– С детства? Знаете, я, как вошла к ней в кабинет, так поджилки и затряслись. Она вся седая, брови сдвинутые. А в глаза её посмотрела, сразу успокоилась. Глаза добрые-добрые. Так и оказалось. По глазам сразу видно, что за человек.

– Давайте поедим, Надежда Семёновна? Можно я вас буду без отчества?

– Можно, тогда и я вас. Только мне еды много не надо, ем я мало, можно чаю и хлеба.

– Как Дюймовочка, что ли? – улыбаясь, сказал он.

– Привычка. Всегда много работала, и забывала порой про обед. А теперь вот без работы осталась. А Маргарита Игоревна прямо так радушно меня приняла.

– Маргарита… Она такая. Просто бой-баба. Кто плохо работает, тому несдобровать. Её в коллективе у нас знаете, как зовут?

– Как?

– Босс.

– Мужчин же так называют.

– О, она – Босс. Но если человек к работе относится добросовестно, то опасаться нечего.

Семёновне все больше и больше нравился этот бородач; когда он улыбался, морщинки в уголках глаз походили на лучики, а из-за того, что глаза разного цвета, казалось, что он смотрит не в глаза, а как бы около них. И какой-то он был свой, миролюбивый и очень домашний.

– Хотите, я что-нибудь приготовлю? – вдруг вызвалась Семёновна, удивляясь себе всё больше и больше. И что это она вдруг?

– Готовить ничего не надо. У меня картошка, уже сваренная, селёдка, почищенная. Вино будете или водочки?

– Нет, нет, – вздрогнув, сказала она. – А вы любите?

– Выпить? А что, похоже? Не-е. С этим всё нормально.

– Рассказывайте дальше, а то мне до ужаса интересно.

– Так уж и до ужаса? Знаете, мне и самому хочется рассказать, уж больно всё как-то не складывается у меня. Вроде неплохой мужик, а жизнь дурацкая, глупее не придумаешь.

– Ещё как придумаешь, – задумчиво проговорила Семёновна.

– Хотел я мальчика взять на воспитание, Ваньку. А жена, как узнала, сразу и затеяла бракоразводный процесс. Не ожидал я от неё, столько сил потратил и средств на неё и её дочь. А она, как отсудила себе, что могла, дом, слава богу, у меня уже был, когда мы расписывались, не удалось ей и туда лапу свою запустить, так и уехала к дочери. Двенадцати лет совместной жизни как не бывало. Просто нет и всё тут. Будто и не было никогда. Любил я её и верил ей, а она, выходит, просто дочь растила за мой счёт. В голове не укладывается. Ну, не бывает же так, чтобы любовь взяла и прошла. Хорошо, понятно, не согласна ты, но как же так сразу на развод-то? И ничего не выходит у меня. Понимаете, ничего. Не дают мне разрешения на опекунство, а на усыновление – и подавно. Зачем я это вам?

– Из-за мальчика вы и в интернат пошли работать? Он что, слепой? – тихо спросила Семёновна и закрыла рот рукой.

– Из-за Ваньки. Плохо видящий, такой ему диагноз поставили, но неокончательно. Конечно, по-научному случай его сложно называется, я не хочу вас этим загружать.

– Сирота?

– Они всей семьёй, родители, сестра тринадцати лет и девятилетний Ваня, ехали на машине, вдруг из-за угла на большой скорости в них врезается пьяный водитель. Один Ваня и выжил, спасло сидение детское. Вся семья погибла у него на глазах, и пьяный водитель – тоже. Мальчик долго лежал в больнице с черепно-мозговой травмой, сначала без сознания, потом уже в сознании. Долго молчал, смотрел в одну точку. Я его навещал, с ним даже оставался в больнице. И в комнате он всё видел, и меня, и все предметы вокруг. А когда вышел в коридор, всё, ничего не видит. Остановился и говорит: «Не вижу ничего, только свет и тени».

