Дождь припустил так, словно небо вычерпало всю воду из моря и каждую каплю обрушило на Монтсеррат. Я стояла на крыльце и надеялась, что буря не усилится.
Вода с гор заливала поля.
Хижину мами пока не затронуло, но па заставил нас перебраться в его совиный дом. Если случится наводнение, сваи, что поднимали строение на шесть футов над землей, не позволят его затопить.
Грохотнул гром.
Сердце ударилось о ребра. Я была не одна.
– Ты чего здесь торчишь, Долли?
Я не шелохнулась.
Голос Николаса звучал угрюмо, и мне не хотелось поворачиваться.
Я оперлась на колонну.
– Внутри слишком… тесно.
– А я-то думал, тебе больше негде от меня прятаться.
Два месяца я его избегала.
– Знаю, я тебе не по душе. Не хочу портить тебе отдых на Монтсеррате.
– Экая ты добрая, Долли.
Я слышала, как приближаются его шаги, как скрипят туфли. Они предназначались для светских танцев, а не для дождливых дней. Так сказал па.
Брат встал позади меня, и его тень упала на мою.
Приготовясь бежать, я повернулась.
– Мами печет хлеб, пойду проверю, не нужна ли ей помощь. Хлеб из маниоки – ему так трудно придать форму, а потом еще нужно подсушить, перед тем как печь.
– Это просто буря. Не бойся. – Он коснулся моего плеча.
У Николаса были такие же глаза, как у па, только зеленее и без добрых морщинок. Брат начал отращивать усы. Чтобы казаться старше? Умнее?
Я хотела спросить почему – почему он меня ненавидит. Из-за того, что па уделяет нам немного внимания?
– Мне надо… Дай, Николас?
Он жестом пригласил меня в дом, но нужно было протиснуться мимо него.
Брат оказался слишком близко.
– Принеси чай в кабинет отца, Долли. Может, пока будешь меня обслуживать, расскажешь, куда исчезаешь.
Я кивнула, затаила дыхание и шмыгнула в дверь, стараясь сделаться как можно тоньше. Но кожей руки я ощутила ткань его рукава. Не жесткую, не из нанки[20] или грубого хлопка, а роскошную, гладкую. Такие ткани привозили из-за моря.
Никогда я не завидовала брату, но эта ткань растревожила мою душу. У него был целый мир, а у меня – только подстилка.
– Чай. Попрошу, чтобы его приготовили, Николас.
– Спасибо.
Он говорил отрывисто, даже вроде бы ласково, но взгляд был другим, и тревога, что закралась мне в сердце, не стихала.
Зайдя в дом, я помчалась по выбеленному коридору прямо в кухню с оливково-зелеными стенами. В центре, за большим столом, собрались моя сестра и еще пять женщин, они чистили и резали овощи, месили тесто для хлеба. В воздухе разливался аромат жареного мяса. Козье рагу[21].
Тут же проснулся голод, я отмахнулась от него и велела новенькой служанке отнести чай в кабинет отца. Она всегда улыбалась моему па и обрадовалась такой возможности.
Я не хотела оказаться рядом с Николасом и возобновлять вражду, не хотела встречаться с па. Он вернулся с новыми отговорками о том, почему у него нет денег на наши вольные.
– Мами, я возьму вилку с длинной ручкой и помогу переворачивать хлеб.
– Не спеши. Снаружи слишком влажно, он не просохнет как следует.
Она улыбнулась одной из своих редких улыбок, словно давая мне разрешение удрать. Так я и поступила. Выскочила через черный ход и драпанула.
Деревья гнулись и качались на ветру. У некоторых хижин хлопали покрывающие крышу листья, но не рвались, как во время урагана. Я ускорила бег и добралась до хлопкового дерева у изгороди Келлсов. Я ощупывала узловатый белый ствол и выискивала в толстых корнях и тяжелых ветвях дерева с призраками дух Обеа.
Здесь мог кто-нибудь скрываться – миссис Бен, например, ведь дерево простирало ветви над ее старой хижиной.
Оштукатуренные стены лачуги заново побелили. Следы пожара после мятежа шестьдесят первого года исчезли. Должно быть, Келлсы готовили плантацию на продажу.
Порыв ветра взметнул мою оранжевую юбку, и та обвилась вокруг ног, будто взъерошенные перья испуганной иволги.
Дождь припустил сильнее.
Хижина Бенов с виду казалась сухой и мирной, я побежала к двери и заскочила внутрь.
Там было пусто.
Ни углей для очага, ни подстилок, ни малейших признаков счастливой семьи, что когда-то здесь обитала.
А были ли они счастливы? Или просто я в детстве ничего не замечала, видела лишь радость там, где ее и не бывало.
