Я открыла рот, чтобы сообщить о готовности наших юристов к взаимодействию. Он переместил руку на колено, печатка теперь смотрела прямо на меня. Голубь! На печатке еврокомиссара красовалась маленькая фигурка голубя, расправляющего крылья. Почти такого же, как когда-то подарил мне Джош, того самого, которого я разбила. А потом Джош умер.

– Вы ведь планируете провести у нас пару дней, герр Вальднер? – послышался голос отца. – Я выделю вам машину, посетите исторический Эттер, озёра, оперу в Далленберге, я вышлю билеты. Через пару дней мы поужинаем и все решим.

– Что ж, спасибо, Ваша Светлость, – кивнул Вальднер, с удовольствием принимая предложение. – Рад нашему сотрудничеству. В таком случае…

– Откуда у вас эта печатка, герр Вальднер?

Все повернули ко мне головы и вопросительно застыли. Вальднер бросил растерянный взгляд на свою руку.

– Ваше Величество, польщен вашим вниманием. Это безделица, сущая ерунда. Моя бабка была родом из России и говорила, что голубь – единственное существо, облик которого не примет нечистая сила. Это что-то вроде оберега. – Вальднер изобразил смущенную улыбку. – Конечно, если верить, что нечистая сила существует. Я ношу его в знак уважения к своим корням.

В комнате повисла тишина.

– Благодарю за встречу, комиссар. – Отец встал и протянул руку Вальднеру. Тот степенно поднялся. – Вас проводят в ваши покои.

Все встали, провожая королеву. Я вышла медленно, но ускорила шаг, когда свернула в Южный коридор, по которому ходили только обитатели Холлертау. Катарина шла за мной, но отстала после очередного поворота: поняла, что в делах наступил перерыв.

Марилиз подскочила на стуле, когда я распахнула дверь детской, проводила испуганным взглядом, когда я неслась к кроватке. Рик спал, подложив кулачок под щечку и сжимая другой рукой плюшевого щенка. Самое счастливое время в моей жизни – моменты наблюдения за тем, как спокойно спит мой ребенок. Я хотела дотронуться до него, но руки так дрожали, что побоялась разбудить, поэтому села рядом на пол и наблюдала, как поднимается и опускается под одеялом его грудь.

– Марилиз, пожалуйста, покиньте комнату на пару минут! – прозвучал голос за спиной, и через секунду щелкнула дверь.

Я сжала кулаки. Теперь мне нет покоя даже в детской. Согласна, я перегнула палку – потеряла равновесие и вышла из роли, которую репетировала три года. Плохих актеров увольняют, но меня уволить нельзя. Я сама буду держаться за роль из последних сил, стараясь сделать ее своим «Я», слиться с землей Этерштейна, вплести в нее свои корни.

– Ты убедила меня, что с тобой все в порядке, что ты все пережила. – Отец остановился за спиной, помолчал и заговорил тише: – Я тебе поверил. Но теперь вижу, что поторопился. Ты не справляешься. Тебе все еще нужна помощь.

Рик пошевелился во сне и тихо вздохнул. Отец отошел к балкону на другой конец комнаты, явно ожидая, что я пойду за ним.

Хотела бы я все пережить и пойти дальше, но для этого нужно слишком много и того, чего у меня нет: прощения Марты, объяснения с Чарли, прощания с Джошем.

– Что произошло в Нойферхау? – отец заговорил громко, но когда я подошла, зашептал, хоть и знал, что Рик ничего не услышит. – Тебе нужно было прочитать с бумажки три предложения. Ты их могла и без бумажки запомнить, так что дело явно не в плохой памяти. А сейчас ты просто должна была дать согласие. И все. Зачем ты спросила про печатку? В чем дело?

– Прости, я понимаю, я тебя подвела…

– Дело не во мне, Тереза. Дело в твоих подданных. Это их ты чуть не подвела. Чуть не заступила за ту самую грань, когда милые чудачества переходят в патологию. Ты правитель страны, и должна поддерживать дух нации, нести своему народу мудрость и силу. Править так, чтобы удостоиться личного портрета в галерее предков, как королева Хильдегарда.

Больше всего я боялась, что подведу Джоша, не оправдаю его надежд и опозорюсь как королева. Странно, если это случится из-за плюшевой белки или печатки с голубем. Просто случайность, что сегодня все совпало, даже не знаю, почему я так отреагировала на изображение голубя. Это будто было «стоп». Но с чего вдруг? Черт, глупо получилось. Нужно что-то делать…

– Сегодня… случился форс-мажор. Такого больше не повторится.

