В прошлом это была московская семья бизнесменов. В ней было три брата и одна сестра. Все они сделали серьезную денежную карьеру. Только младший, четвертый брат, почему-то стал актером и играл в химкинском театре.
Химки претендовали когда-то на роль второй Москвы в наших отношениях с учеными Америки по поводу атомного оружия. Жить в Химках в надежде, что когда-нибудь их присоединят к Москве, было престижно. Этого не получилось, но об этом мы расскажем позже, когда доберемся до рассказа о блистательном модельере Анфисе.
Три брата и сестра скептически отнеслись к актеру областного театра, но ничего не сказали. В конце концов, это не запрещено. А что он родил ослабленного ребенка – пусть этим занимаются врачи и наша мать, теперь уже бабушка.
Она им и занималась: семь лет водила его в музыкальную школу. Она же просила дирекцию музыкальной школы разрешить внуку после окончания музыкальной школы один раз в неделю продолжать ходить на оркестр и играть там второй скрипкой на общественных началах.
Александру разрешили ходить бессрочно, по воскресеньям, в качестве исключения, в оркестр, желая занятости юноше, который не может работать. Это была его занятость.
Потом, к сожалению, брат-актер умер. А тут нагрянула перестройка, и разрешили продавать с аукциона такие вещи, как деревенская школа, а к ней в придачу и дом учителей. Одни разворотливые люди стали покупать доли, на которые разделили школу, а другие разворотливые люди купили оптом доли дома учителей.
Братья купили дом, пока еще работали, и сказали своей старшей сестре:
– Занимай дом, а заодно возьми блаженного Александра с собой. Мы не согласны со своим младшим братом. Он, не спросясь нас, навязал нам племянничка в таком сложном психическом состоянии. Но мы и не жилы. Мельчить не будем. Если он наш родственник – мы его на улицу не выбросим. А муж твой – ну ничего, разомнется, будет возить его по воскресеньям на оркестр в музыкальную школу. И бабушку, понятно, никто не выселяет. Пусть к внуку приезжает и к нам наведывается. А если преставится, то пусть твой муж в деревне присматривает за ним. А потом, глядишь, и у нас пенсия выйдет, и наши жены его со двора не выгонят.
И стал блаженный Александр жить в деревне. Стал выстраивать свою интеллектуальную жизнь и свое свободное время.
Ему понравилось ходить в церковь. А еще он начал искать себе предпочтительную группу общения. И выяснилось, что такая группа есть. Это – дети от трех до семи лет. Он ко всем к ним подходил и, извиняясь перед родителями, учил их в песочнице на детской площадке складывать из бумаги лягушек – оригами. В его исполнении они смешно прыгали. А детей приучал к терпению и запоминанию последовательности складывания. Он беседовал с ними, в том числе и на религиозные темы, потому что считал, что родители опаздывают с религиозным воспитанием детей, считая, что светского образования им достаточно. А когда открылась воскресная школа, приглашал в нее родителей с детьми, чтобы религиозное образование не задерживалось, как не задерживается светское.
Иногда, правда, ему доставались экземпляры и постарше. Ах, как хороши были братья Хомяковы. Старший – восьмилетний Даня. «Какой из него солдат идеальный будет! – думал блаженный Александр. – Как он прополз по сухой сточной канаве и нигде не задержался. Его, наверно, ждет большая военная карьера». А уж как хорош был младший – Коля Хомяков. Шебутной немножко, но в воскресную школу ходил безукоризненно, как положено: сначала на службу, всю ее надо было отстоять за руку с мамой, не бегать по храму – это тебе не спортплощадка, а потом идти на лавку воскресной школы и там учиться первым буквам – «Христос Воскресе!» и слушать настоятеля храма – отца Амвросия.