Снаружи послышался какой-то плеск.
Николас пошел за мной?
Теперь он скажет па, что я пытаюсь сбежать? Глупо, ведь я всего в паре футов от владений Кирванов.
Шум стал громче и отчетливее. Это стук каблуков сапог, а не туфель.
Дверь распахнулась.
Загораживая серый дневной свет, на пороге возник высокий мужчина.
Он вымок еще хуже меня; дрожа и спотыкаясь, ворвался внутрь и захлопнул створку. А потом, прицелясь из пистолета в мою голову, Козевельд Келлс ринулся ко мне.
Блестящий ствол, рукоять черного дерева, но пистолет не пах порохом. Козевельд Келлс опустил оружие.
– Что ты тут… Долли?!
Я промолчала. Мне хотелось превратиться в иволгу с оранжевым брюшком, вспорхнуть, облететь этого человека и исчезнуть, прежде чем он снова поднимет пистолет.
– Это ты, Долли… – Он сунул оружие в карман длинного темного кафтана со сборками, расклешенного от талии до колен. Слишком уж чудного для Монтсеррата. Здесь такое вообще не носят.
Его образ разнился с той картиной, что осталась у меня в голове; яркий дневной свет и годы сделали Козевельда совсем взрослым. Он уже не был таким худощавым, оброс мускулами. Гладкое прежде лицо покрылось щетиной. На подбородке обозначилась ямочка; всегда ли она там была?
– Здесь нечего красть. Вынесли все, даже швейные иглы и костяной наперсток – любимый наперсток миссис Бен.
Я так и увидела старушку, которая в углу бормочет о засахаренном имбире, мирный образ почти затмил застывший лик смерти. Воспоминание о том, как она умирала, с годами не исчезло, оно преследовало меня всякий раз, когда ночью я видела дым или слышала тревожный стук барабанов.
– Я не за тем пришла, сэр. Просто дожидаюсь, пока дождь кончится.
Он потер лицо; раньше щеки Козевельда были розовыми, теперь же стали персиково-белыми.
– Вашу хижину затопило? Ты поэтому здесь?
– Нет. В совином… в доме па слишком много людей. Дождь почти кончился, и я захотела пройтись.
Он подошел ближе, и половицы задрожали под его сапогами.
– О… Не очень-то умно, Долли. Погода непредсказуема. У Кирвана крепкий большой дом.
Мами говорила о мужчинах и о том, что их нужно сторониться. Но я не могла выказать страх или улизнуть, пока он рассматривал меня своими карими глазами.
– Можно спросить? Зачем вы здесь, когда тут неподалеку у вас прекрасный дом?
Козевельд еле заметно усмехнулся.
– Я вырос, бегая туда-сюда между этой хижиной и главным домом. Мне так лучше думалось. Некоторые привычки трудно истребить.
Он вел себя дружелюбно и держался так, будто искал что-то давно ушедшее.
– Тут должен быть горшок для угля и дров. Огонь прогонит холод.
– Я хотела побыть одна. Вдвоем это вряд ли получится.
– Долли. Да ты не только отважная, еще и шутить умеешь. Мило.
Козевельд уселся и положил руки на колени. Казалось, он ведет себя так доброжелательно, чтобы успокоить меня. Однако глаза с напряженными морщинками в уголках говорили: Келлс вовсе не так прост.
Медленно, как хромоногая букашка, я направилась к двери.
– Пойду-ка я…
– Долли, а ведь я тебя так и не поблагодарил. В тот вечер я попал в беду, хотел помочь Мер Бен, а ты помогла мне.
Мер не была ирландкой, по крайней мере я так не считала.
– Я ничего не сделала.
– Ты сделала больше, чем остальные. Это был храбрый поступок. Спасибо.
Козевельд повернулся ко мне затылком; густые черные волосы были завязаны одной лишь темно-синей лентой. Печаль в его голосе подсказывала: он не причинит мне зла.
– Мы все равно ее потеряли, сэр.
– Да. Да, мы ее потеряли.
Я дружила со старушкой, должно быть, Козевельд Келлс тоже с ней дружил.
– Иногда я вижу тебя из окна своего кабинета. Хорошенькая маленькая негритянка шагает мимо моей плантации в город. Не боишься ходить одна?
– Боюсь, что вы смотрите.
– Пожалуйста, приходи еще. Я тебя не обижу.
Я отступила от двери, таращась на этого мужчину, который разговаривал со мной так, будто видел во мне человека.
– Да все ж знают – я Кирван. Так что я не волнуюсь. Или вы заругаете, что я хожу мимо вашей собственности?
– Это будет не по-соседски.
– Да уж.
– И чем же ты занимаешься в городе?
– Барышничаю. Занимаюсь торгашеством.
