Всё едем-едем. Убрал наушники, огляделся. Между тем вокруг меня качалась непривычная тишина. Такой я давно не слышал. Не было шума автострады, гудков тепловозов. Только цокал конь своими копытами, и гремела скрипучая телега. Ну и чирикали воробьи.
Мой извозчик молчал и я, осознавая, что сейчас творится в голове у парня, решился первым начать разговор.
– Слушай, Сидор. Тут такое дело… У меня немного память отшибло. Где я и кто я – не помню. Понимаешь? Упал, ударился головой о камень и очнулся тут, в траве… Где мы сейчас?
– Так тебе, барин, к дохтуру надо, в волость, но я туды не поеду… – парень совсем не удивился моему очень неубедительному объяснению про память, видимо, мой статус барчука сработал. – А мы… Просека тут, а там – Кардымово недалече. Я-то нездешний, всех местов тут не знаю. Но этой дорогой, почитай, пятый год на ярмарку езжу, – вот такой я услышал от него ответ.
Кардымово я знал с детства, это был большой посёлок городского типа рядом с городом, но ни домов, ни вокзала я сейчас не наблюдал. Только лес и поля.
Привстав на телеге, которую шатало и бросало во все стороны, но так ничего не рассмотрев, я снова опустился на мешки.
– А где железная дорога? – осторожно спросил я.
– Станция-то? Три версты тудысь, – парень махнул рукой куда-то в зелёнку. – Мы в Кардымово заезжать не будем, тут обогнём – так короче.
Конь неспешно щёлкал копытами, а я внимательно оглядывал окрестности…
По низине и взгорью вроде узнал местность. Тут раньше точно стояла большая электрическая подстанция и две огромные вышки с проводами. Сейчас же лишь шумела девственная берёзовая роща. Абсолютно никаких следов, что тут были столбы или электричество.
– Сидор, ты не удивляйся, но ответь: какой сегодня год?
– Нынче тыща осемьсот семьдесят второй год от Рождества Христова. Пятнадцатое июня. Эк тебя, видать, барчук, головой приложило! – Сидор зацокал языком и зашатал огромной соломенной шевелюрой, которую едва прикрывала его мятая фуражка.
Я обомлел, в голове снова возникла каша из мыслей: «Значит, Витькина машина закинула меня в прошлое? И что мне тут делать? Ага, Батищево, конец девятнадцатого века, Александр Николаевич…».
Что-то мне вдруг показалось всё это очень знакомым.
– Сидор, а твой барин фамилию имеет не Энгельгардт? – меня терзали сомнения.
– Он самый! Дай бог ему здоровья. Добрейшей души человек. А ты ему не сродственник будешь?
Обалдеть!
Я еду к самому Александру Энгельгардту!
Эмоции захлестнули меня, но парень терпеливо ждал ответа, и я объяснил:
– Нет, знакомый. Очень хороший знакомый.
В сельхозакадемии у нас на курсе не было человека, кто не знал бы Энгельгардта. Его работы читали когда-то даже Маркс и Ленин, формируя на их основе своё видение крестьянского быта.
На кафедре животноводства преподаватель принудительно заставлял читать все работы Александра Николаевича по сельскому хозяйству, особенно – его «Письма из деревни». Потом на уроках мы разбирали классические ошибки в агрономии того времени и в разведении скота.
Да что тут его письма, это же – глыба!
Он, мало того, что сильный химик, ещё являлся родным отцом самого Николая Александровича! Будущего тестя Николая Гумилёва!
Несмотря на худи, мне вдруг стало очень холодно. В низу живота сильно защекотало. Страх и адреналин работали одновременно. Мысли вертелись в голове как в адовой мясорубке. Да и ветерок поднялся неслабый. Вроде едем кое-как, конь, кажется, еле плетётся, а вот уже пятую опушку объехали.
– А чего ты в Смоленске делал? – спросил я у Сидора.
– В губернии-то? Так кажу ж: барин послали селитры купить на огороды. Вот пять мешков сторговал за два рубля. А он наказал быстро вертаться взад, даже коня мне лучшего дал, саврасого! На гнедой кобыле или на мерине я бы, почитай, трое суток добирался. А тут два дня – и дома. Жучок у них какой-то непонятный на огороды напал. Все посевы изводит.
