но завтра, к горю, незадача:
Дождь целый день… Мы, чуть не плача,
Уныло смотрим всё в окошки…
Ах, как скакать желают ножки!
 
 
Дождю лишь взрослые все рады,
Как будто в нём им сласть награды,
Об урожае пышут речи…
Но нам с того, отнюдь, не легче…
 
 
И лишь тогда, ушли коль тучи,
Нам веселее стало, лучше!
Вмиг босиком из дома пробкой!
И мчим по лужам с визгом тропкой…
 
 
И по центральной мчат дороге
Истосковавшиеся ноги,
Лишь брызги в стороны фонтаном!
А тучи вдаль шли с громом рьяным…
 
 
И солнце вспыхнуло им в спину,
И мы увидели картину,
Что пыл игривости смирила:
На небе радуга! Как мило!
 
 
Была ярка, вовсю цветаста…
И мы решили: ждать вон баста!
Коль на одной скакать ноге‒то
К ней, дар найдём мы дивный где‒то,
 
 
К земле где только прикоснётся,
Лишь не погасло б в небе солнце,
И там серебряное блюдце
Да с ложкой выглядят не куце,
 
 
Сияют радужным же светом,
Не меньше, солнце будто летом!
И мы скакали к ней серьёзно:
А ну прискачем, будет поздно,
 
 
Там блюдце с ложкою мальчишка
Да перехватит? Это слишком!
И темп скаканья убыстряли.
А впереди такие дали…
 
 
На нас все смотрят из окошек,
Как скачем мимо, как горошек…
Что нам до них? У нас ведь дело!
А, глядь, уж радуга бледнела…
 
 
И вот те раз, скажи, на милость,
Под фон вдруг неба превратилась…
Куда скакать, её коль нету?
И нет в глазах задора света,
 
 
Бредём по лужам мы обратно…
Ах, как, судьба, ты всё ж превратна!
И вновь видны в окошках лица,
Душа над нами их глумится…
 
 
Но мы же твёрдо порешили:
Скачки бы надо делать шире,
Тогда б законно уж успели
И молодцами стали в деле.
 
 
Деданьки дома поддержали:
Ещё поскачете, мол, в дали,
Таких, мол, радуг будет много,
Смотрели мило и не строго…
 

 
Но было царство в небе солнца,
Вкруг щедрость на землю всё льётся…
И мы про клад тот забывали,
И мысль о нём была в опале.
 
 
А коль на улице всё сухо,
Мы навостряли тут же ухо
На городки, игру‒забаву,
Ей увлекались уж на славу.
 
 
В неё играли дети старше,
И к ней рвалися души наши,
Хотели выбить все фигуры —
Что разводить нам шуры-муры! —
 
 
Пусть зависть скрючит все их лица,
А нам собою лишь гордиться!
И были оба мы, как в мыле,
Пока ребят не полонили —
 
 
Дать для игры нам биту тоже,
Чтоб доказать, играть что можем!
Была той тяжесть неподъёмна,
А наши силы смотрят скромно…
 
 
Поднять её была попытка
Рукой, но никла сразу прытко,
А если даже поднимали,
До городков такие дали,
 
 
Не долетала что уж бита,
И наша честь была убита…
Мы вновь пыталися настырно,
А вкруг смеялись подковырно!..
 
 
Была дубовая та палка,
И стало всем нас очень жалко,
И биту взяли из ручишек
Под смех девчонок и мальчишек!..
 
 
И прочь пошли, скорбя, мы тихо:
Насмешка гадкое ведь лихо…
Но неудаче я не сдался,
А с бесшабашным видом аса
 
 
Украдкой взял из кухни скалку,
Чтоб превратить вдруг в биту‒палку,
Придать другое назначенье,
И вот начать бы уж ученье,
 
 
Да чурок не было. У речки
Росли на грядке огуречки,
На городки они похожи.
«Ну что ж, использую их тоже.
 
 
А ну, зелёные тотошки,
Вмиг станьте бабкою в окошке…».
И навалил их горкой‒кучкой.
За скалку‒биту взялся ручкой,
 
 
Швырнул её скоропалимо,
Успеху радуясь! Но мимо…
Взял в руки скалку снова скоро,
Два совершил подряд повтора,
 
 
Но развалил лишь горку только,
С того в душе, ой, стало горько…
И подошёл тогда поближе:
«Ну, бабка вредная, смотри же!».
 
