Громогласное: «Мама, ПИ-И-И, мама!!!». Эмиль прыгает на меня с разбега, повисая как обезьянка, только и успеваю поймать за руку, чтобы не упал. Невольно сравниваю его с маленькой и послушной Настей, она хоть и крошка по сравнению с нами, но совсем другая: тихая, спокойная, мамина-мамина, никуда от Риты не сбегает, всё время за руку держится, такую не потеряешь в толпе. Мой же…

Подхватываю на руки, тащу в сторону уборной. Этот парень не признаёт подгузники… и это ещё один ад на земле. Маленьким был, такое счастье не ценила… Надела и не думаешь, а теперь всё, сдирает с визгом.

Спешно преодолеваем коридор, и я, как обычно стопорюсь у дверей, потому что вот она самая опасная часть … Он не может пойти со мной в женский, а я не могу зайти в мужской. И это очередное «блять».

Комната матери и ребёнка отдельная песня, про это и речи не будет.

Зависаем на распутье. Я ненавижу такие моменты переживать и, в частности, разъяснять. Один такой разговор был совсем недавно.

– Давай я с ним схожу, он же ребёнок, – возмущается Камилла.

Закатываю глаза, идея прогуляться с тёткой моей торпеды, казалась шикарной, вот до этого момента. Мысленно психую: неужели не понятно почему?

– Он – мальчик, – поясняю.

– Марин, он маленький мальчик, – настаивает Шахмалиева.

Качаю головой. Я может быть не самая лучшая мать на свете, но подписана на блогеров, психологов и читаю урывками подходящую литературу. В общем, мальчик в женском туалете, может быть, только если он с соской во рту и ничего не понимает. Потом – нет.

– Ты утрируешь… маленький ещё.

– Когда-то он вырастет, поэтому лучше сейчас.

– Капец… и как ты справляешься, если никого нет? Чужим доверяешь?

Тяжело выдыхаю. Доверить сына чужим – НИКОГДА.

– Пытаемся учиться договариваться и все необходимые мероприятия проводить до выхода.

У Камиллы округляются глаза.

– Мать… это… даже не знаю. Он такой крошка…

Пожимаю плечами, не говорить же ей, что первые пять раз, Эмиль вынес мозг, сделал всё в штаны и ни в какую не хотел из-за этого уходить домой. Да… нас тут запомнили. «Такая крошка» бывает той ещё жопкой. Но… чёрт, у меня получается. Сейчас сын старается, я же вижу! Перед выходом идём по делам, после на улицу.... Наш педиатр раскритиковала, а я считаю, что права. Дисциплина и всё такое.

Прошлый раз поймали Яна и отправили. Сейчас, как назло, ни одной знакомой души вокруг. А у сына такие глаза огромные и жалостливые. Терпел видимо до последнего. Упрямый какой…

– Писи-и-ить… – канючит.

Оглядываюсь по сторонам и злюсь до искр. Вот это точно должен делать отец! Отец, твою мать! А не я судорожно соображать, куда податься. В нормальных семьях люди в общественные места выходят вместе… и… И останавливаю себя, грубо рублю мысли. При чём тут «мы» и «семья»?! Вот это занесло! Качаю головой. С чего я вдруг? Совсем с ума сошла!

Смотрю в глаза Эмилю и говорю:

– Глаза закрой ладошками и не открывай, договорились?

Хмурится, но кивает. Он пусть и с торпедой, но, когда говорю строго и решительно, всегда делает. Быстренько прошмыгиваем внутрь, делаем необходимое и выбегаем. Ставлю мелкого на ноги и иду следом. Смешной ещё такой, в белых кедах и джинсовом комбезе, быстро перебирает ножками, курточка с плеч свисает того и гляди свалится, а он даже не замечает. Мой бесёнок.