Ага, точно, помню-помню такое в ранних записях…
Напала как-то на поля Энгельгардта то ли льняная плодожорка, то ли совка-гамма. В то время деревенские люди понятия не имели о вредителях, а энтомолога позвать из столицы по деньгам позволить себе не могли. Вот он и мудрил, сам жука на своих полях изводил разными средствами.
Да…
Дела. Я автоматически достал вейп и затянулся.
Сидор, увидев клубы дыма, обернулся, дёрнулся, отвернулся обратно, начал креститься и что-то шептать.
Я слышал только:
– Чур меня, чур…
– Сидор, не переживай ты и не крестись, это – вейп!
– Как же так, без огня из этой люльки столько дыма?
– Да это обычная электронная сигарета! Никакого огня ей не надо, это не дым, а пар.
– Ляхтроная? Не иначе немецкое али шведское! Терпеть не могу все заморские штучки, – Сидор немного успокоился.
Полчаса ехали молча…
– Одёжа у вас чудная… – вдруг сказал он. – Наша питербурхская или неметчинская?
– Вообще-то – Англия.
– То-то и оно. Ненашенское, видно сразу, – Сидор явно успокоился.
«Ну, уж не твой ватник…», – подумал я и лёг на мешки.
Вскинув голову и взглянув на небо, парень вдруг засуетился, раскрыл свой холщовый мешок, выудил и развернул некое подобие чистой по его меркам материи, накинул её на ближний тюк, устроив импровизированный стол. Затем уверенными движениями извлёк откуда-то сало, охапку зелени, добротный на вид каравай, несколько пожухлых яблок и огромный, покрытый рыжими пятнами ржавчины, но всё ещё острый, как бритва, тесак. Не обращая внимания на шатающуюся телегу, он, как мог, нарезал всё это и разложил на тряпке.
– К обеду дело идёт, барчук, – весело подмигнул он мне. – Что Бог послал, кушай. Рогожка свежая, чистая, за скатерть сойдёт. Становиться не буду – барин шибко поторапливал. Ты подкрепись, через пару часов ужо встанем, конь малость отдохнёт, и дальше пойдём.
Я не привык есть сало без хлеба, поэтому схватил ломоть каравая и откусил с жадностью. Жевал долго, но чем дальше, тем тяжелее было сглотнуть. В горле словно вспыхнул огонь, будто не хлеб ел, а горсть колючек.
Прокашлявшись, я с трудом выдавил:
– Это что за хлеб такой?
Сидор, не спеша пережёвывая, отмахнулся:
– Дык неурожай был в прошлом году. Бедствуем. Хорошо, что хоть пушной хлеб сейчас кушаем.
В голове всплыли слова из записок Энгельгардта: «Пушной хлеб приготовляется из неотвеянной ржи, то есть – из смеси ржи с мякиной, мелется прямо в муку, из которой обыкновенным образом печётся хлеб. Хлеб этот представляет собой тестяную массу, пронизанную тонкими иголками мякины. Вкусом он – ничего, как обыкновенный хлеб, питательность его, конечно, меньше, но самое важное неудобство – это то, что его трудно глотать, а непривычный человек и вовсе не проглотит, если же и проглотит, то потом всё будет перхать и чувствоваться какое-то неудобное ощущение во рту…».
Вот это самое неудобное чувство я сейчас и ощущал.
Невыносимо захотелось пить. Я взял яблоко, откусил – ужас, кислятина – и выкинул.
Сидор, увидев это, прихватил со скатерти оставшиеся два яблока и быстро сунул себе за пазуху.
– У тебя есть что-нибудь попить? – прошипел я извозчику сквозь сухость во рту.
Сидор неспешно порылся в глубине сена и достал глиняный горшок, закрытый такой же глиняной крышкой.
– Вот есть кринка квасу, за десять копеек в губернии у старухи купил, только осторожно, не пролейте – больше у нас питья нету. Дальше – только вода из Днепра.
Квас оказался на удивление вкусным. Терпкий вкус с кислинкой мгновенно убрал все проблемы с першащим горлом.
– Как Вержу перейдём – там мосток через Днепр – так и привал сделаем.
Ещё через час, проехав пару раз по скрипучим шатким мостам, мы, наконец, остановились.
