– В подобных ситуациях, отпустив собеседника словом, всегда уходи первой, Хату, – усмехнулся Дан моему удивленному ойканью, ставя на ноги.

– Умей я перемещаться как ты, наставница Варейн видела бы меня гораздо реже, чем планировала, – хихикнула я.

– Неужели предмет столь ужасен, что от него приходится спасаться бегством? – приподнял бровь мужчина, но золотые глаза искрились смехом и сверкали ярче озерной глади в лучах солнца.

– Скорее не предмет, а его преподаватель или… Дело даже не в этом, – поморщилась я, остановившись и зарывшись носком туфельки в песок, словно хотела раскопать в нем честный ответ. – Скучно. Все это, – я помахала руками, показывая известные витиеватые жесты. – «Если перед вами госпожа Дома Греха, госпожа Хату, надлежит опустить подбородок к ключице и грациозно скрестить кисти ваших рук на уровне пояса, отставив локотки так же плавно, как птица расправляет крылья», – передразнила я свою надзирательницу, демонстрируя оговоренный поклон. – «Когда окажетесь перед старшими Рыцарями Подземья, в легком поклоне расправьте руки и направьте ладони вверх, держа голову ровно», – кривляясь, я показала и это. – Что, нельзя было придумать один универсальный поклон для тех, кто рангом ниже, и тех, кто выше? К чему вот это вот все, – я снова закрутила руками в диком танце. – Если повстречать всех особ в одном месте, то я буду напоминать сумасшедшую птицу, забывшую, как летать, пока со всеми не поздороваюсь!

Дан расхохотался. В то время это была самая распространенная его реакция едва ли не на любое мое действие или слово. Что ж, мне нравилось быть радостью для своего прекрасного господина, и каждая его улыбка и смешок лишь подтверждали правильность моего поведения.

– Хату, – он продолжал улыбаться, но я мгновенно присмирела, узнав этот особый тон, призывавший слушать внимательно.

Я до сих пор не знаю, как точно его описать: интонации Дьявола никогда нельзя было охватить одним словом. Каждое обращение и каждая эмоция скорее служили темой, которую его голос раскрывал целой мелодией, и, чем внимательнее оказывался слушатель, улавливая малейшие намеки, тем больше у него было шансов дойти до конца беседы без потерь.

– Поклон в Подземье – это не столько об уважении, сколько о признании силы. Не хочешь кланяться всем и каждому, сделай так, чтобы сгибались перед тобой.

– Это невозможно, – пробормотала я, отступив на полшага, когда Дан опустился передо мной на корточки. – Мне всего семь, и я – смертная.

– Семь тебе лишь временно, смертность – не причина и не оправдание слабости, – Каратель провел большим пальцем по моей щеке. – Ум и сила – взаимозаменяемы и дополняют друг друга. Власть – это знание слабостей. Не можешь победить силой – обхитри. Не можешь обхитрить – выжидай. А пока выжидаешь – подыгрывай, чтобы самой не оказаться мишенью для чужой хитрости и силы. Однако подыграть ты сможешь, лишь зная правила игры, и этикет Подземья – ее огромная часть.

– Но как научиться силе? Ты можешь щелчком пальца сдвинуть гору! Все бессмертные владеют магией, и у них были сотни лет на то, чтобы отточить мастерство клинка, а я…

– А ты учишься, – прервал меня Дан. – И продолжишь это делать. Ничего не дается сразу, силе невозможно научиться, ее можно только взрастить, преодолевая препятствия. День за днем, шаг за шагом, знание за знанием. – Каратель взял меня за руки и аккуратно прикоснулся к мозолям, оставленным тренировочным мечом. – Видишь? Это доказательство твоих стараний, Хату, без них результата не бывает.

– Но ты… разве ты не родился сильным? – неуверенно предположила я, не веря, что могущественный Каратель когда-то, пусть даже очень и очень давно, учился держать меч или зубрил науки царств.

– Ты еще слишком юна для этого разговора, моя радость, – мягко проговорил Дан после небольшой паузы.

Кажется, тогда это меня задело, но, быть может, просто сорвало покров с другой обиды, проснувшейся сразу с его появлением. Той самой, которую я всегда старалась прятать поглубже и игнорировать как можно дольше. Вежливо кивнув повелителю, я развернулась и направилась к коридору из глициний, ведущему в сады. На возвращение в особняк мне потребуется едва ли не все время до конца урока.

– Могу я поинтересоваться, куда направляется госпожа Хату, столь сурово сведя брови? – поравнялся со мной Дан раньше, чем я прошла по дорожке между качелями и беседкой.

– К управляющей Фагнес, – мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы вставший в горле ком не превратил мой голос во что-то неприятное и дрожащее.

– Быть может, госпожа Хату соизволит обозначить цель своего поспешного визита? Многие справедливо полагают, что в делах управления я могу быть более компетентен, – веселье звенело хрустальными колокольчиками из каждого его слова, и оттого мои руки лишь сильнее сжимались в кулаки, скрываясь в струящихся тканях верхней юбки.