Ребёнка мне закинули в обед. Привезла Оксана Борисовна, с извинениями и заверением, что в следующие выходные, обязательно возьмут до вечера и без осечек. Я не спрашивала почему не привёз Марат. Опустила этот момент, примерно в ту же топку куда подготовка к диплому канула. Не сегодня видимо. Вместо спокойного вечера в тишине, пошли в ТЦ. Эмилю тишина и мой диплом по боку, так что, надо умотать его, чтобы вечером сесть и спокойно всё просмотреть.

Выдыхаю сквозь стиснутые зубы, чётко следя за тёмной макушкой. У него такие же волосы как Шахмалиева, точь-в-точь получился, от меня ничего не взял. Только и остаётся упиваться первому «мама», а не «папа». У Князевых было «папа», Игнат ещё несколько месяцев ходил задрав нос от гордости, мы с Ритой смеялись и подкалывали.

Мысли о счастливых и полноценных семьях… одновременно раздражают и заставляют завидовать. Я не желаю зла друзьям – ни в коем случае, но в душе завистливо опускаю глаза.

Мать вашу, я думала о том, что он явится, всё грёбаное утро! Покоя себе не находила, то бесилась, то собственноручно хваталась за тряпку, чтобы в десятый раз пройтись по поверхностям. Повторно позвонить и спросить, что ему было надо – гордость не позволила, а вот изводить душу догадками – вполне «норм».

Догоняю сына у эскалатора, притормаживаю и пока спускаемся, застёгиваю клепки на ветровке, поправляю маечку. Для удобства приседаю на один уровень, пусть спортзал в жизни присутствует, но держать двухлетку на руках, балансируя и пытаясь что-то сделать – не самая умная идея.

Эмиль что-то говорит, жестикулирует, тянет за руку, его голос не замолкает ни на мгновение. Только я уже не слышу. Застываю. Брови непроизвольно ползут вверх. Там, в самом низу, на противоположной стороне, по эскалатору поднимается Марат.

И он не один…

Рука уверенно обвивает осиную талию Алсу Касымовой. Той самой Алсу, которая – и чтец и жнец и на дуде игре. В смысле: топовая модель, лицо обложек, реклам и брендов. Эффектная казашка с чуть раскосыми глазами, пухлыми губами и ногами от ушей. Девка как эталонный образец идеальной бабы. С такой фигурой, хрупкостью и утончённостью может соперничать, пожалуй, только Рита. Та тоже, очень нежная, словно нереальная. У отца моего сына хороший вкус, бабы всегда красивыми были. Все что были и будут дальше! Себе Шахмалиев не изменяет…

Опускаю глаза на Эмиля и сглатываю. Случайная встреча нервирует.

Вновь кошу взгляд на парочку. Они мило воркуют, игнорируя мир, что не удивительно… когда и так всё на виду, чего ещё стесняться? Их роман, как сериал, идёт на всех экранах и в светской хронике практически онлайн, новости, слухи, домыслы, местные блогеры нагло обсуждают грязное бельё, всё в лучших традициях пиара. Я так устала это видеть! Куда бы не зашла, просто везде в глаза лезет! Не знаю, сколько она подняла на связи с Маратом, но думаю, что не мало.

Приступ раздражения накатывает волной.

Теперь всё понятно! Конечно, почему бы и нет? На обещание привезти ребёнка самому было забито так же легко, как и на все слова, что он когда-то говорил. Редкостный пустозвон! Мне значит, вечер сорвал, а сам свободно ходит и улыбается. «Красота», твою мать! Корона мужику не давит!

И всё бы ничего, плевать на его развлечения и очередную звездатую подружку. Масштаб катастрофы, зависшей над головой – глобален. Просто пиздец какой…

Смотрю в глубокие карие глаза сына. Мой мальчик… ну, что же такое-то, как невовремя мы столкнулись с твоим папашей.

Эмиль ничего не замечает, занят своими мыслями, очередной словесной тирадой, которую даже мне сложно разобрать – на своей волне парень. Активно показывает пальцем на уходящие вверх ветрины и что-то быстро-быстро лопочет. Моё сердце, в кровь… в данную секунду.