Сидор распряг коня, стал его поить и кормить, а мне объявил час отдыху.
Конь явно устал, мотал головой, его бока покрылись испариной. А я, успевший вздремнуть в повозке, пошёл к реке – очень захотелось смыть с себя пот и охладиться.
Но искупаться так и не получилось – подход к Днепру был илист и зарос высоким камышом. Оттуда злостно орали лягушки. Купаться на песчаной отмели берега около мостика я тоже не захотел. Там несколько мужиков громко галдели и, пялясь на меня, мыли своих лошадей.
Обойдя окрестности по большому кругу через подлесок, справив нужду и обожрав случайно найденный куст мелкой дикой малины, я вернулся к телеге.
Сидор уже запрягал.
– Сидор, а кто ты будешь у барина? – надеясь вытянуть из него как можно больше информации, начал я новые расспросы.
– Я у него по особливым наказам буду! – важно подняв голову, ответил парень. – Могу козу заколоть, могу – телёнка, по извозу тоже мастер, в огороде помогаю. Меня Ляксандр Николаевич очень уважает!
После этого привала парня будто прорвало. Как только тронулись, он начал непрерывно мне о чём-то рассказывать, совершенно не спрашивая и не напрягая меня самого – это меня вполне устраивало, ведь моя «легенда» о появлении на пути Сидора была «шита белыми нитками».
– Сейчас обернём Микулино, а там – Попово, осталось через Гостинку и сразу будет Митино, а оттель до дома – ужо рукой подать… – рассказывал парень.
Потом пошёл разговор, как его брат случайно загнал скотину на пар к зажиточному крестьянину, жившему с ними по соседству, как его судил сам волостной и повелел за потраву посечь плетью. Дальше Сидор начал говорить про свою бабу-солдатку. Как я понял, они не были женаты, но уже жили вместе. Женщина просто не дождалась своего мужа с войны.
Я был удивлён, вот дела…
Этот парень – в свои-то восемнадцать лет! – давно живёт полноценной половой жизнью со взрослой женщиной, полностью обеспечивая её по хозяйству. Да и разговор он вёл степенно, по-взрослому неспешно, добавляя себе особой важности.
Однако быстро в этом времени взрослеют парни…
Гостинка оказалась совсем мелкой речкой, причём Сидору пришлось спешиться и помогать коню перетащить нашу повозку, ибо никакого моста через эту речку не было и в помине.
– Давай, Гаврила, поднажми, – поторапливал коня Сидор.
Мне тоже пришлось слезть и помогать.
Как ни берёг я свою одежду, всё же замочил брюки и перепачкал кроссовки, да и толкать телегу через брод – скажу вам – так себе удовольствие. Одна радость – прохладная вода остудила кожу, которая, как я уже думал, воспалилась от жары.
Безо всякого стыда Сидор разделся догола, бросил на сено свои вещи сушиться, а потом, когда перебрались через брод, запрыгнул, в чём мать родила в телегу, и погнал коня дальше.
Я тоже помыл в реке кроссовки, обтёр их сухим сеном из телеги, снял остальную одежду и остался в своих мокрых белых трусах.
Изредка – махая вожжами, оборачиваясь и поглядывая на меня – голый парень почему-то тихо усмехался, роняя ниже плинтуса мою самооценку. Наконец он не выдержал и сказал со смехом:
– Ты, барчук, как баба в етих панталонах!
Но мне было уже всё равно. Монотонное цоканье сделало своё дело – я откинулся на душистое сено и вырубился.
Прибытие
– Тпр-у-у…
Я проснулся и подскочил в телеге.
Начало темнеть, когда телега свернула с дороги направо и въехала в огромный двор. Ничего не объясняя, Сидор резво спрыгнул с неё и куда-то убежал. А около повозки появился старик со странно искривлённой челюстью. Он придерживал нашего уставшего и дёргающегося коня, неспешно распрягал и, шепелявя почём зря, разговаривал с ним:
– Ну-ну, Гавря, добро, доехали. Щас овса тебе дам малость…
Мужик распряг и увёл коня, а я, оставшись один в телеге с мешками, быстро нащупал среди мешков свою одежду, натянул на себя и резво спрыгнул с повозки.