Стали обследовать и так, и эдак. Говорили с ним, лечить пытались. А от чего лечить-то? Зрение нормальное. Что самое странное. В кабинете всё видит, а стоит из кабинета выйти, всё, как говорится: тушите свет, совсем слепнет. А по приборам зрение стопроцентное. Такая петрушка получается.

Родственников фактически нет, один он. И со зрением такое.

– Горе-то. Ой, горе…

– Да. Врачи говорят, это у него психосоматическое. Но пока сильные препараты не прописывают. Маленький он.

– Объясните, не понимаю. Я ведь не сильна в терминах. Специальную литературу никогда не читала, только художественную, но таких ситуаций там не встречала. Если герои слепли, то ничего и не видели, а вот так, частями… первый раз слышу.

– Так и я тоже ни разу о таком не слышал и не читал. А тут нате вам, такое с близким человеком. Ведь Ваня мне стал родным. А больше никого и нет. Понимаете, не хочет его мозг видеть мир таким: без родителей, без сестры. Но если у него будет новая семья, есть шанс, что он… В детском доме ему жить противопоказано. Не может же человек вырасти полноценной личностью, не выходя из комнаты, будучи и зрячим, и здоровым. А из комнаты и тем более на улицу Ваня может выходить лишь в сопровождении, и только со мной. Больше – ни с кем, до истерики доходило, уж перестали и пробовать.

– Я и работать туда перешел, чтобы разобраться, помочь ему. Опыт у меня колоссальный жизненный.

Ой. Надежда Семёновна. Так вот сразу всего и не расскажешь. Решено прекратить обследования на год, надеются, что со временем состояние Ваниной психики улучшится. Моё мнение таково, что ему надо в семье жить, без этого условия не будет улучшения, а наоборот, постепенно, он и в комнате перестанет видеть, и тогда начнутся необратимые процессы. Но год… Нужно срочно его из интерната забирать и на дому обучать. Я же и бороду отрастил, когда все события, о которых я вам рассказал, произошли. Перестал бриться, а потом в зеркало посмотрел, вроде так солиднее выгляжу. Мне сорок восемь ведь, а с бородой и усами кажется, что больше. И поседел тоже вот так за два года. А вы подумали, что старый дед перед вами? Вы-то вон какая симпатичная. Прямо тургеневская девушка бальзаковского возраста. Поди, поклонники прохода не дают?

– Скажете тоже. Какие поклонники? У меня их и не было никогда. Мужчины сквозь меня смотрят. Мне ведь пятьдесят семь стукнуло.

– Да? А выглядите… На все сто…

– Как на сто?

– Ну, в смысле на сто процентов, – улыбнулся Вадим Карпович, и лучики вокруг его разноцветных глаз сделали лицо добрым-добрым и почему-то родным.

– А. Теперь поняла. Спасибо, конечно, за комплименты ваши, только непривычная я к ним.

– Про возраст вы всё-таки обманываете, чтобы не приставал?

– Зачем смеётесь надо мной? Прямо в краску меня вгоняете.

– Знаете, я не умею этого. Что думаю, то и говорю. А если женщина краснеет, значит, она молодая. Так что, уважаемая, годы ваши вам врут.

Они замолчали, так и сидели, глядя друг на друга. Она думала, что надо бы уйти для приличия, а он – хоть бы не ушла.

– Мы же поесть собирались, – спохватился Вадим Карпович, – что-то я проголодался. Кофе я не пью, зато завариваю вкусный чай с мятой, она у меня в огороде растет, ароматная…

Семёновна следила за его спокойными движениями и удивлялась, как это жена могла его оставить. Так с ним легко и спокойно.

– Всё хочу спросить и не решаюсь, – первым заговорил Вадим Карпович.

– Спрашивайте, чего уж.

– Вы замужем?

– Вдова я, вот уже шесть лет, как мужа похоронила. Серёжа мой спился, в общем, пьянство его сгубило. Понимаете, пил, пил и…

– Бывает, – задумчиво проговорил Вадим Карпович, закручивая ус правой рукой, – и что же, вы так одна и живёте? Или есть кто?

– Кто?

