Когда объявили карантин, на нашем краю деревни детей осталось трое: Анфиса со своим прадедушкой Костей и новые соседи бабушки Симы – Даня и Коля.
Уехала, мелькнув своими помпонами, Анечка Лухманкина. Тяжело и недовольно уехала двоица школьниц поздней мамы-стоматолога, очень терпеливой женщины.
Вновь вернулась отчаянная зима с ветром, метелью, холодом. Про нее радио говорило: «Завтра ноль градусов, но ощущаться будет как минус одиннадцать».
А новым православным – нет ни что! Они на снегу валяются. Ведь в городе не поваляешься на дороге и в канаве, как в окопе, не посидишь и уж, во всяком случае, не повозишь весь день большой самосвал от калитки бабы Симы до своих ворот.
Новым православным – хорошо, а Анфиса брошена. Она не может сообразить, где ей выгоднее. Вроде бы с отцом-матерью лучше, но они бывают дома вечером, а в садик она ходить не хочет. Настояла на том, чтобы остаться с дедом-бабкой. А теперь, когда карантин, – и не спрашивай! Другого места, кроме деревни, нет.
Так бы, кажется, она выгадала, не ходя в садик, куролеся у деда с бабкой, как ей вздумается – и режим не в режим, и то не хочу есть, и это. Но скучновато. И горевать бы Анфисе одной, да тут на её счастье новые православные поселились. Они бы и рады в город, да некуда. Здесь в деревне так и сидят.
Прадед Костя вытащил Анфису на дорогу – пусть хоть пол часика подышит воздухом.
– Здравствуй, – сползая в канаву, сказал младший, Коля. – Меня Винтиком зовут. Умеешь из автомата стрелять? Если умеешь – возьму тебя в друзья.
– И не нуждаюсь, – стоя на бруствере канавы, ответила Анфиса. – Я не солдат, чтобы из автомата стрелять. Я как мама буду. Она у меня полицейским работает и стреляет только из пистолета. Вот и я буду стрелять только из пистолета. А из каких-то автоматов не буду. Маму, как полицейского, все слушаются. И я хочу, чтобы меня слушались. Она, когда на задержании, говорит преступникам: «Руки вверх!», и они её слушаются. Вот и ты – брось автомат! Брось автомат, я сказала!
– А у тебя не пистолет, а палочка!
– Да ты и сам недалеко ушел со своей игрушкой. Автомат-то – не настоящий!
– Хватит вам, ребята, ссориться! Давайте в «Замри- отомри» играть, – сказал старший, Даня.
– Да в такую игру никто давно уже не играет!
– А мы с Верочкой, внучкой нового старосты, играли. Правда, недолго. Её потом увезли из деревни.
– Да не нуждаюсь я ни в какой вашей Верочке. Тоже мне идеал нашли!
– Ну хорошо, а во что ты хочешь играть? – примирительно, как старший, сказал Даня.
– Я? А хоть прыгать с одного края канавы на другой. А потом без перерыва опять на эту сторону. И так – кто сколько сможет. Кто больше сможет – тот и победил.
– Ну, нет, я не согласен. Если в игре не выслеживают немцев – я не согласен.
– Да каких немцев? После немцев знаешь, сколько было всяких врагов?
– А каких?
– Например, арабов. Слыхал про таких?
– Нет, я только про моджахедов от папы слышал. Но они, кажется, афганцы?
– А как мы Дамаск и Сирию брали, слышал?
– Я – нет.
– Тогда ты – чмо.
– А ты! А ты!
Но тут вмешался прадед Костя.
– Дети, давайте в интеллигентные игры играть! Кто какие марки иностранных машин знает?
– Нет, я лучше шофером буду и поведу свой грузовик до калитки бабушки Симы и обратно, – громко пыхтя за грузовик, сказал Коля.
И тут подошел блаженный Александр и как всегда начал рассказывать свою любимую теорию про то, как было бы славно, если бы взрослые переезжали бы в деревню жить и привозили бы с собой детей. Это научило бы всех взрослых открытости и непосредственности. Ведь самое важное – не отходить далеко от ребенка, ибо в нем – всё самое лучшее в жизни. А взрослые отходят от детей, забывая, какими они сами были добрыми, искренними, хотели всем людям только хорошего. И почему люди, взрослея, забывают это? Только потому, что отрываются от детей и не помнят их заветы. Как хорошо, что, невзирая на вирус, в деревне остались дети. Это залог того, что мы останемся людьми и будем думать о высоком.
Когда все в ужасе разбежались от проповеди блаженного, он поймал старикана и еще долго проповедовал в том же духе, гуляя с ним по улице. А в конце своей проповеди сказал то, что приготовил еще дома и повторял всем, кого встретит на прогулке:
– С возвращением зимы вас!
Александр очень любил, когда в беседе с кем-либо на улице он возвышается до проповеди. Ведь в свои тридцать два года он сидел в комнате весь день один, поговорить ему было не с кем, а поделиться мыслями – тем более. Поэтому, выходя на прогулку, он робко пытался с кем-то заговорить, даже не отдавая себе отчета в том, что, допустим, поздравлять женщин с зимой нельзя. Ведь в деревне все женщины – огородницы. А другие здесь не приживаются. Поздравляя их так, он мог наткнуться на отповедь:
– Еще чего! Долой эту зиму! Пусть вернется солнце!