 
Но скалка «бабку» не задела.
Перелетела. То не дело!
Знать, «бабке» надо наказанье.
Вмиг применил своё старанье:
 
 
Дубасить скалкой стал «старушку»,
Придумав новую игрушку!
От огурцов кусочки‒части
Остались лишь. А курам счастье,
 
 
Вмиг всё склевали подчистую,
Теперь, мол, «бабку» дай другую!
И ждут. Я снова мчал на грядку,
Опять за пазуху порядком
 
 
Понабивались «городочки».
А ну, смотрите, куры‒квочки,
Вы на мои опять успехи,
И вновь игры идут потехи!
 
 
От скалки нет рукам занозы.
Всё повторялось. Оптом козы
Уж прибегали после кона
И «городки» все съев законно,
 
 
Вокруг стояли, сладко блея,
Со мной что дружба – всех милее!
Я напоследок был на грядке,
Но там остались лишь «пуплятки»…
 
 
Пришлось игру закончить в горе
И перейти к другой уж вскоре.
 

 
Была она уму понятной,
Не тяжела, весьма приятной.
Я не читал ещё и книжек,
Зато влюбил в себя вдруг «чижик».
 
 
Была в ней бита не тяжёлой,
Сама игра до слёз весёлой,
Двумя руками били битой,
И в «городки» игра забытой
 
 
Мной оказалася на время,
В «чиже» азарта было семя!
Сам с двух сторон имел он носик,
Куда умчит, – всегда вопросик,
 
 
Отлично, коль летит он в дали.
И в них «чижа» не раз долбали!
То делал ловко «подающий»,
Бил далеко – азарта пуще,
 
 
Его поймать ведь должен «ловчий»,
Умел то, быстр кто, глазом зорче,
Очки себе вмиг набирая,
И роль его была иная,
 
 
Теперь в кону он сам уж «бьющий»,
А бивший «ловчим» стал, «бегущий»,
Очки терял, при этом, разом
Вон, не успев моргнуть и глазом.
 
 
А если «ловчим» «чиж» не пойман,
Азарт вмиг пуще, звонче гомон:
Попасть им в кон тогда он должен,
Успех того, кто ловче сложен
 
 
И обладает глазомером,
Кто попадал, – для всех примером
Бывал для зависти, восторга,
К тем уваженья сразу много.
 
 
А то и так не раз бывало,
Ловил что «ловчий» очень вяло,
И вот за эту‒то оплошность —
И здесь строга была дотошность! —
 
 
Скакать он должен был до кона
Лишь на одной ноге. Законно!
Зато, чтоб был потом ловучим
И не тюнтёфом, а везучим.
 
 
И «чиж» лететь старался дальше,
Раздуть веселье чтобы наше.
К тому же, «бьющий» был весь в рвенье,
Не допустить чтоб вдруг паденья
 
 
«Чижа» на кона поле свято,
Со всей отважностью солдата
Он отражал его наскоки
И вновь в полёт пускал далёкий!
 
 
Всё повторялось снова, снова,
И было душам то бедово!
Так понабегаешься резво,
Усталость что горой налезла
 
 
Вон на тебя, вмиг повалила
В кровать, мол, спи, дружочек, мило…
Игра и в сне опять же снится,
И «чиж» летает там, как птица,
 
 
И на одной все скачут ножке,
Как будто шустренькие блошки!
И я в игре той победитель,
Ловчайший, шустрый в ней воитель!
 
 
Назавтра мышцы все болели,
Как черепаха, плёлся еле…
Душой в игре бы вновь! Но тело
Ослом упёртым не хотело…
 
 
Воспрянул всё же постепенно
И вновь в игру вступал степенно,
И повторялось всё сначала,
Являя радости немало,
 
 
Уж перестал быть «мелюзгою».
И роль пропала вмиг изгоя,
И был в игре уже «своим» я,
Своё имея веско имя.
 

 
Имел я родственников много,
И к ним люба была дорога,
У них мне не было ввек грустно:
Все угощали – Ах! – так вкусно…
 
 
Вот взять, к примеру, тётю Машу,
Ну, тоже родственницу нашу.
Приду к ней. В рот мне вмиг конфетка:
Откушай сладенького, детка!
 