Всё было хорошо с приглашенными мальчиками Хомяковыми. Но вот беда – взрослые родители иногда могут разводиться в нашем социальном государстве. А церковь запрещает расторжение браков по прихоти родителей. Ты – родитель, ты несешь ответственность за детей, ты не имеешь права в отношении их безответственно себя вести. Ты должен знать, что навсегда соединяешься с партнером. «Развод взрослых – это непродуманность. Надо бы их вызывать и ругать за это в воскресной школе», – размышлял Александр. Но пока воскресная школа была малочисленна, блаженного Александра просили этот вопрос с родителями не педалировать.
Старшие Хомяковы развелись, и самые дорогие для него ученики уехали. Это были лучшие его кадры во всей деревне. Остальные взрослые говорили:
– Нет-нет, мы только дачники, зачем мы пойдем на два дня в вашу школу?
– Ну, для Бога и два дня хорошо, – не сдавался блаженный Александр.
– Ну как же? Нам потом перед вами неудобно будет! – и родители исчезали.
А другие прямо отмахивались: нет-нет, это не для нас. А блаженный Александр не отчаивался: напоминал о службах, а иногда при случае и новых детей рекрутировал. Ведь на холме около церкви большой кусок Поповых кустов стал застраиваться престижными дачами.
А потом приехали три брата. Переделили все комнаты и обязанности. Бабушка уже к тому времени отошла в мир иной. Муж сестры, который возил Александра до последнего в музыкальную школу, вынужден был, отдав книжки соседям, уехать с женой в Тверь.
Блаженный Александр сначала испугался, как он будет жить без бабушки и без дядьки, которые водили его буквально за ручку. А три тетки предложили другую модель:
– У нас у каждой – своя семья и в ней много обязанностей. Нам особенно и некогда с тобой сидеть. Да ты ведь уже взрослый, все понимаешь, правда? Мы предлагаем тебе жить – как моряку на судне. Знаешь, как это?
– А как, тетенька Вера?
– Вот в общей комнате стоит стол. На нем лежит книга. Называется – судовой журнал. В нее каждый записывает свои надобности. А дежурный по кораблю в этот день все эти надобности исполняет и ставит на стол. Например, тебе нужно трехразовое питание? Ты это помнишь про себя и пишешь утром – мне – трехразовое питание. Завтрак, обед, ужин. Если дополнительно тебе ничего не нужно – ты ставишь точку и вешаешь ручку на стену. А если что нужно – добавляешь. В первую половину дня ты можешь быть в своей комнате, а во вторую гулять по деревенской улице. Все, что будет отклоняться от этих двух пунктов – обязательно обсуждай с дежурным по судну. Ясно?
– Да, ясно. Но вот у меня вопрос.
– Да, слушаю, говори.
– Вот я слышал, что на следующей остановке есть еще одна церковь, кроме нашей, деревенской. Можно я туда наведаюсь, проехав на электричке одну остановку? В их магазине бананы хорошие продают. Можно я еще банан себе куплю? И вообще мне хочется послушать, как их батюшка службу ведет.
– Ну, попробуй. Справишься – будем разрешать. Заблудишься – рецепт знаешь – вытаскивай из кармана бумажку с нашим телефоном и адресом и пробуй выбраться из сложившейся ситуации. Будешь справляться – будешь ездить. Не будешь – не обессудь.
– Да-да, мне только посмотреть.
– Ну, мы тебе все сказали. И не забудь отметить маршрут в судовом журнале, когда поедешь.
– Да-да, тетя, я все понял.
«Так-то я хорошо выучился делать лягушонков для малышей. Плохо только одно: посреди разговора с детьми и их родителями я падаю в обморок. Некоторые дичатся. А я хотел бы им сказать, да не могу. Вы что? Никогда не видели, как человек падает в обморок? Помогите ему. А если у вас нет навыка помочь – отойдите в сторону и забудьте. Завтра я буду опять как огурчик. Зачем вы пугаете этим своих детей? Это все безобидно и безвредно для них. Это надо знать и не обращать внимания. Ну не проходят у нас в светской школе, как быть с эпилептиком. А надо бы».
