Демерара, 1774. Новый выбор

Я села в кровати, той, что в моей старой комнате. Не могла заснуть. Оказалось, тело привыкает к одиночеству. И мои косточки привыкли растягиваться во весь рост на широком матрасе. Отодвинувшись от брыкающихся ножек Шарлотты, я зажгла свечу и вышла в коридор, но остановилась у ряда картин. Стерла пальцем пыль с золоченой рамы. Глаза мужчин с портретов взирали на меня свысока, но взгляд единственной в галерее женщины требовал встать прямо и расправить складки на сорочке.

И владеть тем, чем пожелаю.

Узел, что завязался у меня в животе, имел название. Просто я не смела произнести это вслух.

В столовой я наткнулась на полированный стол, ударилась об угол и отвела бедро назад, будто в танце. Я поставила свечу, любуясь красным деревом, которое вчера отполировала до блеска. Апельсиновое масло, что я втирала в поверхность, сладко пахло и придавало сияние, стол был почти как стеклянный и мерцал будто звезды.

Я побрела вокруг него, задвигая и отодвигая стулья, переставляя их то влево, то вправо, и обошла комнату кругом.

Во мне звучал ритм, который требовал выхода. Я покружилась. Косы соскользнули вниз по шее, локоны, свежевымытые, упругие, запутались между пальцами. Они рвались на свободу. Хотели, чтоб я стала смелой и неистовой.

Я представила музыку, которую Полк играет на скрипке, и, напевая, открыла двери в гостиную. Одинокая свеча у меня в руке бросала отблески на мои ноги. Я двигалась мелкими шажками, взмахивала руками и кружилась, будто в менуэте.

Раздались аплодисменты, и сердце подпрыгнуло у меня в груди.

– Для аллеманды тебе нужен партнер.

Келлс.

Жаль, что он мне не мерещился. Руки мои безвольно упали. Сорочка из тонкого хлопка облепила бедра.

– Извините. Не хотела шуметь.

– Нет, не останавливайся, – сказал он. – Рад видеть тебя такой живой и бодрой.

Он стоял у двери. Выглядел Келлс без своего черного сюртука и широкого шейного платка довольно небрежно.

– Да, думаю, с партнером выйдет лучше.

– Мне он не нужен. – Я оправила рукава, мягкая лента обхватила запястья. – Удалось повеселиться на приеме у друзей?

– Нет. Все время мечтал оказаться здесь. – Его взгляд скользнул по мне и опустился на пол, к моим босым ногам.

Засмущавшись, я потерла одну о другую.

Он засмеялся.

– Твои ноги великолепны, как и все остальное.

Было бы глупо прятаться.

– Из-за вас мне хочется проверить, все ли в порядке.

Он шагнул ближе.

– Ты совершенство, Долли, вся как есть.

Келлс взял меня за локоть, скользнул ладонью по плечу.

– Удивительно. Прекрасная и гармоничная.

Даже сквозь ткань я чувствовала жар его касаний.

– Видели ли вы сегодня ван ден Хейфеля, или там был ван ден Вельден?

– Ван ден Вельден болван. Но ван ден Хейфель, прежний глава колонии, снят с должности. Сейчас ее занимает ван Схейленбюрх, но голландцы слишком беспечны. Колония отойдет англичанам.

– С этими делами вы хотели разобраться, когда покидали меня?

Он поджал губы, потом прикусил нижнюю.

– В числе прочего. Необходимо знать, куда дует ветер.

– Здесь он не слишком дует. Воздух чересчур сухой.

Он накрутил прядь моих волос на палец.

– Тебе стоит носить локоны распущенными у лица. Это еще сильнее подчеркнет глаза.

Он взял меня за руки, и мы закружились в аллеманде.

– Мы похожи, Долли.

– Как зеркало, Келлс?

– Да, только ты лицевая сторона стекла, чистая поверхность. А я прячусь за амальгамой.

– И потому мы оба сияем.

Келлс быстро закружил меня, и я упала в его объятия.

– Не думай, будто я благородный. Ничего подобного. Известно, что я все делаю в собственных интересах.

– Вы мужчина, это ожидаемо.

– Мер Бен не ждала этого от меня. Она всегда хотела, чтобы я стал лучше.

Его дружба с моей старой дамфо была столь же крепкой, как моя, и, может, сильнее. Должно быть, он скучал по ней.

– Вы лучший из мужчин, которых я знаю.

– Ты просто мало кого знаешь. – Со вздохом он наклонил меня, и наши лица оказались рядом.

Его ореховые глаза с божественными ресницами обжигали как пламя.