 
А отказаться нет силёнок,
Люблю ведь сладкое с пелёнок!
К тому ж, неопытным отказом
И огорчить вмиг можно сразу.
 
 
Вот и жевал за обе щёки,
Азарт имея в том высокий…
А к ней из города на лето,
Как сласть желанного привета,
 
 
Отрадно внученьку вручали,
Была здесь, будто на причале,
«Хвостом» ходя за бабой Машей,
Молочной же питаясь кашей.
 
 
Я звал её любезно Иркой.
Был рот её всегда‒то с дыркой,
Она его не закрывала,
Вопросов всем вопья немало,
 
 
И тарахтела, тарахтела,
Суя свой нос в любое дело,
Была зануднейшая внучка,
Репей и клейкая липучка.
 
 
Вот на картошки раз окучку
Взяла с собою тоже внучку.
Одна шурует всё мотыгой…
Другой окучка, знамо, иго,
 
 
Вот на меже и рвёт цветочки,
Лопочет… Рот не на замочке.
А солнце пуще припекало…
Ей пить хотелось уж немало,
 
 
Репьём всё к бабе приставала,
Не понижая просьбы вала…
А той закончить надо дело,
Вот всё терпела и терпела,
 
 
Да и скажи от раздраженья:
«Замолкни, сделай одолженье.
Ступай на речку, воду лопай!»
Ну та пошла, виляя попой…
 
 
Пришла туда, а берега‒то
И заросли травой богато,
И далека отсель водица,
Нельзя никак совсем напиться,
 
 
К тому ж, там плавали лягушки
И комары роились, мушки,
Жуки скакали по воде‒то,
Вода вся в ряску поодета…
 
 
Нет, не встречала речка лаской…
Вот и глядела та с опаской,
Как жизнь некстати вдруг превратна!
А потому пошла обратно…
 
 
Пришла, молчит, губа отвисла,
И вся‒то смотрится сверхкисло…
«Ну что, – бабуля ей  с вопросом, —
Чай, ткнулась, внучка, в воду носом
 
 
И напилась, не встретив лиха?»
А та в ответ с обидой тихо:
«Ступай сама ты, баба, лопай!» —
Не быстороногой антилопой,
 
 
А вся претихою улиткой
К меже походкою не прыткой
И поползла, лила слезинки
Горюче, будто бы из кринки…
 
 
Ответ её же, слово в слово,
Мы повторяли снова, снова,
Когда душою не хотели
В каком‒то быть нуднейшем деле,
 
 
Он поговоркой стал семейной
Да с интонацией елейной.
 

 
Любил я к тёте посещенья,
Особо сладость‒угощенья.
А муж её был дядя Петя.
Вот как‒то раз, меня он встретя,
 
 
И пригласил вдруг в сад колхозный,
Садовник был он в нём там грозный,
Стерёг плоды от расхищенья.
Уход за ним – его уменье.
 
 
Вот в том саду я чудо встретил,
Что нет прекраснее на свете.
Была красивая то птица.
Заворожён, я стал толпиться,
 
 
Не отрывая с чуда взора…
И захотелось очень скоро
Её поймать, как многим детям,
И показать бы дяде Пете.
 
 
Дупло на яблоне заметил,
И лик мгновенно стал мой светел:
А притаюсь с его я края,
От нетерпения сгорая,
 
 
Как залетит, дупло закрою,
Взметнётся радость вмиг горою,
В руках окажется отрада!
Ну надо, значит, так и надо!
 
 
Дупла заткнул я было дуло,
Но птица – фырк! – и упорхнула…
Какая горечь и досада!..
Но заглянуть в дупло бы надо,
 
 
Вдруг там сидят её птенчата?
И вот рукою скоровато,
Вмиг и залез! Но что такое?
Я влип во что‒то там густое…
 
 
И ощутив испуга муку,
Отдёрнул вмиг, аж вздрогнув, руку!
Она измазалась порядком,
А запах жижи был прегадким…
 
 
И вмиг сморчком – моё лицо‒то…
Отмыть, отмыть быстрей охота,
И вмиг к ручью стремглав помчался!
И отмывал там четверть часа…
 
 
Но запах чувствую доныне,
То испражнения гордыни.
Не чистит ввек она гнезда‒то,
Вот в нём всегда и грязновато…
 
 
Как у людей, красы большою,
Да вдруг с отвратною душою.
Идут с спесивым, чванным видом,
В делах подобны ж гнусным гнидам.
 