И вдруг разразилось. В церкви было объявлено, что русскому воинству срочно нужны помощники и каждый христианин, если он минимально умеет работать руками, благословлен будет в трапезной вязать защитные сети. И Александр пошел и был благословлен.
Работал он вдвоем с молдаванином, бежавшим из Кишинева, когда там невзлюбили русских. Рядом вязали сети две женщины: жена старосты деревни (ей положено это по штату) и мать молдаванина. После смерти мужа от удара электрическим током она с сыном приехала сюда из Молдавии.
«Родине нужно мое сетеплетение, – радуется блаженный Александр, плетя сети, – родина нуждается в том, чтобы наши солдаты были защищены от украинских бомбежек. И я делаю это лучше всех. А приехавший беженец из Молдавии – мне в товарищи. Он так же терпелив, как и я, и так же счастлив общим делом, которое нужно армии. У молдаванина было потрясение оттого, что он увидел, как отец упал замертво от короткого замыкания, и поэтому он не женится. А я не женюсь оттого, что у меня поехала крыша – мой отец был алкоголик. И теперь мы оба плетем сети для нашей армии. И я очень вырос в своей самооценке и хожу по деревне с твердым взглядом, что я нужен России и у меня есть мужская обязанность».
Зима моего приезда была сырая, и нам с Зорькиными не удалось походить в конце февраля и в марте по деревенской улице, когда устойчивые морозы и чистое ночное небо со звездами так располагают поболтать о традиционной жизни русской деревни. А тут вдруг в холодноватом апреле – всё сошлось.
Начинали мы, как и всегда при встрече, с уточнения маршрута. Они же не походники, идут только до продмага. Мужу достаточно своего променада на работе, а жене далеко не разгуляться – врач не велит.
– Вы что? До плотины ходили? Ну задавай вопросы!
Намолчался, должно быть, на работе или жена не все его достоинства ухватывает (сейчас он стропальщик на стройке) – приходится соответствовать.
– Для разминки вопрос. Песню «Напилася я пьяна…» – знаешь? А дальше – какие слова?
Три строчки Зорькин припомнил.
– А дальше?
– Понимаешь, нужно пропеть её – тогда я вспомню. Пошли ко мне!
– Нет, кончится всё выпивкой. Не пойду.
– А Кира?
– Ты у нее сам спроси.
Выручила Нина. Оказывается, во втором куплете женская драма:
«Чем я плоха? Чем не такая, что нравится чужая?»
– Ну, хорошо, а какой всё-таки вопрос?
– Ты тещу как, Костя? Мамой называл?
– Да.
– Понимаешь, у вас там, в избе, наставлено много современного. Вы мне на словах расскажите, как там было раньше?
Мой дед – московский типограф – до революции купил в этой деревне два дома на свои кровные, заработанные, чтобы на старости лет было куда отойти от дел. Но революция и коллективизация пришли к нему в дом и сказали: «Так. Если не хочешь на Беломорканал, тогда один дом освобождай! В него мы бедноту, голытьбу деревенскую заселим – Боговых».
– Не отдам, – сказал дед, – это моё, законное.
– Теперь другие законы. Законы братства людей. И всех людей по списку будем расселять принудительно. А несогласных – по всей строгости революционного закона.
Дед так и опешил. Работал-работал – и на тебе! Не моё! Но всё-таки, к счастью, удержался. Удар его не хватил, чего побаивались в семье, и, перетаскивая вещи в один дом, говорили: «Слава Богу, хоть не умер».
А вот в Великую Отечественную семье повезло меньше: именно в наш дом попала бомба при наступлении советских войск. Дом сгорел, как свечка. Семья спаслась потому, что отходила от немцев в лес в землянках жить. А когда немцев отогнали, поднимать избу было некому. Так четыре года и ждали, пока мой отец (сын деда) не вернется с войны. Спешно в зиму рубили лес на избу, и старший брат надорвался, переработал. Приехал с температурой и слег, а пенициллина тогда еще не было, так что в ночь и умер от воспаления. Не хочется о таком ужасе даже и вспоминать.