Сын никогда не видел меня с чужим мужчиной. Он не знает, что это такое, когда мама кого-то обняла и этот кто-то, мало того не знаком, ещё и виды на мать имеет. А тут ситуация, в которой отец обжимает деваху. Грёбаные грани сошлись в центре вселенной.

Глаза сами собой закатываются. Культура… традиции… – хренова пыль… Её он лапает нормально так, не стесняясь и не боясь этих самых традиций. Как удобно, блять, трактовать традиции по-своему усмотрению. Гениально просто.

Язвлю внутри, а сама вглядываюсь в лицо Эмиля- не дай, Боже, увидит.

Мы с Маратом не вместе, живём разными жизнями, всё логично, только это не отменяет обоюдную ответственность! Когда-то наступит тот самый момент, когда он задаст вопросы, будет анализировать и сам сделает выводы, а потом придёт ко мне. Эмиль обязательно спросит:

– Мам, а почему папа не живёт с нами? У других папы живут дома, а мой не живёт… Он бы водил меня в садик, мы играли потом, не нужно ездить никуда…

Мысленно возвращаюсь обратно и понимаю – страх облизывает нутро. У Эмиля такой взгляд мечтательный, он в данную секунду заглядывается на что-то и улыбается, а у меня в крошку всё. Просто стёкла в глазах!

А ведь, придётся подобрать правильные слова. Те самые, которых у меня до сих пор нет! Сколько бы не крутила в голове, всё равно – нет. Моя мать не церемонилась в этих вопросах, жёстко проходилась по папе, я такого Эмилю не желаю. Диссонанс не должен касаться детства. Не хочу так – это больно.

И пока я решаю, что для него лучше, а что нет, уже сейчас предпринимаю действия. Тыкаю на тач-панель часов, экран оживает, привлекая внимание. Смоляные брови сына взлетают вверх, рот приоткрывается от удивления. Эмиль выдаёт громкий, радостный писк и тыкает на нашу с ним фотографию.

Улыбаюсь, переключаясь на реакцию, она искренняя и тёплая. Детям так просто радоваться мелочам, вот бы взрослые тоже могли… я бы хотела нечто подобное уметь.

– Узнаешь? – спрашиваю, водя пальцем по экрану: – Кто там, расскажешь мне?

Сын кивает, в глазах полный восторг и желание «потыкать» в мамины часы, брать которые строго-настрого нельзя. Понимаю его восторг и разрешаю хулиганить. Всё что угодно, лишь бы не то, что не надо.

– Мама… – показывает на фото.

– Ага, а помнишь, как тётю звали?

Сын хмурится и пока думает, поглядываю на парочку. Мы практически поравнялись. Алсу что-то нашёптывает на ухо Марату, тот поглаживает талию. М-да… там по одному взгляду ясно, что именно она шепчет. Надеюсь, ему хватит ума не обозначить своё присутствие. Будет пиздец!

– Ну-у-у, кто тут такой красивый? – воркую тихо, почти шёпотом, чтобы внимание осталось сосредоточено только на голосе и картинке. Это превентивные меры. Продолжит крутить головой, выискивая что-то интересное, натолкнётся на голубков, а тут вроде интересно. Всё-таки не зря установила несколько вариантов обоев с нашей последней фотосессии. Как чувствовала!

Я бы, наверное, смирилась, если бы рядом с Маратом был кто-то из сестёр или ближайших знакомых, кто-то «нейтральный» и случайная встреча в общественном месте прошла бы спокойнее. Но не в этом случае! Рядом с ним чужая нам баба и светить родством перед «моделькой» – я не нанималась.