 
И встречусь коль с таким «удодом»,
Вмиг вижу: тот живёт уродом.
 

 
Ручей, где руки мыл брезгливо,
Бежал с пригорочка бурливо.
Давая здесь начало речке.
К нему тянулись всех сердечки,
 
 
И был для всех он, как ребёнок,
Жил в желобке, как средь пелёнок;
Потом его бежали ножки
Вдоль по овраговой дорожке,
 
 
Все огородные посадки
Обрызгав! Капли им и сладки.
Был благородного призванья,
Имел он «Слатенький» названье,
 
 
Что слова «сладенький» нежнее,
И был любим, как жизнь, сильнее.
А ребятишкам был наградой,
В жару с купанием – отрадой!
 
 
Сторожевого были долга
В саду собаки Днепр и Волга,
Туман, их маленький сыночек.
С Днепром, с Туманом я разочек
 
 
И в лес ушёл, весьма довольный,
Авторитет, мол, будет вольный
Давать строжайшие команды,
Они тому и будут рады.
 
 
Не убежали чтоб обратно,
Я гладил их, ведь то приятно…
И вдруг увидел я берёзу,
Та необычнейшую позу
 
 
Ствола внизу своём имела.
Ах, вот так чудо! Вот так дело!
Шли два ствола сперва отдельно,
Всяк по себе живя, удельно.
 
 
Но от земли уж, где‒то в метре,
Своих лишались геометрий,
Срастались в тесные объятья,
При встрече как родные братья,
 
 
И расходились после снова…
Я, изумленья выдав слово,
Услышал вдруг: у основанья
Стволов тех шершней шло жужжанье…
 
 
И встал с опаской подалече.
И вдруг Туман рванулся резче
И ткнулся в шершней тех уж носом
С прелюбопытнейшим вопросом:
 
 
«Вы кто такие есть за звери?».
Открылись вдруг ответа двери,
Туман моментом был ужален,
Вид ошарашен был, печален
 
 
Его, и щёлкал он зубами,
Мол, вмиг расправлюсь с всеми вами!
Но вот неистовость‒то роя
Не признавала в нём героя,
 
 
Вонзалась в тоненькую шёрстку,
Создав его уму загвоздку:
«А что то, братцы, есть такое,
Что больно псу и нет покоя?».
 
 
Дунай стоял, смотрел с улыбкой…
Не то, что храбрости он хлипкой,
А был пожалован уроком
На шкуре собственной, зрел оком.
 
 
А потому позволил сыну
Попасть для опыта в картину.
А тот скулил и извивался,
Прочь потерявши вид свой аса…
 
 
А любопытства всё лишь ради.
Над ним рой, спереди и сзади,
С боков, нос жаля, жаля ноги…
И оттого он был в тревоге…
 
 
Я оторвал его от роя,
И мы спешили прочь уж трое!
И долго‒долго наш Туманчик,
Идя, подскакивал, как мячик,
 
 
Вон огрызаяся кому‒то,
Кто вдруг кусал незримо, круто…
Теперь, рой встретив ненароком,
Спешил прочь, сжавшись, боком‒боком…
 
 
Урок навеки дал ведь пользу:
Нельзя вставать пред роем в позу.
И мне уроком было тоже,
Со мной ведь случай был похожий.
 
 
Гулял я днями как‒то лесом,
Грибы сбирал и был повесом
И шаловливого закваса:
Я на берёзки вдруг взбирался!
 
 
Они, тонки все, вмиг сгибались,
И в том была отрады завязь:
Спускался, как на парашюте,
Держась за стволик, в счастья жути!
 
 
А приземлясь, спешил по новой,
Чтоб быть в отраде вновь медовой!
В такие чудные мгновенья
Не проявлял я уж стремленья
 
 
Грибов набрать, до них в игре ли?!
К тому ж. прельщали птичек трели,
А их увидеть глазкам надо!
Их оперенье, вид – отрада…
 
 
И проходил так день бурливо.
Грибов в корзинке – сиротливо,
Они лежали лишь в рядочек…
Вот так, в один такой денёчек
 
 
Я шершней рой узрел случайно,
И захотелось чрезвычайно
Медком полакомиться тут же.
Я палку взял, ведь не снаружи
 
 
Их домик был. Хотел раскопки