А потом уже в новом дому родилась я. А растила меня мама вместе с моим племянником, Вовкой.
Я вам расскажу, откуда взялся этот погодок Вовка. Дело в том, что мой папенька женился на моей маменьке до войны. И успел еще родить дочку Тоню, а потом ушел в армию и, не демобилизуясь из нее, пошел прямо на фронт. И отвоевал, как все, четыре года и вернулся-таки в свою деревню. Увидев, что дома на том месте, где он стоял, нет – в него попала бомба – поднял его из пепелища, обустроил и только потом, в 1953 году, родил третьего ребенка, то есть меня. А у первой его дочери, Тони, в это же время родился сын Вовка. И для моей матери это означало одновременное воспитание дочери и внука. Его мать Тоня приезжала из города изредка. Так у меня было одно детство на двоих с собственным племянником.
Очень мы любили с Вовкой слушать сказку о Сиротке. Бежим к матери в огород и просим ее рассказать сказку о Сиротке, обязательно сегодня, обязательно вечером. Она отказывается, объясняет нам взрослые вещи, которых мы не понимаем, что она, Полюха, ходит в колхоз работать бесплатно, то есть за палочки и, если правильно намекнул председатель, чтобы не посадили в тюрьму за саботаж советской власти и не отправили в Сибирь. Потому что крестьянин – социальный изгой. Его надо не только раздавить за мелкобуржуазность, но и заставить работать на пролетариат города дважды, трижды и четырежды. Поэтому, когда Полюха приходит с работы, одно-единственное ее желание – поскорее оказаться в своем огороде, чтобы после рабочего дня в колхозе, где ничего толком не заплатят, вырастить хоть что-то, чтобы семья не умерла с голода.
– Мама! Ну, расскажи нам!
– Зачем вам? Вы все равно плачете! Это сказка страшная.
– Нет, мы хотим только ее, расскажи!
И вот она начинает:
– Жила одна девочка, у которой была то ли не любившая ее мать, то ли мачеха, которая за какую-то провинность свела ее в глухой лес и там оставила.
При этих словах я цепляюсь молча за Вовку и сильно напрягаюсь.
Мать выдерживает паузу.
– Мам, дальше!
– И вот, когда не любившая ее мать уходит, наступает ночь и большие сильные звери с недружелюбием окружают Сиротку.
Тут мы как по команде начинаем с Вовкой реветь.
– Ну вот. Я говорила, что не нужна такая сказка, – укоризненно замечает она.
– Нет-нет, доскажи! Мы хотим знать, что будет дальше с Сироткой? – в один голос кричим мы.
Мама нас катала вокруг всей деревни в колясочке, а мы сидели спина к спине и смотрели один в одну сторону, другой в другую. Мы бегали вместе за смешливым поросенком, который прятался от нас в избе, и это я запомнила как счастливейшее детство на свете.
А в восьмом классе повадились мы девчонками бегать в соседнее село на танцы. А это через поле, по снегу. А тогда ведь все упрашивали родителей купить нейлоновые чулочки. Но это – кто знает – не для снега. Идешь по пояс в снегу, а потом у тебя ноги отваливаются. А как без таких чулочков? Ты – не модная, если ты в бумажных, старушечьих. Тебя никто не пригласит на танец. Вот и терпели.
У нас церковь большая. На все пять деревень округи. Но не работала. Так, зернохранилище было. А в соседнем селе такое же большое помещение для Дома культуры на пять деревень. Народу молодого набивалось много. Был выбор и кое-кто на примете. Так что морозили ноги с мечтой познакомиться.
Там, в ДК, я познакомилась с одним парнем, Владиславом, который сказал мне:
– Давай. А потом всё тебе будет.
А я сказала:
– Нет. Сначала ты поступи, как хотел, в милицейскую школу, а я подумаю, куда мне пойти работать. Не могу же я в деревне после восьми классов прозябать. Ведь после получения аттестата будет единственный социальный коридор – удрать в город. Понимаешь?
О проекте
О подписке