– Имя как-то само к нему прилипло. Пусиком он и был. Сдох, думаю, от старости. Я же его подобрала семь лет назад, а сколько ему тогда было, и не знаю. Глупенький такой, но добрый. Как твой Серёжа, Царствие ему Небесное.

– Э. Ты Серёжку не трожь. Скажешь тоже, глупый. Он умным был. На все руки мастер и в электричестве разбирался будь здоров, всё мог наладить.

– Что же он жизнь свою не наладил? Это руки у него были умные, а сам – глупый. Зачем пил? Вот скажи, зачем?

– Видно, на роду написано. Такой его выбор.

– Ведь он лет пять назад как помер?

– Шесть.

– И на что ты живёшь? Неужто на одну пенсию? И почему мы никогда с тобой о своих работах не говорили?

– Не знаю, не говорили и всё. Да. Пока на одну пенсию. Никак работу не найду. А ты? – в ответ спросила Семёновна, удивляясь про себя, почему они по душам ни разу не разговаривали, хоть знакомы столько лет.

– Убираюсь в приюте для брошенных животных. Сначала волонтёром там работала, а потом они мне предложили постоянную работу.

– И что, платят нормально?

– Мало, конечно, но вместе с пенсией ничего, жить можно. Зато я рядом с животными; они не пьют, не врут, не сплетничают, во всех отношениях лучше людей. Знаешь, я жалею, что не собака. Придумали же пол менять, а почему не придумали переделывать людей в собак, например? Я бы хотела.

– Наверное, ты – единственная, кто этого хочет, вот и не придумали. Мне тоже надо бы подрабатывать, но ничего не могу придумать. Образование у меня слабоватое, а возраст такой, что не берут никуда на работу. А то, что предлагают на бирже, мне не нравится. Туалеты мыть не хочется. Убираться у кого-то или где-то… не особо я умею убираться-то. Даже вязать не научилась, а то б носки вязала и продавала.

– На носках нынче не подработаешь. А потом что это ты – образования нет. Ты же с дошколятами вроде бы занималась. Училище окончила. Наймись за детишками у кого-нибудь ухаживать.

– Знаешь. Не могу я с детьми больше. Своих хочу. Но как? Мужа нет. Денег нет. И родить уже поздно. Вон в моём возрасте у людей уже внуки… А я ребёночка хочу.

– Это на тебя так вино действует? Зачем тебе ребёночек? Сдурела на старости лет? Мужа от пьянства не смогла уберечь. С детьми знаешь какие проблемы? Вон, посмотри вокруг… Как только из коляски вылезут, сразу хулиганами становятся или проститутками.

– Знаешь, Наташ, давай расходиться, что-то не могу я с тобой говорить.

– Ладно, ладно. Не буду про детей. Ты первая начала, между прочим. Собаку заведи.

– Нет. Это не для меня.

– Котика. Только его обязательно надо кастрировать, а то будет метить всё. У нас в приюте, как берут котов с улицы, так сначала кастрируют, а потом уже пытаются пристроить.

– Не хочу я никаких животных, тем более кастратов.

– Тогда пойди вон поучись чему-нибудь, небось, все на свете книги прочитала. Посмотри, курсов разных сколько… Я так, например, не люблю учиться, зато животину люблю, и работу себе нашла под стать. А что? Мне нравится. Семёновна, просто ты работать не любишь, вот и не можешь ничего найти. Хочешь, к нам устрою? Или всё-таки зверушку возьми какую-нибудь, во… рыбок заведи, говорят, успокаивает…

– Ну уж нет. С животными у меня нет желания возиться, ни в приюте, ни тем более у себя дома.

– В общем, законченный ты эгоист, так я тебе скажу. Поэтому и не клеится у тебя ничего.

– Эх. Если бы было две комнаты у меня, можно было бы жильцов пригласить. Дом, конечно, можно в деревне сдавать, только он в таком ужасном состоянии, почти развалился совсем, надо бы отремонтировать, но денег нет. За что ни возьмись, всё не слава Богу.

– Если бы… Распричиталась. Смотрите на неё. Желания у тебя нет, вот и киснешь. В книгах жить нельзя. Выходи давай на свет Божий из литературы. И прекрати нюни распускать, подруга. Пойду. Ты не обижайся на меня, если что-то не то сказала. Слышь? Поздно уже, а мне вставать ни свет ни заря, Дика кормить, потом в приют ехать. Возьму его к себе, завтра же и возьму. Нагляделась на тебя, наслушалась твоего нытья. Тоска. Прекращай ныть, а то… жалко тебя.

– Ладно. Именинников нельзя ругать. А вообще-то, ты права. Что-то надо придумывать мне. Заходи, не забывай. Спасибо, что поздравила, одна ты со мной и общаешься, – тихо сказала Семёновна, вздыхая.