– Долли, я должен объясниться. И хочу принести тебе извинения.

– Спасибо, что заботились обо мне, пока я болела.

Он снова прикусил губу, отчего морщинки стали ярче и розовее.

– Раз я прощен, не стоит искушать судьбу. Нужно отослать тебя в твою комнату, и ты останешься нетронутой, незапятнанной моим желанием.

Пришел час: теперь или никогда заявить на Келлса свои права – или быть проклятой за свои страхи всеми рабами Обители.

Я положила его руку себе на грудь, позволяя ощутить полноту, что дали мне годы и материнство.

– Вот, теперь вы меня коснулись. И что же нам делать?

Он рассмеялся, легко и негромко, но руку не убрал. Лишь сжал крепче. Мизинец проскользнул в петельку пуговицы и ощупал мою кожу, словно я была упакованным в сверток подарком.

Эта ласка вызвала в моей душе беспокойство. Он гладил мою плоть нежно, и я сделалась точно бутон лотоса, что вот-вот откроется.

Келлс продолжал расстегивать пуговицы, пока я не начала задыхаться.

Он наклонил голову и прижал к моим губам требовательные губы. На языке у него остался вкуса вина, ягодного и терпкого. Я могла бы опьянеть от его поцелуев.

– Еще, Козевельд, еще.

Он отодвинулся и усмехнулся.

– Только Мер-мер звала меня так.

– Возможно, потому, что с ней ты был самим собой.

Он на миг, на краткий миг закрыл глаза. А потом крепче обнял.

– Нет, она знала, каков я есть.

– Думаю, я знаю себе цену. Я хочу мужчину нежного, которому буду небезразлична. Я тебе небезразлична?

Он поцеловал меня. Мягко, потом пылко.

В мгновение ока Келлс отнес меня в свою спальню. Опустил на постель, будто один из своих изысканных камзолов.

Оставшись без тепла его тела, я села; разочарование кольнуло до боли, но Келлс зажег свечи, направился к окну и открыл жалюзи, чтобы впустить сияние звезд.

А потом его камзол и рубашка упали на пол.

Никто не мог сравниться с Келлсом. Стройный и мускулистый, вблизи он был просто красавцем.

Келлс обнял меня. Поцеловал в ухо, затем спустился к шее. Заметив, что круги, которые он выводил на моей спине, избавили меня от завязок и сорочки, я затрепетала от озноба. К прежним отношениям, дружеским, возврата не было, как к герою и спасенной им девушке, как к наставнику и ученице, если не брать во внимание этот урок любви.

Поцелуями он медленно спускался по моему телу. И снова у меня внутри завязывались узлы, заставляя стонать и выгибаться.

– Как же до этого дошло… Дороти, я такого не планировал.

Он назвал меня именем, данным при рождении. Мне нравилось, как оно звучало в его устах.

– Для такого человека, как ты, не планировать – это впервые.

– Я не так расчетлив, как ты думаешь, однако кое-что, кажется, идет как надо.

И мужчина, которому некуда было спешить, жадно меня поцеловал.

Я опустила ладони ему на спину, обняла, закрыла глаза и принялась ждать, когда же высвободится напряжение.

Кровать была гладкой, простыни – прохладными, но Келлс вдруг приподнялся и перекатился на бок.

– У тебя есть выбор. Всего миг, а потом уже будет ничего не вернуть.

Я открыла глаза и посмотрела в его полное контрастов лицо. Полуулыбка, хмурый взгляд, длинные ресницы лениво затеняют сощуренные глаза.

– Ты остановишься?

– Возможно. Я выбрал тебя, ты знаешь, своей временной женой здесь, в Демераре. Я буду стараться изо всех сил, чтобы сохранить и тебя, и свое влияние. Ты готова к жертвам, званым вечерам и политическим играм? – Он обвел пальцем свой рот, потом положил его мне на губы. – Вечность – слишком длинный срок для такого юного создания.

Почти все свои восемнадцать лет я провела в рабстве – для этого я была не слишком юной, и для того, чтобы лежать обнаженной в его постели, тоже.

– Подготовь меня, если больше нечем заняться. Или я могу просто спать здесь. Шарлотта пинается. Полагаю, ты пинаться не станешь.

Он просиял. Потянулся ко мне и стал неспешно касаться и целовать. Я обвила его руками за шею. Мне хотелось стремительности, но я сдержала свои мольбы.

Келлс же, разочаровывающий, как всякий мужчина, заставил время замедлить ход.

Он целовал меня, воспламеняя мое тело.