Сначала я увидел высоченный, зачем-то вкопанный посередине двора столб и только потом обратил внимание на окружающих меня людей.
С явным любопытством поглядывая на меня, они до темноты торопились закончить свои дела. Кое у кого в руках мелькали лучины и светильники. В воздухе пахло дымом, прелым сеном и чем-то ещё, неуловимо знакомым.
Один из мужиков, прищурив глаза, шагнул ближе и хрипло спросил:
– Чего ж ты, барчук, запоздал-то? Сумерки уж, добра не ведает поздний гость…
Я не успел ответить, как из-за ворот появился Сидор, махнул им рукой:
– Да не браните, свой он, свой! Дорога, поди, долгая была, устали все.
Толпа несколько расступилась, давая мне пройти. В груди ощущалась лёгкая настороженность – место было незнакомое, люди смотрели сдержанно, будто оценивая. Я шагнул вперёд, стараясь не подавать виду, что сам не до конца понимаю, где мы и что нас здесь ждёт.
– Здравствуйте! – сказал я какому-то мужику помоложе, который стоял у сарая.
– И вам не хворать! Проходь в хату, барин, – он показал рукой на крыльцо, а сам шустро нырнул в темноту другой деревянной постройки.
Мимо его ног прошмыгнула старая собака и, не обратив на меня внимания, засеменила дальше по своим делам.
А вокруг меня люди продолжали заканчивать долгий, полный забот день Молодая полная девушка загоняла овец в хлев на ночь, женщина постарше несла куда-то вёдра с парным молоком, видимо вечерний надой. Кто-то таскал из колодца в большую бочку воду, а вихрастый мальчишка тащил на вилах сено в коровник.
Я попытался сосчитать всех работников, но, люди сновали туда-сюда так часто, что мне это не удалось. А маленький мирок вокруг меня продолжал жить своей особой жизнью, размеченной привычным трудовым распорядком, где каждый знал своё дело. Всюду слышалось мерное шуршание, цоканье копыт, плеск воды. Запахи – тёплого молока, сена, прелых досок, земли – смешивались и создавали ощущение надёжности этого быта, крепкого, давно устоявшегося порядка.
Темнело очень быстро. Ночь наползала на двор мягко, придавая строениям неясные очертания. Где-то в отдалении вскрикнула птица, в хлеву громко всхрапнула лошадь, а от дальнего края двора донёсся глухой стук – вероятно, кто-то закрывал амбарную дверь.
Этот самый стук вернул меня в действительность.
Делать нечего, нужно идти знакомиться с хозяином. Внизу живота опять засвербело. И я решил не торопиться. Размял конечности, прошёлся вокруг телеги, слушая, как под ногами похрустывает утоптанная земля, вперемешку с крошками соломы.
Окрестности большого двора уже теряли свои контуры в темноте. У каждого участка, где что-либо делали люди, висел интересный, с трепыхающимся огоньком, видимо, керосиновый фонарь. Пламя, словно живое, вздрагивало от ветра, порой бросая причудливые тени на заборы и стены строений. Все места, где совершалась любая работа, я видел отсюда очень отчётливо. Люди же, вряд ли видели меня в сгущавшейся темноте.
Электричества тут явно не было от слова «совсем». Сколько мы ехали – нигде я не видел ни электрических столбов, ни проводов. На это я уже давно обратил внимание. Как и на то, что в этом дворе, да и во всей округе, жизнь продолжала идти в старинном ритме – неторопливо, но надёжно, без суеты, в простом труде, который скреплял всех обитателей этого места незримыми узами общего быта и забот.
Да… Приплыли…
Другого объяснения быть не может – Витькина машина реально закинула меня в далёкое прошлое… Вот тебе и горизонты.
Чужое время. Чужие люди.
Меня затрясло. В груди холодела паника, словно кто-то сдавил ребра ледяными пальцами. Я уже понял. Это не сон. Это не розыгрыш. Всё, что я знал, всё, что было привычным – исчезло. Нет возможности позвонить. Нет интернета. Нет даже электричества. Только скрип телег, запах навоза и гудящий в ушах страх.
Какого черта я здесь делаю? Как я выберусь обратно?