Из-за этого разговор у Александра получался только с неприкаянным стариканом. Но всё лучше, чем молчать. Ведь бывает, что по нескольку дней молчит Александр. А неприкаянный старик – что ж? Он давно отвык думать о своей жизни, какая она была, какая она теперь, зато его начали волновать большие мировые проблемы. Вот, например, вирус. Такой мизер, что и пальцами не ухватишь, а всех рассорил, все обезумели. Что делать – не ясно. А самое главное – сколько старикан радио ни слушал – никто ему внятно не объяснил, как вирус живет и существует и как с ним бороться?
Вот и сейчас Александр, оставив детскую группу, прошел по дороге и набрел на старикана.
– А знаете? Говорят, сейчас нельзя ближе, чем на два метра, подходить друг к другу из-за вируса.
– Должно быть, так. Но мы остановились напротив собаки, а она кусачая. Она одну женщину через шубу прокусила.
– Ну нет, – сказал Александр, – я всю эту улицу знаю. Здесь нет кусачих собак. Кроме одной, из дома шесть в самом начале деревни. Я это знаю потому, что когда я вошел к ним во двор, она меня за щеку укусила. И тогда я узнал, что она может укусить, и стал её бояться. Это лет десять назад было. И второй раз она пыталась меня укусить, но только порвала мне брюки. А в третий раз, когда я к ним входил, я уже был начеку, и когда она потянулась ко мне, то не достала.
– Да где ж эта собака живет? Я что-то не понял.
– Да угловой дом.
– Ой, нет! Ты лучше покажи мне этот дом. Я должен здесь всех собак знать, – попросил старикан. А про себя подумал: башки не хватает про вирус думать, лучше я буду про собак узнавать. Страшное ведь время.
Оказалось, это дом миссионера Валеры.
– А эту собаку я знаю. Это Боня.
Пока они с удовольствием ее разглядывали – один вне работы по болезни, другой вне работы по возрасту – выскочил миссионер. Мол, что надо-то? И без вас тошно! Они, конечно, извинились, и он, конечно, вкратце рассказал историю Бони.
– Это азиатская овчарка. Очень злая. Может делать вид, что ухо треплет или лапу кусает у другой собаки, а на деле выжидает, чтоб за глотку схватить соперницу мертвой хваткой. Её мать была привезена к нам на проходную. Но охранники не углядели и её обрюхатила простая дворняга. Дочка её – перед вами. Считается тоже дворнягой, хотя по матери она – азиатская овчарка. Боней её назвал Сережа, а Рексом – наш старший сын Миша. Вот все, что я знаю о ней.
Они поблагодарили миссионера за справку и распрощались. Миссионер пошел к себе. Большой, грузный, седой. Самодеятельный пророк. Александр пошел через дорогу к себе, в свое одиночество. А старикан пошел к себе, думая: «Как хорошо, что Александр отвлек меня от этого вируса. Не хочу я о нем думать. Лучше я буду о собаках думать. Мне так спокойнее».
Но тут кто-то истошно засигналил сзади. Вылетает из фургона женщина и кричит:
– Мороженое!
Надела маску и кричит:
– Ближе чем на полтора метра не подходите! Собирайте людей!
Опять нас вернули к вирусу. Значит, город затоварен. В простое время – как ни проси – ничего не привезут. А теперь не отобьешься. Старикан шел обедать, а в затылок кричали:
– Колбаса! Сыр! Булочки!
Дома благоверная спросила:
– Где тебя носило? Я одна извелась, хоть собаку заводи.
– У тебя же Тихон есть. Он тебя защитит.
– Да-а-а! Защитит! Он сам норовит за Сливу, свою мать, спрятаться.
– Ужас! Полпятого! А с утра время совсем не двигалось. Только снег лепил. Пора печку топить.
Покойный уже Володя Щербаков, сосед наш, в год смерти английской принцессы Дианы начал копать картошку с 18 августа, говоря: «А сколько еще картошка прибавит, если её в земле держать? Пустяк! А возись потом с ней в грязи, когда дожди польют». И угадал. Так было несколько лет кряду.
А в вирусный год и я изо всех сил копал картошку. Успел выкопать её до 29 августа, и был этим очень горд. Ведь люди жалуются, что им некогда заниматься огородом, а на самом деле деревенское терпение к земле – редкое качество теперь в человеке. Отработал в городе восемь часов – и свободен. А в деревне ты целые сутки привязан смотреть, прикидывать и успеть сделать всё до непогоды.
А кафедра у бабы-огородницы очень обрадовала её своим трепетным поздравлением в связи с её уходом на пенсию и вручением конвертика с деньгами. А в придачу кафедра подарила ей декоративное дерево с пакетиками кофе и чая. Трогательная была минута. Теперь три месяца надо ждать переоформления пенсии. Будет на что жить.