Я была скользкой и влажной и ждала ответа на желание, эхом отдающееся во мне. Развяжи этот узел, разрежь его, порви.

Келлс навис надо мной. Его красивый рот таил усмешку.

– Полагаю, тебе нужно больше целоваться. Похоже, ты пока не научилась делать это правильно.

Я приподнялась и прижалась к его губам, стараясь познать его мир – все секреты, и запах, и шепот гимнов.

– Не знаю, о чем ты, но ты меня научишь. Уверена, ты сможешь.

– Долли, я научу тебя всему. Мы выбрали друг друга.

Не знаю, что он имел в виду, но я хотела этого – хотела нас с ним и огня.

Мой друг касался меня там, где я ненавидела прикосновения, пока моя ненависть не утихла. Я позволила ему туго завести меня, как часовую пружину. И когда уже решила, что больше не могу, он показал, что могу. Его руки накрыли мои, растягивая меня, когда я хотела сжаться, погружали в волны страсти, когда я хотела всплыть, а не тонуть, в его ритме, в его песне.

Мы сплелись, соединившись, будто недостающие части головоломки. Я выкрикнула по-ирландски – «мэлоуг!»^[32], – потому что была полна, переполнена любовью.

Я сгорела.

Я растаяла.

И в этом пламени мне было нужно, чтобы он взял меня снова, пока разум или правила нас не уничтожили.

И он взял.

И я знала – после этого акта, когда он овладел мною, а я им, – больше ни для кого другого мы не годимся.

Демерара, 1780. Новая потеря

Я стояла перед туалетным зеркалом Келлса, измеряя, насколько округлилась моя талия. Последние шесть лет я была наложницей Келлса; мне следовало догадываться, что мой способ когда-нибудь подведет. Как мог чай сдержать всю нашу любовь?

Миссис Рэндольф вошла в спальню со стопкой белья в руках. Бросила на меня взгляд и не нахмурилась как обычно. На ее лице читались вопросы.

Она отложила свою ношу.

– Ты собираешься ему сказать?

Конечно, она знала. Домоправительница и Китти стирали белье.

– Сегодня.

Миссис Рэндольф сложила рубашки в комод.

– Ты же понимаешь, что все изменится? А ведь шло так хорошо…

Я знала. В Обители царило счастье. Девятилетняя Шарлотта выучилась читать. По-прежнему застенчивая в обществе Китти стала настоящей мастерицей. Мой дорогой Келлс отгрузил в два раза больше бочек рома, чем пару лет назад.

А у меня имелись деньги на выкуп всех родных, включая младенца в моем чреве. Я не была свободна. Я никогда этого не просила. Корабли с невольниками все еще каждый месяц подплывали к нашим берегам. За пособничество беглецам были назначены серьезные штрафы. Я боялась, что мои обстоятельства плохо скажутся на Келлсе и его стремлении влиять на жизнь колонии.

Миссис Рэндольф приподняла мой подбородок:

– Он так любит Шарлотту, полюбит и еще одного.

Я сжала ее руку. Я думала, что не нравлюсь ей, что она как одна из тех женщин с плантации па, сплетничавших у источника, или из тех, которых я встречала на рынках у набережной реки. Многие считали, что я не мулатка, поскольку моя кожа была темной. Остальные полагали, будто я должна довольствоваться тем, что дает мне Келлс. Мечты их возлюбленных значили для этих женщин больше их собственных желаний.

Но важно было и то и другое.

Миссис Рэндольф обняла меня.

– Он полюбит малыша, Долли.

– Вы так думаете?

– Да.

Приободрившись, я вышла из спальни и зашагала по коридору. Расправила плечи и заглянула в кабинет к Келлсу, но он был не один. В моем кресле сидел капитан ван Схейленбюрх, глава колонии.

В моем. Там, где сидела я, слушая, как мой возлюбленный говорит о своих планах, и подбадривая его, когда все идет наперекосяк. И все же оба мужчины посмотрели на меня так, будто мне здесь не место.

– Что, Долли? – сказал Келлс.

– Не знала, что вы заняты… приемом гостей.

У ван Схейленбюрха был крючковатый нос, как у моего па. Он смерил меня взглядом сверху донизу, затем отвернулся.

– Je chattel is knap^[33].

Он засмеялся, и Келлс следом за ним тоже.

Я немного знала голландский – слышала от рыночных торговцев и плантаторов на приемах Келлса. Гость назвал меня красивой вещью. Мне следовало принять это за комплимент, как и его плотоядный взгляд, который сводил все, что было между нами с Келлсом, к чему-то грязному. Я была даже не Валлой^[34], наложницей Иакова, а кем-то гораздо ничтожнее.