Он так расхохотался, что не удержался и упал. Распростертый на полу, смеющийся как болван, Келлс казался моложе и куда симпатичнее.
Он уселся и хлопнул по голенищу сапога.
– Деловая девица. Как любопытно.
– У меня есть мечта. Я не хочу всю жизнь торчать в лачуге. Я хочу заработать много-много денег и купить свою плантацию.
– Мечта грандиозная. – Мистер Келлс наклонился и подхватил мой мокрый шарф, мои косы упали на плечи. – Он же насквозь промок. Так и простудиться недолго.
Не успела я возразить, как он взял и выжал мой серый в клетку шарф. У ног его натекла лужа, будто хлопок расплакался.
Келлс был разодет в шелка с вышивкой и треуголку, рядом с этим великолепием я казалась себе ничтожной, но трусить не собиралась. Когда стану свободной, у меня тоже будут изысканные наряды.
– Что желаете, масса Келлс? Вы видели горшки или одеяла? Хотите купить? Я вижу, вы пытаетесь все починить.
Его лицо озарила насмешливая улыбка, он поджал губы, и свет иначе лег на ямочки на щеках и подбородке.
– Долли, я пытаюсь решить, стоит ли мне здесь дальше стараться. Мой отец – тот этого хотел бы.
– А вы? Боитесь его подвести?
– Что-то вроде того. Но приходится туго. Земля здесь не очень-то хорошая. Полк, мой управляющий, говорит, она не годится. Не годится, – вяло сказал он.
Келлс был богат, из добропорядочных католиков. Ему было не о чем беспокоиться, но неудачи, похоже, терзали его.
– Ваш па поймет. Он бы не захотел, чтобы вы зря тратили деньги. А то у вас так ничего и не останется.
– Кое-что все-таки останется. Ты умная девочка.
– Да, так говорит мой па. Если ты стараешься, никто тебе слова худого не скажет.
– Кто-нибудь да все равно скажет, – вздохнул Келлс. – Ты прибереги для меня лучшее одеяло, но скидки не давай. Друг должен платить полную цену.
Друг?
Друзей у меня, кроме Китти, не было. Не знаю, считается ли она, – если ее можно заставить дружить.
– Да, полную цену.
Я встретила его взгляд и не отвела свой. Мне стыдиться нечего. В конце концов, я деловая женщина! Все эти годы я наблюдала, как делает па, выходит, могу назначить справедливую цену. И все же, после того как Келлс целую вечность таращился на меня, я опустила взгляд в пол и принялась поправлять насквозь промокшую косу.
– Да что такое у вас на уме? Мысли я читать не умею.
– Полагаю, ты все же умеешь немного читать. Мер Бен умела.
Вновь он произнес имя моей дамфо с такой нежностью. Я представила, что Келлс заглядывает к ней, как я, за советом и угощается пряным засахаренным имбирем.
– Мне читать недосуг, есть вещи поважнее – например, цены. Мы не договорились, какие цвета вам нужны.
Он задрал голову к крыше, покрытой свежей соломой.
– Тебя когда-нибудь спрашивают, правда ли ты мулатка, правда ли Кирван твой па?
Я подергала косу, тонкую и аккуратную – мои волосы были прямыми, как долгий день, и глубокого цвета черного дерева, прямо как у па.
– Мами говорит, это у меня от Кирванов. У ее отца креольские волосы, кудрявые. А мне хочется густые, как у нее.
А как зыркнул па, когда мами рассказала ему, что ее пытался навестить надсмотрщик Теллер! Видал бы Келлс – тогда бы знал, что па никого к ней не подпускает.
– А вам зачем?
– Кожа у большинства детей от подобных союзов светлая.
Я сжала руки и сложила их, будто собираюсь лущить бобы. Я была темнее мами и Китти, но никогда не задумывалась о цвете своей кожи.
– Думаю, мне свезло. Черная кожа очень красивая.
Он по-прежнему пристально смотрел на меня. Даже улыбнулся, хотя я сомневалась, что он тоже так думал. Плантаторы считали, что черные нужны только для работы в поле и больше ни для чего.
Я поднялась как мами – медленно и величественно.
– Дождь почти утих, мистер Келлс. Пойду-ка я себе…
Он вскочил, подошел к двери и придержал для меня створку.
– Позаботься, чтобы мне досталось одеяло. Самое лучшее. Я люблю синий цвет.
Я забрала у него шарф и сунула в карман.
– Готовьте монеты. Мы так и не договорились о цене. Синий достать непросто.
– Я приготовлю монеты, мисс Кирван, приготовлю.
Его смех звучал мне вслед, ну и ладно. Я заключила сделку и, возможно, обзавелась другом.
О проекте
О подписке