Кто-то скажет, что для стареющих ведьм сейчас самое подходящее время. «Ведьмы крутые, ребят!» – пишет Кэйтлин Моран в книге «Больше чем женщина» (More Than a Woman). Фигура ведьмы давно служит, цитируя Кристен Дж. Солле, «мученическим символом женского движения». В мире, где женщин хотят видеть красивыми, покладистыми и вечно молодыми, в образе мрачной и уродливой ведьмы есть некий приятный протест. Как пишет историк Сюзанна Липскомб, «те, у кого нет власти, всегда хотят, чтобы их боялись».
Однако идентичность, выбранная нами самими, редко совпадает с социальными реалиями, так же как и выбранная нами эстетика не определяет того, как нас воспринимают другие. Боюсь, ведьминская эстетика поколения Z и тиктокеров воспринимается женщинами 40–50 лет совершенно иначе. В частности, для последних быть «дерзкой и независимой» – это спорить со всем, что говорят тиктокеры о женщинах. Все это очень весело, пока не обнаруживаешь себя привязанной к позорному столбу и гадающей, как ты сюда попала. Шутки шутками, но когда другие называют тебя ведьмой или проституткой, они, скорее всего, делают это всерьез. Можно делать вид, что любое слово можно переосмыслить, но это не так, потому что те же слова по-прежнему будут использовать люди, которые ненавидят нас и боятся.
В своей книге «Женщины и власть»[7] Мэри Бирд указывает на то, что мы даже близко не подошли к такому переосмыслению: «Несмотря на попытки феминисток присвоить образ [Медузы Горгоны], сделав символом своих силы и власти, […] все это меркнет по сравнению с многочисленными случаями, когда этот же образ использовался против женщин в политике». С ведьмами та же история. Эта книга – не восхищение нашим статусом. Истории судов над ведьмами и даже простые сказки о них могут многое рассказать об отношении к женщинам средних лет, которое с тех пор почти не изменилось. Ее видят сильной или, как сейчас скажут, наделенной привилегиями, а значит, злодейкой.
Когда образ ведьмы используется феминистками для демонстрации силы, он утрачивает свой поколенческий аспект. Если твоя неконвенциональность вписывается в общепринятый нарратив, особенно в тот, что восхваляет молодость, это уже конвенциональность. Легче фетишизировать атрибуты стигмы, чем принять тех, кому они изначально принадлежат. Возрождение интереса к трансгрессивной женственности допускает поверхностное увлечение разнообразием, но едва ли способствует подрыву существующих властных структур.
Современная ведьма – не очевидный аутсайдер, образ которого можно с легкостью категоризировать и реабилитировать. Ее зовут не Малифисента, Серафина или Эльфаба, а Шерон, Кэрол или, конечно, Карен[8]. Это слишком разговорчивая немолодая женщина с плохой стрижкой, чей образ колеблется между бесконечной силой и полным бессилием. Это женщина, внушающая отвращение даже тем, кто, как правило, считает себя выше этого чувства. Женщина, рушащая привычные категории не тем, как она одевается, и не тем, как она просит себя называть, а отказом стереть себя из жизни после 35 лет. Дерзкие, отстаивающие свои границы женщины больше нравятся нам в историях, а не во плоти, подверженной старению и разложению. Переделанные сказки, феминистические антиутопии, историческая реабилитация – мы не против демонстративно принять Плохую Женщину, которая обязательно окажется не так уж плоха по современным стандартам. Приятно верить в то, что мы, в отличие от сказочных злодеев, смогли простить и принять ужасную ведьму. Такое примирение с «идеальной» злодейкой не требует от нас ни морального, ни социального компромисса. Оно позволяет нам увидеть в себе человека, который может заступиться за аутсайдера, если это потребуется. Желание примирения с ведьмой оказывается так сильно, что к любой женщине, обвиняемой в колдовстве, мы начинаем относиться уже как к настоящей ведьме. «Цирцея»[9] Мадлен Миллер, «Ведьмы прошлого и будущего» (The Once and Future Witches) Аликс Э. Хэрроу, антология переработанных народных сказок «Ведьма» (Hag), «Милосердные»[10] Киран Миллвуд Харгрейв – вот лишь некоторые из новых книг, посвященных отношениям между ведьмами, креативностью и демонизацией. К сожалению, их публикация не означает улучшения условий работы их авторов – немолодых женщин.
Либеральная феминистическая реабилитация ведьмы слишком бескровна. Когда Эмма Уотсон на премии BAFTA в 2022 г. заявила, что «говорит от лица всех ведьм», это было воспринято как камень в огород более старой ведьмы – Джоан Роулинг[11] с ее «неинклюзивными» взглядами. Но, заняв позицию более молодой женщины, отвергающей более взрослую, вскормившую ее Роулинг, Уотсон на самом деле произносит слова, содержащие обратный посыл: я не ведьма, я только сыграла Гермиону. Сожгите автора, не меня. Коммерциализированная культура ведьм привила нам любовь к женщинам, говорящим о женщинах, – но не к женщинам, говорящим о чем-то еще. Мизогиния расцветает, стоит только показать ее праведной. Требуется гораздо больше мужества, чтобы отстаивать права мамочек из среднего класса или жертвы онлайн-травли, чем чтобы переживать за вымышленную ведьму из сказок. Пока контролируется нарратив о вредоносности женщин среднего возраста, любое освобождение оказывается иллюзией. Думаю, именно по этой причине молодым феминисткам проще защищать вымышленную ведьму: ее просто не существует. Если в сказках хорошая мама – мертвая мама, то в реальности хорошая феминистка – это мертвая ведьма. Сквозь ее труп вы узрите мир, в котором женщины постарше имеют не только силу, но и крепкие связи с подрастающим поколением. Злоба мертвой ведьмы не повлечет за собой последствий, а живые, дышащие ведьмы, напротив, слишком непредсказуемы и неидеальны. Они отказываются действовать по сценарию.