– Вы извините меня за бестактность, пожалуйста. Что-то я расслабился, вопросы задаю неподобающие.

– Одна я живу, одна. Перестаньте извиняться, а то засмущаюсь совсем.

– А к нам-то каким ветром вас из Москвы занесло, тем более в наше заведение?

Слово за слово и рассказала она, как сначала стала Семёновной, и как обратно превратилась в Надежду.

Он слушал внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. А она будто бы самой себе рассказывала, снова переживая своё превращение.

Когда замолчала, Вадим Карпович, опять закручивая ус, заговорил:

– Да. Вот и я Ваньку хочу спасти. Знаете, столько книг разных прочёл, со специалистами разговаривал. Я же педагог по образованию, нам там и психологию преподавали. А Ванин случай – просто чистая психосоматика. Это я, кажется, говорил. Так ему семья нужна. Слушайте, Надя, только не обижайтесь, обещайте, что не обидитесь.

– Что-то хотите спросить? Думаете, я алкоголичка, вместе с мужем пила? Нет, не пила, у меня аллергия, не принимает мой организм алкоголь, понимаете, ни в каком виде не принимает.

– Нет. Не то. Так что, не обидитесь?

У Семёновны сердце так забилось, что вот-вот выскочит.

– Да говорите уже.

– Давайте распишемся. А? Дом у меня хороший, с удобствами, и отопление есть, и водопровод. Машина, правда, старая, но есть.

– А у меня – квартира в Москве однокомнатная и ещё дом в деревне, в самом дальнем Подмосковье, развалюха, конечно, и туалет – на улице, и вода из общего колодца, но всё-таки продать можно. Ваню возьмём. Кто бы рассказал, не поверила бы, что такое бывает.

– Так вы согласны?

Она, прослезившись, шёпотом сказала:

– Это сон?

– Согласны?

– Да.

– Только не передумайте, мы с Ванькой будем вас ждать. А хотите, сходим к нему?

– Он же меня не увидит.

– В комнате увидит. Погода хорошая. Время – шесть часов, познакомимся, немного погуляем, отличная идея. Это вы меня вдохновили на прогулку. Давно я, знаете ли, не гулял, да ещё с такой симпатичной женщиной. Работа – дом, и всё бегом. А тут – вы. Вы даже не представляете себе, какая вы замечательная. И имя у вас такое красивое. Вы нам с Ваней просто, можно сказать, с неба упали.

– Мне никто таких слов не говорил. Пойдёмте на улицу, больше не могу в доме, надо на воздух выйти.

Вечерний провинциальный город. Июньская ярко-зеленая листва. Ватные облака плыли так медленно, как это бывает только летом в отсутствие ветра.

Надежда и верила, и не верила в то, что с ней происходило, и даже немного как будто наблюдала за всем этим со стороны. Слишком всё было для неё ново и неожиданно.

Они шли и по дороге разговаривали. Вадим Карпович вкратце рассказал про свою нелегкую жизнь.

Мать и отец у него были слепыми. Мама ослепла в детстве после кори. Папа в армии повредил глаза. Воспитывала Вадима Карповича бабушка. Когда она умерла, ему было одиннадцать лет. Тогда-то он и оказался в интернате. А после совершеннолетия стал жить с родителями и взял над ними опекунство. Работал, учился на вечернем. Двое инвалидов на руках. Таким удивительным оказался этот гордый добряк-бородач.

– И учились в этом городе? – спросила Семёновна.

– Да. В педагогическом. Жили мы с родителями в соседнем городе, там высших учебных заведений не было. Между прочим, Босс тоже детдомовская. Когда я в интернат попал, она училась в восьмом, а я в пятом. Как-то на меня трое старшеклассников напали за школой. Она налетела с палкой на них, орала, даже кусалась. Отбила меня, тут и учителя прибежали. Старожилы интернатные хотели по-тихому меня подмять под себя. А Марго своими криками и воплями привлекла внимание всех. Тогда мы и подружились с ней. После того случая её Боссом и прозвали. Она круглая сирота с рождения.