Нас не полоскают в СМИ, никто лишний не знает про внебрачного ребёнка Шахмалиева. Вот пусть так и останется. Мне важнее спокойствие. А Алсу… она идеальная красавица, предмет зависти и восхищения половины города, за ней бегают толпами, чтобы взять интервью или сделать совместное фото. Мисс чего-то там или как у них называется? Где она, там всегда слишком много глаз… Вот же будет весело, если мы попадём в чьё-то поле зрения… просто сказка, а не история получится. Мой сын вылитый отец, единственное что не похоже – цвет глаз, всё остальное как под копирку.

Сынок улыбается, глаза то ко мне, то к часам, бесята в глубине пляшут с бубнами – дорвался. Ответно улыбаюсь и тянусь чтобы поцеловать в нос, не могу сдерживаться, такой хорошенький, просто самый лучший мальчик. И в тоже самое время, щекой чувствую другой взгляд. Стойко игнорирую желание повернуть голову и нагло посмотреть в ответ. Понимаю, как только это сделаю, Эмиль повторит, и вся операция сорвётся. Кожа загорается, я знаю, как именно он смотрит: прямо, цепко, сразу с претензией… Шахмалиев частенько так смотрит, даже не осознавая этого. Он умеет быть ещё тем засранцем, я-то знаю.

Теперь мы меняемся местами. И это я намеренно прячу глаза, отвожу их, ставлю ширму между нами и никак не реагирую, как будто бы вовсе не замечаю. Пусть думает, что я ничего не заметила. Блондинка я или кто?!

Внутри всё заряжено, в случае чего – пальну без промедлений из всех орудий. Это было бы неправдой раньше, но не теперь… Больше не больно, всё пережито, переварено. У него своя жизнь, у нас с Эмилем – своя. Мне не нужно лишней драмы, у меня своя история. Если бы не желание оставить хрупкий мир в тайне и обойтись без детских травм, я бы игнорировала куда как осознаннее, а так приходится тихо злиться и делать всё возможное, чтобы не увидел отца.

Глажу по плечикам и за козырёк кепки берусь, якобы поправляя, а сама вниз тяну, закрывая обзор. Они уже поднялись и их будет видно, если уберу руку. Лучше подстраховаться. Мы почти разъехались, ещё немного и всё. Главное, чтобы без неожиданных вывертов, главное, чтобы не решил подойти сам. Марат не окликнул, но точно узнал – это одновременно и радует, и обижает. А ведь мог, мы не просто знакомые… Тоже, такое себе. Тут всё так себе выглядит!

Подхватываю на руки, ставлю на новые ступени эскалатора и снова присаживаюсь рядом, контролируя внимание. Меня отпускает только когда нас скрывает под навесом второго этажа. Ещё пролёт и парковка – совсем немного осталось.

Чуть-чуть…

Звонко чмокаю в пухлую щёку, потом ещё и ещё раз, Эмиль отвечает смехом. Облегчённо улыбаюсь, переводя дух и дальше бы улыбалась, но на парковке всё идёт по звезде.

Эмиль останавливается как вкопанный, замирает весь, а затем с громким, счастливым возгласом кричит:

– Папа! ПАПА! Мама!! Там папа!!!

Сердце пропускает болезненный удар.

Я не сразу понимаю, что происходит, но сын опережает и бросается к машине, к той самой машине, которую узнает даже издалека, даже по мельчайшим деталям! Чёртова серо-чёрная тачка с тонированными окнами и огромными колёсами, спокойно занимает одно из парковочных мест, смотрясь анархично по сравнению со своими соседями по паркингу.

Эмиль несётся к ней, подбегает к водительской двери, прыгает, пытается дотянуться до ручки. Его маленькие кулачки стучат по металлу, эхом разносится голос:

– Отклой! Папа! ОТКЛОЙ!!!

И в этот момент я чувствую, как тугая боль закручивает грудь. Мне физически больно! Я точно знаю – его там нет. Он, блять, поднялся на верхний этаж торгового центра, вместе с идеальной Алсу. С ней, а не с сыном, который готов проломить эту чёртову дверь. Конечно, я знала, что у него яркая реакция на папашу, но никогда не видела своими глазами НАСКОЛЬКО. Очень долго умудрялась избегать этого… а тут… тут словно воздали за все пропуски разом.