Ухмылка Келлса увяла.

– Что-то срочное, мисс Долли?

– Нет.

Ван Схейленбюрх глазел на меня, будто я расхаживала с голыми плечами. Я оделась как праздная дама, что соответствовало положению Келлса. На мне было красивое расшитое платье из оливкового атласа, под которым скрывались белые юбки.

Но усмешка капитана обнажила холстину, прикрывавшую мою душу.

И мой Келлс это ему позволил.

Осторожно, стараясь не хлопать дверью, я попятилась и вернулась в мою старую комнату.

Китти сидела за столом, возилась с глиной.

– Где Шарлотта, сестренка?

– С миссис Рэндольф, учится стряпать.

– О…

Она повернулась и уставилась на меня.

– Смотри! – Китти показала мне вылепленную вазу – гладкие стенки, большое изогнутое горлышко.

У ее ног валялись наброски углем – она готовилась расписывать свое творение. Там будут изображены радостно танцующие женщины, прямо как у источника па.

– Все хорошо, Долли?

Лгать себе я привыкла: что мои чувства имеют меньшее значение, что я пью чай с целью предотвратить беременность, а не потому, что боюсь из-за ребенка потерять Келлса; что даже в мелочах возвысила его мечты над своими.

Поэтому я кивнула сестре.

– Все хорошо.

– Мистер Келлс умеет решать проблемы, но и ты тоже.

Сестра снова занялась своей вазой. Мне хотелось поговорить с ней, объяснить, насколько хрупкое у нас положение… Но я не могла.

Душа Китти застряла в ловушке, она была по-прежнему юна – девятнадцать прожитых лет не сказались на ней.

Но я же обещала. Она не должна расти как я.

Я подошла к ней сзади и обняла. Возможно, смочила слезами ее косы. Китти продолжала заниматься вазой. Когда она закончит, это будет еще один шедевр.

* * *

Я кормила своего малыша Эдварда, устроившись в кресле-качалке. Крепкие балясины, точеные изгибы красного дерева и мягкое сиденье с тростниковой обивкой. Качаться в нем было прекрасно. Его прислал мне Келлс.

Он уехал по неотложным делам через месяц после того, как мое положение стало заметным, сначала на Барбадос, затем в Европу. И хоть Келлс посылал письма, которые читал мне Фоден, обида не стихала. Для моего па и для других мужчин отъезды и приезды были способом существования, особенно для джентльменов, которые отчасти проживали свою жизнь за морем. Что влекло их в этих водах, на этих далеких берегах? Я должна была это выяснить и дала себе такое обещание.

По моему лицу заструились слезы. Не знаю почему. Я злилась на Келлса, но это чувство, эта тьма были совсем другими.

Роды выдались тяжелыми. Миссис Рэндольф – слава богу, миссис Рэндольф была рядом. Пуповина…

Было слишком много тревог. Слишком хотела я увидеть Келлса. Мое тело изменилось. Вот и все. Мами помогала женщинам справиться с родами. Жаль, я не помнила как.

Темноволосая головка моего сына покачивалась у меня на груди. Его теплая кожа пахла лавандой и кокосом. Это дитя любви, а не ненависти. Помни об этом, Долли.

Я уложила Эдварда в колыбель, покинула одинокую комнату Келлса и пошла взглянуть на своих девочек. Китти разложила подушки на большой кровати с балдахином, а Шарлотта растянулась на матрасе, где мы когда-то помещались вдвоем.

Я снова начала плакать и ушла из спальни незамеченной.

Запах свежеиспеченного хлеба защекотал мне нос и привел к двери кухни. Приоткрыв створку, я увидела, как Полк нарезает буханку ломтями и сует куски себе в рот.

– Что-то масса Келлс скажет про мальчугана?

Миссис Рэндольф вытерла руки об отутюженный белый передник.

– Что ж ему сказать. Лишь то, что малыш очень красивый.

– Но больно темный.

– У нее темная кожа. А ты чего ждал, Полк?

– Ее па – белый. Слыхал, другая дочка смахивает на Шарлотту – белая как призрак.

– Вздор несешь, Полк. Намекаешь, что малыш не от него?

– Ну, нет…

– Они же как кролики. Все время вместе. Расставались, только когда она ходила работать на Фодена. А малыш явно не от старика.

Полк отрезал еще ломоть хлеба.

– Тогда, может, старые слухи – правда. Креол с Барбадоса, лопни мои глаза. Келлс – дитя рабыни, которого забрали и вырастили вместо мертворожденного.