– Упоминания Виктора я тоже не ожидал. Это неприятно, понимаю, но мы до сих пор натыкаемся на результаты его деятельности, с этим ничего не поделаешь…

– Перестань! О Викторе мы говорили уже достаточно. Хватит!

Отец недовольно поджал губы. За последние три года наши отношения совершенно изменились. Мы с ним столько раз раскрывали друг перед другом душу, потому что иначе все, что мы пережили, не имело бы смысла, но каждый раз нам было тяжело, будто впервые. Меня до сих пор мучило чувство вины за то, что не сказала о Чарли, но зачем, если его здесь нет, и он живет своей жизнью. Если бы можно было получить прощение Марты, я бы смирилась, смогла бы начать сначала.

– Так что с печаткой? – допытывался отец. – Зачем ты об этом спросила?

Я покачала головой. Как тут объяснишь? Печатка совершенно ни при чем.

– Последнее время ты какая-то дерганая. Это связано с Куртом? – неожиданно жестко спросил он.

Я похолодела. Неужели он нашел папки и знает, чем занимается Курт в Сан-Франциско?

– С чего ты взял?

– Вы постоянно секретничаете, запираетесь. Думаешь, я не замечаю? Это уже ни в какие рамки приличия не укладывается! Не говоря уже о том, что он тебе в отцы годится!

Пару секунд я не могла понять, о чем речь, а потом меня бросило в жар.

– Папа! Ты с ума сошел!

Рик снова зашевелился. Мы одновременно посмотрели на него, затаив дыхание. Рик перевернулся на другой бок и затих, а отец схватил меня за локоть и вывел на балкон. От прикосновения ощущалась только жесткость и сила его пальцев – ни уверенности в своих решениях, ни весомости своих слов. Возможно, поэтому, без эмпатии, мне никак не удавалось найти равновесие и пережить все эмоции, прогнать всех призраков и выспаться.

– Тогда что? Когда ты рассказала, что эмпатии больше нет, я решил, что так даже проще. Но мне кажется, она пропала, потому что ты подавляла эмоции. А сейчас что-то происходит и… Что происходит, Тереза? – Отец терял терпение.

Хотелось бы его успокоить и все объяснить, но сначала нужно понять самой.

Я подставила горящие щеки ветру и попыталась сформулировать ответ. Ему дать короткую версию или сразу в подробностях? Не представляю, как он отреагирует на новость, что ген, делающий меня источником мирового зла, я унаследовала от своей матери, женщины, которую он презирал. А про Чарли? Придется признаться в обмане, хотя мы с отцом обещали друг другу не лгать.

Я уже привыкла не просто подавлять эмоции, а даже не обсуждать ничего из прошлого, только иногда, когда рядом никого не было, открывала сейф с фотографиями, но эмоции не помогали раньше, да и сейчас казались лишними. Без них гораздо проще. Когда я перестану пугаться каждой новости, ожидая сообщения о смерти очередного бедолаги, которого прятали Курт и Лагари, прекращу переживать о Чарли и ежесекундно вспоминать Джоша, то все наладится. Только когда? Я старалась найти гармонию каждый день, но все попытки будто еще больше отдаляли от конечной точки. Акт за актом я отыгрывала эту пьесу, и выхода со сцены не было – его завалило моими прошлыми ошибками, глупостью и идиотскими решениями, из-за которых умирали люди. Может, пора сделать что-то иначе? Изменить?

– Если тебе нужна помощь, давай снова позовем того психотерапевта, которая с тобой беседовала. Или доктора Шварца, он вроде нашел к тебе подход.

– Не надо никого звать, я в порядке!

Почему о каждой проблеме надо рассказывать всему миру? С какой стати выворачивать душу перед незнакомцами? Мне просто нужно время! И понимание или хотя бы прощение одного конкретного человека. Незнакомцы не подарят мне прощения, не заменят тех, кто дорог.

– Не уверен. Тереза, тебе нельзя показывать слабости. Ты живешь под лупой и должна быть образцом подражания для целой страны. Далась тебе эта печатка! Теперь меня будут донимать вопросами, что ты подразумевала, а я и сам теряюсь…

Щеки все еще горели, но теперь больше от злости. Мне выговаривают, как шкодливой девчонке. Я подавила порыв сбежать: до Мыса Дьявола бежать слишком долго, да и не факт, что там я найду того, кто примет и поймет. Это еще предстоит прояснить.