Поспешно подбегаю следом, сглатывая ком обиды и гнева, который поднимается по спирали внутри, заставляя пальцы дрожать.

– Малыш, это не папина машина, ты ошибся, – говорю как можно мягче. – Идём, зайчик. Это дядина машина, не папина, – протягиваю ладонь, чтобы он протянул свою и мы ушли в нужном направлении.

Эмиль поворачивается ко мне, глаза на всё лицо, там внутри этих шоколадных глазок всё в клубок перекручено: от дикой радости до неверия.

Окатывает жаром. Господи… я вру собственному сыну.

Один вдох, второй и сын решительно мотает головой, отчаянно прыгает, наконец-то хватается за дверную ручку, повисает обезьянкой. Меня рвёт на ошмётки. Пока мой ребёнок на грани истерики, этому козлу там прекрасно! Сука…

Беру на руки отрывая от ручки, несу в сторону мерса. Эмиль тут же начинает выкручиваться, кричать, пинать ногами, заливаться слезами и вырываться в полную силу. Ор и слёзы на весь паркинг. Пытаюсь абстрагироваться. Мне остаётся только усадить в машину, пристегнуть насильно ремнями безопасности и увезти. Салон заполняется криком, он слышен всем вокруг, у меня так и вовсе перепонки звенят.

Орёт пронзительно и громко: от обиды, от разочарования, от своей маленькой, но такой честной веры в то, что папа сейчас откроет эту дверь и возьмёт на руки. Но, мама взяла и унесла…

Господи, он просто хочет к папе…

У меня, у самой наворачиваются слёзы. Злые слёзы обиды! Из нас двоих врунья – я, Эмиль максимально искренен. И я ненавижу себя за то, что делаю и хочу, чтобы этот мир сгорел ко всем херам! Мой маленький мужчина, отчаянно вырывается, бьёт кулачками по рукам, не давая пристегнуть. Приходится максимально сжать все свои эмоции в кулаке и не добавить бензина в пылающий костёр. Эмиль жертва обстоятельств, и никого не волнует, что я тоже чувствую себя жертвой!

Несколько девок озираются, глаза закатывают, смотря на то, как Эмиль бьётся в моих руках, отказываясь слушаться. Я по их мнению – херовая мать. По хуй на них. У моего ребёнка натуральная истерика. Он шебутной, очень юркий и часто загорается на новые штучки, но чтобы вот так орать… с нами никогда такого не было. Прикладываю максимум усилий, чтобы самой не орать в ответ от бессилия и злости. Промокаю до нитки, пока прыгаю над ним. Без сил сажусь за руль. Внутри, как разворотило.

– Давай включим музыку? – спокойно и мягко говорю, боясь спровоцировать новый виток истерики. – Какую хочешь? Хочешь про слоника?

– Неть!

– Хорошо, будем без музыки…

Оборачиваюсь с тоской смотрю в зарёванные глаза. Хочу позвонить Марату и обложить его трёхэтажным матом, заставить притащить свою задницу сюда и самому решать этот вопрос. Остро хочу вылить на него всё то, что мы пережили за эти минуты. И в тоже самое время понимаю… этого не сделаю.

Я – ненавижу себя, его, то, что мы натворили и творим с нашим сыном дальше. Он ничего не понимает и просто хочет быть рядом с теми, кого любит, не разделяя нас на «свой» и «чужой», потому что мама и папа для него одинаково значимые персонажи. У меня так было… я помню эти эмоции, я всё, к сожалению, помню.

Меньше всего хочется причинять сыну боль, но, кажется, что бы я ни делала, избежать этого невозможно. Отворачиваюсь, откидываю голову и закрываю ладонями лицо, не в силах слушать судорожные всхлипы.

Это всё из-за меня, маленький мой, всё из-за меня. Тебе досталась не очень хорошая мать. Прости меня…