– С днём рождения тебя, соседушка. Не хнычь. Жизнь сама укажет, что делать, а чего не делать. Вот вспомнишь мои слова. Ну, пока. Да, есть у тебя книга хорошая для меня, знаешь ведь, что я обожаю, когда про любовь врут? Дай почитать что-нибудь.

И именинница подарила ей ещё одну книгу.

Через несколько дней Семёновна заболела и с высокой температурой попала в больницу. Там рядом с ней оказалась бабулька. Шустрая такая. Они разговорились о жизни одинокой, о пенсии маленькой, та и говорит:

– А ты нищенствовать не пробовала?

– Как это?

– Одеваешься бедно, но аккуратно, лицо должно быть доброе, но скорбное, потренируйся перед зеркалом. Лучше обойтись без речёвок, это особое искусство, боюсь, не потянешь. Вялая ты какая-то. Видно, цели у тебя нет.

– Как это вы так быстро разглядели?

– Глаз у меня намётанный, – хитро улыбаясь, говорила бабулька, оглядываясь. – Видишь ли, чтобы овладеть, как нужные струны задевать, необходимо курсы специальные проходить, а туда не всех берут. Ты, я смотрю, бабенка чистая, кроткая.

– Что же мне делать-то? – как заворожённая спросила Семёновна.

– Тебе и так будут подавать, как пить дать, будут. Глаза у тебя потухшие. Из тебя идеальная нищенка выйдет. Платочек прямо на лоб надвигаешь… а знаешь, тебя и так жалко, можно и без платка обойтись. Берешь стаканчик картонный или пластмассовый, и стоишь. Наберётся мелочи четверть стакана, пересыпаешь, оставляя несколько монет, и дальше просишь. Встаёшь там, где много людей ходит в обе стороны. Только долго не стой, чтобы не засекли профессионалы.

– Какие профессионалы? Полиция, что ли?

– Да нет, которые этим живут. У них же бизнес такой.

– А вы откуда знаете?

– У меня одна знакомая на них работает. Уже, почитай, лет пять. Но это сложно. Ей денег надо много, сыну на квартиру новую копит. А тебе ведь только на то, чтобы к пенсии немного добавить, для этого не надо ввязываться в кабалу к кому-то «толстому». Я так их называю, бизнесменов, что этим промышляют.

– Ой, как вы говорите интересно.

– С моё поживешь, не так заговоришь. Я ведь в больницу каждые три месяца ложусь для экономии. Но ты молодая ещё, и здоровая, как я погляжу. Мужика тебе надо хорошего. В твои годы это самое оно, – сказала она, подмигивая и улыбаясь.

– Ой, скажете тоже. Мне же пятьдесят семь стукнуло.

– Эх, Семёновна, разве ж это возраст? Ну, рожать, конечно, поздно, а вот мужика найти – самое время. Давай контактами обменяемся, мобильник-то есть у тебя. Ничего, что на ты?

– Знаете, я так вам рада, вы мне столько всего нового и интересного рассказали.

Она достала свой кнопочный мобильник, чтобы записать номер новой знакомой.

– Короче, про остальное расскажу позже, не всё сразу, как говорится в народе. Понищенствуешь, телефон себе купи нормальный. Что это у тебя? Это ж прошлый век какой-то, ей-Богу. В Интернет с твоего не войдёшь и вообще. Как ты без Интернета обходишься? Там столько всего… Столько… получше телевизора будет. А когда не нищенствуешь, улыбайся давай, сразу смотришься по-другому. Улыбайся, и не только ртом. Глазами, глазами, изнутри светись, мужики на это знаешь как клюют, – говорила неожиданная знакомая, – ладно, мне надо позвонить. Извини, дорогая. Позже договорим.

Семёновна лежала на больничной койке и думала, где же ей встать со стаканчиком. И почему-то стало светлее на душе.

Вспоминая слова бабульки, оказавшейся такой опытной женщиной и посоветовавшей ей, что надо поездить, поискать места, где можно безопасно постоять в течение нескольких часов со стаканчиком, она стала мысленно намечать свой разведывательный маршрут.

Выписавшись из больницы, Семёновна, сразу и занялась поисками удобных точек для нового приработка. Она наметила опорный пункт недалеко от метро «Проспект Мира», ещё – на выходе из метро «Новослободская», из «Баррикадная», и несколько других точек, в разные стороны от центра.

Какое-то время она наблюдала за нищими. Помня, как их классифицировала соседка по больничной койке, наглядно изучая процесс нищенствования, догадывалась, кто сам по себе, а кто, как говорила её новая знакомая, на службе у «толстых».