Мысли метались, сбивались в хаотичную кашу. Я судорожно втянул воздух – пахло деревом, дымом, чем-то кислым, тяжёлым. В голове мелькнуло: так, успокойся, надо просто… просто выжить…
Шаг вперёд. Главное – не показать страха.
Меня приняли пока совсем неплохо. Я осознаю, где сейчас нахожусь. Но сколько продлится это везение?
Я судорожно сжал кулаки, чтобы унять дрожь. Появились мысли. Держать себя в руках. Удержать позиции. Не провалиться.
Я решился.
Глубокий вдох – и уверенным шагом поднялся на скрипучее деревянное крыльцо. Доски чуть подались под ногами, словно хотели напомнить – здесь всё другое, не твой мир.
Рука легла на тяжёлую резную дверь.
Толчок.
Она скрипнула, поддаваясь. В нос ударил запах старого дерева, свечного воска, едва уловимой сырости.
Я шагнул внутрь.
Этот запах всколыхнул во целый пласт моей памяти. В висках сдавило от нахлынувшего воспоминания – та самая злополучная охота, на которую прошлой зимой затащил меня друг Петька.
Сам я никогда не любил охоту. Вытаскивать жизнь из живого существа – не моё, да и к лесу в мороз я всегда относился с уважением, без желания лезть туда без острой необходимости. Но Петька был настойчив.
– Да ты прикинь, охота будет супер! Я тебе отвечаю. Лося возьмём, одна ляжка твоя! – азартно подначивал он, сверкая глазами.
Я поддался.
За рулём «Нивушки» сидел его отец, дядя Паша. Мы долго тряслись по заснеженной дороге, пока не увязли всеми четырьмя колёсами в снегу. Замёрзли страшно, пока вытаскивали машину, а потом, уже продрогшие до костей, пошли по лесу.
Ни лося, ни даже тетерева Петька с отцом так и не взяли. Вместо добычи нам досталась в лицо снежная крупа, пронизывающий ветер и чувство полной беспомощности.
А когда опомнились – оказалось, что машину давно потеряли из виду, и тропа, по которой шли, привела нас вовсе не туда, куда рассчитывали.
Повезло, что наткнулись на избушку егеря.
Тот, увидев нас, только крякнул, смерил взглядом наши посиневшие лица, неподвижные от мороза пальцы и, не задавая лишних вопросов, молча подкинул дровишки в печь. Потом поставил на стол кружки с горячим чаем, хлеб.
И тогда в воздухе был этот самый запах.
Старого дерева, лёгкой гари, палёного керосина. Терпкий, обволакивающий, впитывающийся в одежду, в кожу, в память.
Помню, как мы, осоловевшие от тепла, рухнули на лавки, забыв и про охоту, и про холод.
А потом, когда вернулись домой, я неделю валялся с гриппом и с тех пор даже слышать не хотел о новых вылазках на природу.
Войдя в дом, я огляделся. В свете лампы проступали знакомые черты деревенского жилья: длинная лавка, массивный деревянный стол, к которому, казалось, приросло несколько некрашеных табуретов. Направо – дверь, налево – занавеска, за которой угадывались тени. Из-за неё доносился глухой полушёпот.
Я напряг слух и разобрал голос Сидора:
– А ещё он люльку свою поджигал без огнива! Да дым пущал чуть не на сажень!
Не успел я удивиться, как дверь скрипнула, и в комнату вышла сухонькая бабка с морщинистым, как печёное яблоко, лицом. Глаза её блестели лукаво, но голос был хриплым, сухим, точно её всю выветрило северным ветром.
– Добрый вечер, барин! Проходи, мил человек, вот там хозяин изволит вас принять, – скрипуче проговорила она, указав на занавеску, и тут же исчезла во тьме дома.
Сидор, завидев меня, тут же переменил тон и уже ровным, будничным голосом докладывал:
– Сторговался я за селитру, батюшка, два рубля – пять мешков, а просили-то все десять! А вот и барчук Андрейка, довёз его до вас, теперь позвольте мне откланяться!
Высокий бородатый мужчина, сидевший за столом, не глядя, сунул что-то в руку Сидору, который тут же исчез за дверью.
Затем хозяин, как я понял, это был он, развернулся ко мне, чуть прищурил глаза и произнёс:
– Здравствуйте, молодой человек, как вас звать-величать?
О проекте
О подписке