– По-твоему, я недостаточно стараюсь?

– Ты стараешься, да. Но усилия идут прахом, и я пытаюсь найти причину.

Он шагнул ближе и положил руку на плечо, но я сбросила руку и отошла. Нечего меня трогать.

– Обязанность монарха – любить свою страну, – продолжал отец, – а для этого нужно понимать, что такое любовь, и жить в гармонии с собой. Если бы ты снова полюбила хорошего человека, может, тебе стало бы легче? Попробуй больше выходить в свет, общаться…

– Странно слышать такое от тебя. Что-то я не вижу рядом с тобой пары. – Недовольное молчание в ответ должно было бы вызвать у меня стыд, но я только сильнее раздражалась. – И вообще, не представляю, как впихнуть в мое расписание любовь. – Я едко усмехнулась: – Надо дать задание фрау Хафнер, она с моим графиком чудеса творит.

– У тебя, как у человека, могут быть изъяны, но у королевы их быть не должно…

Отец говорил, как важно держать лицо в любой ситуации и не поддаваться эмоциям, а я размышляла, сколько еще граней себя надо потерять, чтобы всем хватило, чтобы я всех устроила.

– Знаешь что? Это несправедливо! – Холод перил кусал пальцы, а внутри поднималась злость. – Я делаю все, что ты от меня ожидаешь: стала королевой, живу в Холлертау, открываю и закрываю заседания, визирую указы правительства, хожу с тобой на торжественные обеды. Ты мне еще и замуж предлагаешь выйти не по любви, а потому что от меня этого ожидают?

– Не передергивай, Тереза! Ты начала новую жизнь. Ту, которая положена тебе по рождению.

– И теперь мне положено терпеть упреки за малейшие оплошности?!

Он сузил глаза – верный признак того, что мои слова его задели.

– Это не упреки, я хочу тебе помочь. Ты молодец, Тереза, правда, за три года ты проделала невероятную работу над собой. Сейчас невозможно представить, что эта изящная серьезная дама и напуганная лохматая девчонка, какой я увидел тебя пять лет назад, – один и тот же человек. Но впереди еще больше работы. Моя обязанность, как отца и как регента, уберечь тебя от ошибок. Ты должна справляться хотя бы с тем минимумом, который я никак не могу с тебя снять.

Разве я не стараюсь изо всех сил?! Такой жгучей злости вперемешку с раздражением раньше мне испытывать не приходилось. Я досчитала до десяти, чтобы не ляпнуть чего-нибудь, о чем потом пожалею, и посмотрела на кроватку Рика, которая виднелась через приоткрытую балконную дверь. Рик сладко спал и ничего не слышал. Иногда я завидовала его способности наслаждаться настоящим, уверенности, что вокруг живет чудо, и воровала это бесподобное ощущение, пока могла. У детей нет грехов и нет вины, они с радостью встречают каждый новый день, не борясь с отчаянием и безнадежностью. Детство не вернуть, но, может быть, удастся очистить душу. Давно нужно было это сделать – разобраться со своим прошлым.

«На самом деле я все та же напуганная лохматая девчонка», – пробормотала я себе под нос.

И тут меня осенило! Я ведь тоже пытаюсь выкинуть из своей жизни важный кусок, сделать вид, будто его не было – пытаюсь выкинуть Чарли. Но это не сработает. Я злюсь, что меня лишили матери, значит, и Рик может испытать когда-нибудь схожие чувства. Вправе ли я лишать его отца?

– Может, ты тоже перестанешь притворяться и делать вид, что в порядке? Я вызову психолога, – произнес отец.

И тут я поняла, что мне нужно. Вовсе не психолог.

– Все, разговор закончен! Я ухожу! Уезжаю!

– Что? – Отец скрестил руки на груди и прищурился. – Неужели попросишь отречения?

– С ума сошел! Конечно нет! – Представляю, что сказал бы на это Джош.

Надо пережить свою боль, а не избегать ее. Набраться смелости и поговорить с теми, с кем не решалась, поговорить о том, о чем боялась. Это трудно. И страшно. Но иначе я никогда не найду равновесие.

– Я лечу в Сан-Франциско.