С удовольствием баба полила на кафедре в последний раз цветы, забрала свои манатки из шкафа и тоже сделала кафедре подарок: вымыла полы. А потом легко перепорхнула из Москвы в Оксфорд (мысленно, конечно) к своим одногруппникам, где близкие ей по интеллектуальным устремлениям студенты, а теперь профессора Н. и З. читают лекции, и загорелась старой, новой и опять старой идеей непротивления злу насилием.
Как раз для современной жизни, подумала она, идея эта очень важна. Когда власть в России подавляет оппозицию – опять зазвучал Толстой. Нельзя лучших представителей нации уничтожать по идейным соображениям, как уничтожили в 1917 году: ты неправ, у меня идея другая и будет по-моему, потому что у меня оружие.
Баба испытала большой полет мысли, но тут зазвонил телефон, и ей сказали, что если она надумала свою дочь отпустить на работу, то с завтрашнего дня ей придется взять в деревню внучку Агнию.
Мама Агнии до сих пор удивляется, что её зовут мама Женя. Ей все еще хочется быть просто Женей. Она – театральный критик. А папа Вася – главный дворник города Одинец. Стоит привратником у исполкома рядом с Лениным и основавшим этот город заслуженным боярином Одинцом. Пруд с утками перед исполкомом, необыкновенный розарий и большой развлекательный центр под открытым небом – карусели, качели, шведские стенки вплоть до самого стадиона – фронт его работ. За это начальство разрешает ему взять отпуск летом, чтобы он съездил на родину в Курск и навестил старушку-маму. А это – согласитесь! – с малым ребенком – большое подспорье для главы семейства. Тем более что героический период у него остался в прошлом, на Болотной, где в последний раз оппозиция сказала авторитаризму: «Нет!» и была разгромлена.
Он сильно переживал из-за этого, но молодому человеку всегда есть утешение в любви. А любовь привела к ребенку. А радость от ребенка удерживает его в семье. А разве стабильный родитель – не самое большое достижение в жизни? А если у жены – непоседливая работа, кто-то ведь должен цементировать семью? И главный дворник города – это хорошая должность для укрепления семьи. Надо только согласиться, что шабашничество закончилось, теперь он – рабочий по благоустройству города и родитель. Даже если какие прекосы будут, начальство его никуда не отпустит, потому что он – жуткий трудяга. Корневой, деревенский.
А театральному критику – ни до чего нет дела. Командировки большие и малые. Малые – по городу, большие – по России. Ведь театров много, все надо охватить. А кто ж с ребенком останется? У отца есть почетная обязанность быть стабилизатором семьи. А ребенок, разумеется, поедет к бабе-огороднице.
Выйдя из электрички с бабушкой и идя с ней, как в городе, по асфальтовой дорожке, Агния заметила, что на станции кто-то стоял и что-то сказал бабушке у изгороди. Она ведь девочка большая и знает, что людей должно быть много, как в городе, что они ходят в разные стороны, но потом она всё равно останется с бабушкой.
Но некая тень почему-то пошла за ними. И в проулочек пошла за ними, и к дому. Агни пыталась забежать в комнату, чтобы отделаться от этой тени, но тень приперлась и туда. Бабушка вышла на терраску и начала собирать на стол. Они даже поели спокойно вдвоем. Агни ведь большая, она понимает, что мама на работе, в командировке, и ей следует один день провести с бабушкой, и потому не волновалась. Но когда бабушка сказала: «Пойдем гулять» и они вышли за калитку, то тень опять появилась. И тут уже Агни не выдержала и начала грубо обзываться на тень для того, чтобы та знала свое место. А место её – вне их дома и участка. Место прохожего, который встретился и расстался. А если тень настаивает и идет за ними, то Агни состроит воинственное лицо и начнет прямо на улице во весь голос кричать обзывалку:
– Мумука ты!
Дедушка хотел пошутить:
– А ты – бебека!
Такой наглости от тени она не ожидала и поэтому ругалась до тех пор, пока у нее не кончились силы, и она, отвернувшись и держа бабу за руку, не дошла до детской площадки. Там она собрала комплименты, прыгая в песок, в надежде, что тень всё же уйдет, но тень не только не ушла, но проводила их до дома и вошла с ними в дом.
Это совсем обессилило Агни. Баба десять раз её укладывала спать, двадцать раз убаюкивала, но Агни спала плохо и баба увезла её обратно в город на передышку.
Вернувшись к родителям после пребывания у бабушки, Агния ушла на балкон и листала там десять минут книжку.
Родители были в недоумении.
Стала неприхотливой в еде: могла съесть кабачок с яичницей, что раньше даже невозможно было себе представить, и не переживала, если обляпывала одежду.
Во второй приезд Агни баба, смотря ей глаза-в-глаза, начала петь другую песню:
– Не надо устраивать дискриминацию деду, как вы устраивали мне в городе – «Ты что же? Бабушку боишься? Уже полюбила бабушку? А о маме забыла?» Здесь, в деревне, будет не так!
В городе царил Гештальт. Тетка Катя, с которой баба начинала спорить прямо с порога, печется об эмоциях ребенка.
– У Агни страх и она должна его прожить!
О проекте
О подписке