В последнее время любую работу, эксклюзивную настолько, чтобы быть посвященной лишь женщинам, принято предварять рассуждениями о том, что же это вообще такое – женщина[12]. В книгах о мужчинах (также известных как «книги») такой вопрос не ставится – только женщины вынуждены оправдывать свое существование, подбирая определения всему, из чего состоит их жизнь. Что ж, этим мы сейчас и займемся.
Как уже было сказано, эта книга о женщинах средних лет – лишь одной небольшой группе, представляющей женщин. Для этой группы вопрос «а что такое женщина?» оказывается особенно непростым. Не стоит начинать с вопроса «какие мы женщины?», поскольку это приведет к стыдливому и поверхностному анализу с множеством сомнений, кого включать, а кого не включать в эту категорию. Сначала нужно понять, являемся ли мы вообще женщинами.
Вы, возможно, удивитесь, но множество книг утверждают, что нет. В своем бестселлере «Женственная навсегда» (Feminine Forever), написанном в 1966 г., доктор Роберт А. Уилсон, который в этой же книге поддержал разрушительную для организма человека практику гормонозаместительной терапии (ГЗТ), описывает нас следующим образом: «Менопауза делает женщину подобной евнуху, и ближе к 50 годам – времени, которое должно было быть лучшим в ее жизни, – она переживает смерть своей женственности». Этот взгляд поддерживает психиатр Дэвид Р. Рубен в книге 1969 г. «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить». Рубен утверждает, что «женщина после менопаузы максимально приближается к тому, чтобы стать мужчиной». Не радуйтесь, Рубен делает оговорку: «Не к настоящему мужчине, а к нефункционирующей женщине». Выходит, что на заре своего существования ГЗТ обещала сделать из нас, бедных кастратов, настоящих женщин, приравнивая физиологию женщины к ее женственности.
Хотелось бы думать, что за 50 лет мы успели уйти от этих отсталых взглядов, но, кажется, это не так. Как пишет философ Джанет Рэдклифф Ричардс, «многие наши представления о женщинах произрастают из того, чего мы от них хотим». Являются ли женщины полноценными людьми, со своим социальным и телесным опытом, историями, меняющимися с течением времени? Или мы просто однородная масса, которой пользуются, а с течением времени отметают? Остается ли женщина женщиной, если мужчине больше нечего от нее взять или нечего на нее спроецировать? Когда она, наконец, сможет пожить для себя?
В книге «Перемена» (The Change) 1991 г. Жермен Грир утверждает, что «мужчины смотрят на менопаузу как на отключение единственно важной функции женщины – привлекать, стимулировать, награждать и вскармливать мужчин и/или детей». Кто-то может возразить, что сейчас мы наконец добились долгожданной женственности «для всех», но если подумать, станет понятно – идет процесс переписывания социального конструкта женщины среднего возраста. Из представления о ней исключается то, чем она была изначально, и в него включается то, чем она никогда не была. Начало этого процесса можно проследить еще в «Навечно женственной», сводившей, как и сейчас, представление о женственности к определенным физиологическим качествам. И хотя номинально мы сохраняем статус женщины, его значимость бледнеет в сравнении с потерей важнейших для мужчин качеств: женственности, фертильности и желанности. Стандарты, определяющие нас как женщин, стали более жесткими, чем когда-либо. Они позволяют с гораздо большей легкостью исключить из разряда женщин всех тех, чье существование ставит под вопрос три важнейших качества, ведь если женщина может не обладать ни женственностью, ни фертильностью, ни желанностью, значит, эти качества ее просто не определяют.
В этой книге я говорю о том, что, хотя старение продолжает оставаться для женщины тяжким прегрешением, оно не из тех, что придутся сторонникам прегрешений по вкусу. Но когда само понятие «женщина» оказывается под вопросом, женщинам старшего возраста действительно не везет. Оставаясь недостаточно фертильными по консервативным меркам и недостаточно женственными (т. е. сексуальными) – по социальным, мы продолжаем настаивать на своей принадлежности к женщинам. Это как минимум доставляет нам неудобства. В своих мемуарах 2019 г. «Жизнь на менопаузе»[13] Дарси Штайнке вспоминает: «Во время менопаузы я вышла за границы сжимающей до страха женственности, но и мужчиной в полной мере чувствовать себя не начала. Я ощущаю себя чем-то посередине, человеком третьего пола. Другим». Я тоже, Дарси. Но такой покорный отказ от женского пола для меня не сильно отличается от утверждений докторов и психиатров полвека назад. Обе позиции описывают не то, кем мы становимся, а то, кем мы перестаем быть для мужчин.
Возможно, вы думаете: да, но в целом все не так плохо, мы часто слышим, как женщины средних лет «наконец» обретают свой голос. Кроме того, маскулинность в настоящий момент переживает кризис, и молодые люди внезапно начали отвергать традиционные гендерные роли. «Дни, когда женщины определенного возраста должны были слиться с обоями, завернувшись в свой бежевый кримплен и смирившись со своей непригодностью, давно ушли в прошлое», – убеждал нас Guardian
О проекте
О подписке