Те, кто для себя выпрашивает у сердобольных прохожих, немного пособирают и уходят. На следующий день в другое время приходят или не приходят вовсе. Стараются стоять там, где не очень и удобно вроде бы, поэтому не создаётся впечатление какой-то стационарности, чтобы выглядело так, будто шёл человек, обеднел, остановился, достал стаканчик и стал просить.

А те, кто на службе, так и просят с утра до вечера, кто на билет, кто просто ради Бога, а кто на операцию себе или ребёнку, и на тех же самых местах стоят или сидят, пока их не переведут «толстые» на другие точки. У кого – таблички с надписями, а кто повторяет заученный текст. Полиция ни разу к нищим не подходила, ни с проверкой, ни с вопросами. Видимо, и правда есть договорённость со всеми инстанциями. Надо же, а раньше она и не замечала такого массового нищенствования на улицах.

Несколько раз видела разведчица, как подходили прилично одетые люди к просящим и забирали выручку. Наблюдала она так, чтобы не быть замеченной, об этом тоже её бабулька предупредила.

Наконец пришло время и Семёновне отважиться на дерзкий эксперимент. Помня, что надо одеться бедно, но при этом аккуратно, поняла, что особенно стараться нет смысла, поскольку все наряды у неё более чем скромные, однако заштопанные и чистые. Одевшись, посмотрела она на себя в зеркало, увидев своё скорбное и вместе с тем доброе лицо, поняла, что и тренироваться незачем. Только как-то ей стало не по себе.

Сделав над собой усилие, успокоила себя тем, что умных людей надо слушать, а бабулька явно недюжинного ума, раз надоумила её, как деньги буквально из воздуха делать.

Приехала на Новослободскую. Время – одиннадцать часов. Вышла из метро, повернула направо и, пройдя немного, встала у стены дома, ближе к проходу между тем домом и торговым центром.

Стоит со стаканчиком. Никто не спрашивает, почему просит; просто идут мимо, кто-то подаёт, кто-то – нет.

Несколько стаканчиков поменяла. Простояла часа два с половиной.

Вдруг услышала громкий смех, посмотрела в том направлении, откуда смех доносился, и увидела троих слепых, девушку и двоих парней, которые шли и держались за плечо впереди идущего. У Семёновны сердце защемило, и дышать стало трудно, в памяти всплыл фильм, но название ей никак не удавалось припомнить, в том фильме слепых именно таким образом показывали. Смеющиеся слепые ребята, которых она увидела, так и шли. Впереди – парень, за ним – девушка, замыкающий – опять парень. В руках у них – белые палочки. Двигались небыстро, но уверенно. Один из автомобилей выезжал на проезжую часть, другой стоял, а слепые шли между машинами. Тот, который выезжал, проехал совсем рядом с ребятами, а они так заразительно смеялись, просто заливались. Весело им, и молодые совсем, лет по двадцать.

– Надо же, водитель и не видит, что мы слепые, умора. Обхохочешься, – говорила девушка.

– Да уж, если бы видел, пропустил бы, – поддержал один из юношей.

– Здорово мы притворились зрячими… – сказала девушка.

Слепые ребята, одетые в джинсы и белые футболки, были такими чистенькими, симпатичными и светлыми. Семёновне стало жутко.

Смеющиеся молодые люди прошли между машинами и продолжили свой путь по тротуару, уже шеренгой, взявшись за руки, крайние ловко нащупывали дорогу палочками и уверенно продвигались. Они громко разговаривали, а женщина-нищенка смотрела, как они удаляются.

Никто на них внимания не обращал, кроме Семёновны. Всё это происходило метрах в пятнадцати от неё, будто нарочно, чтобы она видела.

«Господи, что же это? Я тут стою с руками, с ногами, всё вижу, слышу, лошадь здоровая, и милостыню прошу, а эти дети слепые… И так радуются, что их не задавили», – в отчаянии думала она, и ком подступил к горлу. И почему-то именно в тот момент вспомнила, что она Надежда Семёновна Помогаева, в девичестве Жданькина. Вспомнила, как радовалась перед свадьбой, что у мужа такая замечательная фамилия. И сам он был, действительно, Помогаев. Да вот себе помочь не смог. А она всё на свете проглядела. И вот сейчас, так внезапно, осознала, что нерастраченной себе хочет найти применение.

Когда перестали её по имени звать, она теперь не помнила, и на вопрос, отчего своё имя сократила до Семёновны, ответить затруднялась. Может, и жизнь вся наперекосяк из-за этого пошла? Так она и смотрела вслед слепой молодёжи, пока не потеряла их из вида. И думала о том, что-то их ждёт в будущем, и будет ли оно у них, будущее? Но если они умеют смеяться, значит, определённо будет, сама-то она уж и забыла, когда смеялась. Опомнившись, словно проснулась от долгого сна, выбросила стаканчик и направилась к метро.