– Мне вдруг подумалось, что появление повелителя, сколь бы приятно и долгожданно оно ни было, отнимает время у моих занятий, – заявила я, игнорируя пощипывание в носу и глазах. – С моей стороны ужасно безрассудно и неблагодарно радоваться освобождению от такого важного урока, когда каждая его минута способна повлиять на благодатную почву моей си…

Я поперхнулась воздухом, натолкнувшись на невидимую преграду, не позволившую мне покинуть тоннель глициний и шагнуть на основную кольцевую дорожку Садов. Горячая рука обхватила плечо, резко разворачивая, и я испуганно сглотнула, увидев лицо Карателя прямо перед собой. Ни следа улыбки, золото в глазах стремительно тускнело и темнело, пальцы обхватили мой подбородок, не дав избежать изучающего взгляда или отвернуться.

Глупо, но я попыталась вырваться. Наверное, во мне говорило отчаянье, выбравшее меньшее из двух зол. Лучше показать крохотную искру недовольства, вспыхнувшую только что, чем огромный костер, тлевший годами.

– Хату.

С подбородка его рука переместилась за шею, прижимая ладонь к затылку и зарываясь пальцами в волосы. Притянувшись еще ближе, Дан соприкоснулся со мной лбами и глубоко вздохнул.

– Все ароматы этих садов не могут пересилить запах твоей лжи и собирающихся слез, – тихо проговорил Каратель, и это не было укором. – Какую вину ты приписываешь мне, в каком несчастье обвиняешь?

Сейчас мне смешно вспоминать глупую надежду спрятать искренние детские слезы, хлынувшие сразу после его вопроса. Те самые, что огромными каплями стекают по щекам под аккомпанемент душераздирающих всхлипов и придушенных рыданий, словно произошло что-то ужасное, близкое к концу света или, как минимум, воплощению самого страшного ночного кошмара.

– Хату, что случилось?

Его мягкий встревоженный голос стал последней каплей, заставившей меня сдаться. Он мог бы заглянуть в мои мысли, в конце концов, даже тысячелетние демоны и небесные не способны утаить от Дьявола что-либо. Мог бы, но не стал, потому что… мое безграничное доверие было для него ценнее собственного времени.

– Ты пришел без свиты, – наверное, со стороны я напоминала задыхающуюся рыбу, если бы те умели плакать.

Дан нахмурился, вытирая неизвестно откуда взявшимся платком мои щеки. Сказанного было недостаточно, чтобы он понял причину моих слез.

– Их нет, потому что ты пришел сюда ненадолго, – выдавила я очевидное.

Платок замер, Каратель несколько мгновений всматривался в меня, прежде чем спросить:

– Ты плачешь, потому что знаешь, что я должен буду скоро уйти?

Сколько бы я ни думала об этом моменте после, удивление в его голосе все еще кажется мне издевкой. Тогда прекрасный господин увидел мои слезы впервые. Я не плакала, когда упала с лестницы, когда натерла мозоли деревянным мечом, когда все тело болело от верховой езды, когда что-то не получалось, я не проронила и слезинки по тем, кто звался моими родителями, но каждый раз мне хотелось кричать и захлебываться плачем от одной только мысли, что он уходит.

Боясь одним «да» выпустить наружу еще больше постыдных слов, я едва заметно кивнула, уставившись под ноги, и попыталась отстраниться. Теперь, когда ему ясна причина, нет никакой необходимости держать меня, тем более что жесткий кнут правды безжалостно хлестал по голове, побуждая спрятаться. Не говоря ни слова, Дан наблюдал за моими бесполезными попытками вырваться, отказываясь подыграть даже чуть-чуть, чтобы у меня появился хотя бы намек на то, что убежать от собственного позора возможно.

Наконец, я не выдержала:

– Отпусти меня! Отпусти и иди, куда ты там собирался, вообще не приходи, слышишь? Уходи, там, наверное, интереснее! Ты обещал заботиться обо мне, но тебя почти никогда нет рядом! А когда ты здесь, то всегда должен скоро уходить! Видеть тебя не хочу! – я колотила его по груди, захлебываясь словами, чувствами и слезами. – Не хочу плакать! Не хочу скучать! Не хочу…

Я плохо помню, что точно тогда говорила, да и не особо старалась задержать в памяти тот поток, прорвавший плотину моего детского страха больше никогда не увидеть Дана. Из той минуты в память навсегда врезались три вещи. Пальцы, крепче стискивающие его пиджак с каждым отчаянным «уходи!», уверенность, с какой он прижал меня к груди, позволяя вновь обнять себя за шею, и особый вкрадчивый шепот, созданный для того, чтобы им рассказывали секреты на ушко.

– Ах, с каким бы удовольствием я остался здесь, с тобой, моя Хату, – Дан тяжело вздохнул, и я замерла, потому что в его словах слышались лишь усталость и печаль. – Я тоже хочу проводить с тобой больше времени, – Дьявол нежно отер мои щеки от слез. – Однако есть вещи поважнее даже моих желаний. Ты поймешь это, когда станешь старше, а пока, позволь сказать, мое физическое отсутствие вовсе не означает, что меня нет рядом.

Посмотрев на пышные гроздья глициний, я глубоко вздохнула, набираясь смелости вновь оказаться своим заплаканным лицом напротив его, наверняка разочарованного и недовольного. Как и много раз до этого, мои связанные с Дьяволом ожидания не оправдались… в лучшую сторону.

В то время я не догадывалась, что, возможно, остаюсь единственным существом во всех царствах, кто может сказать так. Как правило, чужие ожидания, пропитанные фанатизмом, греховной жаждой или мелочными желаниями Дан опускал в худшую реальность из возможных.

Меня встретила теплая улыбка и согревающее, словно подсвеченное солнцем изнутри, золото его глаз.

– Я знаю все о твоих успехах, любимых вещах и занятиях. Знаю, с кем и как ты любишь проводить время, а также каждую шалость, приходящую в твою очаровательную головку, – усмехнулся Дан. – Знаю, что позавчера ночью ты пробралась в зал реликвий и примерила диадему королев Старого мира, что в библиотеке, вместо всех удобных кресел и соф, ты предпочитаешь подоконник, потому что тебе нравится вид на сад и пение птиц, что на прошлой неделе ты спряталась от Ксены в моем кабинете, и пока твоя бонна безуспешно искала тебя по всему особняку, не имея возможности зайти лишь в мои покои, ты очень бережно и осторожно – за это благодарю – листала бесценные труды времен, о которых почти ничего неизвестно смертным этой эпохи. Нет-нет, Хату, я не сержусь, каждому ребенку нужен простор для маневра и возможность проявить свою любознательность, – Дан легонько щелкнул меня по носу, когда я виновато потупилась. – Я всего лишь говорю тебе, моя радость, что время и пространство не имеют значения. Ты мне веришь?

– Да, – шепнула я.

Что бы я ни чувствовала к своему прекрасному господину в разное время и по разным причинам, мое доверие к нему не колебалось никогда.

– Все еще обижаешься? – хитро приподнял он бровь, заглядывая мне в глаза.

– Нет, извини за то, что я сказала, просто… очень хочу быть рядом с тобой, – пробубнила я, решившись на то, чего никогда не делала прежде. Я робко поцеловала его в щеку, впервые касаясь губами лица Дьявола.

– А вторую? – тут же указал он пальцем на правую, и золото в его глазах почти слепило, радуя своим светом так, что хотелось петь. Получив мой полный неловкости второй поцелуй, Дан довольно зарылся носом мне в волосы, вновь прижимая к себе: – Даже когда ты плачешь, моя Хату, ты все равно остаешься моей радостью, но никогда не роняй слез из-за того, что меня нет рядом, потому что это не так.

– Хорошо, Дан, – с сожалением пробормотала я. – Ты сейчас уйдешь, да?

– Чем ты хочешь заняться? – спросил Дан, сделав вид, что не услышал последнего вопроса, и мы улыбнулись друг другу.

Тогда мой прекрасный господин остался со мной на три дня. Мы вместе ели и играли в «Шаг греха» – любимую настольную игру знати Подземья, служившую как возможностью выиграть нечто ценное, так и поводом обсудить сплетни, или ненароком составить коалицию против кого-либо неугодного. Конечно, выиграть у Дьявола в им же придуманную игру не представлялось возможным, но каждое поражение открывало для меня все новые и новые хитрости, а комментарии Дана делали веселой любую партию, так что проигрыш ни капли меня не расстраивал.

Он проверял, чему я научилась в фехтовании и ненароком, почти лениво, указывал, как добиться того, что прежде не получалось. Играл со мной на пианино (вернее, показывал и учил вещам, не желающим мне поддаваться), наполняя гостиную волшебными мелодиями. Отвечал на сотни вопросов во время конных прогулок по садам и окрестностям, а по вечерам, перед ужином, мы сидели в библиотеке, где своим завораживающим голосом Дан читал мне вслух удивительные истории.

Все это время, за редким исключением, я почти не слезала с его рук и даже спала рядом с Дьяволом в его кровати, крепко обнимая во сне после всех поучительных легенд и волшебных сказок, которые он рассказывал мне на ночь.

На утро четвертого дня, проснувшись в одиночестве, я обнаружила на соседней подушке пустой лист и записку. В записке сообщалось, что мне необходимо написать на нем все, что я хотела бы увидеть или попробовать в нашу следующую встречу.

Это стало нашей традицией. Пока он отсутствовал, я всегда составляла целый список на следующий раз, а он всегда выполнял из него минимум пять пунктов, смеясь над моими восторгами, когда я получала желаемое и становилась его настоящей радостью.