Глава 3

Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.

Марина Цветаева

Той первой ночью в царстве Карателя, в его спальне, мне приснился кошмар.

Зародившись в ней, он рос со мной, обретал собственный характер, манеру и даже некое подобие расписания, впоследствии превратившись в кого-то, кого можно назвать заклятым другом. Со временем я научилась трактовать его, относя к последствию чего-либо или, напротив, предупреждению. Неизменным оставалось одно: дурной сон боялся Дьявола, как дрова огня, и развеивался пеплом на ветру, стоило руке Дана коснуться моей головы.

В ту ночь кошмар был последствием, галочкой, отметившей новую страницу моей жизни, или отместкой за сытый живот и мягкую постель.

Я стояла в желтой рубашке и дырявых штанах посреди ветхой гостиной старого дома, а холодный ветер дул в лицо и со спины из распахнутых дверей и окон, принося с собой крики, плач и визг знакомых голосов. Голосов, часто обращенных против меня, но теперь захлебывающихся страхом перед кем-то другим.

На пол с рук капала жидкая грязь, и каждая коричневая капля, касаясь потертых досок, превращалась в красную. Кровь. Густая и пугающая, она расплывалась вокруг, подгоняемая песней ветра, поглощала пол все быстрее и быстрее, поднималась выше, до щиколоток, впитывалась в одежду, пользуясь моим оцепенением, прежде чем показать мне их.

Белые лица с черными провалами вместо глаз. Искаженные ужасом и смертью рты. Наглядный пример, что бывает с теми, кто нарушает слово, данное Карателю.

– Хату.

Распахнув глаза, в полумраке я увидела над собой лицо Дана. Прекрасное и участливое – на нем было легко сосредоточиться, перестать захлебываться кровью и начать дышать. Еще легче стало, когда, справившись с путами одеяла, я смогла сесть и прижаться к нему перепуганным птенчиком, передумавшим вылезать из-под родительского крыла.

– Всего лишь плохой сон, малышка.

Я не помнила, как заснула и вновь оказалась на кровати, окруженной тюлем, но в спальне все еще было темно, и ночную тишину тревожили лишь мои всхлипы, сдержать которые не получалось.

Дан шептал что-то успокаивающее на незнакомом певучем языке, перебирая мои волосы и поглаживая по спине, пока не высохли последние слезы, и я вновь не поверила, что нахожусь в покоях самого Карателя, и сон был тот, что о доме и крови, а не этот – о его тепле и заботе.

– Не уходи, – пробормотала я, когда Дьявол вновь уложил меня на подушки и накрыл одеялом. Дан был в той же одежде, что и за ужином, и я боялась, что он вот-вот накинет свой белоснежный пиджак с золотыми пуговицами и исчезнет насовсем.

– Не уйду, Хату, я буду на кушетке, в этой комнате, – Дан убрал лезущую мне в глаза прядку.

– Нет, совсем не уходи, – смогла я перебороть смущение, обхватив его руку своими и потянув на себя. – Зачем тебе туда, когда здесь много места?

– Я… – что бы ни хотел сказать тогда мой прекрасный господин, он оставил это при себе, вместо слов забираясь на кровать и ложась поверх одеяла позади меня. – Закрывай глаза, дитя, этот день выдался слишком трудным для твоей пока еще хрупкой жизни.

– Мои родители правда умерли?

Я хотела и не хотела задавать этот вопрос весь вечер, но кошмар придал решительности, жажды какой-то точки, черты, разъясняющей все, что осталось за спиной.

– Да.

Дан не раздумывал и мгновения.

– Им… им было больно?

– Да.

Я закусила губу, скорее сдерживая вздох облегчения, чем слезы. Радость никогда не увидеть их оказалась гораздо сильнее осознания причины, почему этого больше не случится. Впрочем, понимай я тогда все до мелочей, не думаю, что отреагировала бы по-другому. Тем людям не было до меня дела, от них я видела лишь жестокость, недовольство и обвинения во всех грехах.

– И… – я тяжело вздохнула, не зная, как спросить.

– Что такое, Хату? – тихо поинтересовался Дьявол, когда вместо слов я только растерянно завозилась под одеялом.

– Мы же в… Междумирьи, – осторожно проговорила я пока незнакомое слово.

– Все верно.

– Но Подземье, твое царство, оно для… душ плохих людей.

– Да, души твоих родителей там, им больно и сейчас, Хату, – понял Каратель, о чем на самом деле я хочу спросить. – Я не приемлю нарушений данного мне слова, но куда больше мне претит издевательство над слабыми и беззащитными. Их души познают все, что заслужили.

Я перевернулась на другой бок, лицом к Дану, различая в полумраке лишь очертания его казавшегося мне тогда бесконечно длинным тела. Мой прекрасный господин лежал на спине, подложив под голову согнутые в локтях руки, и когда я привстала, чтобы увидеть его лицо, он посмотрел точно мне в глаза.

– Ты думаешь о моей жестокости, дитя, или сочувствуешь им?

Я покачала головой, потому что ничего подобного и в мыслях не было. Ни сочувствия, ни жалости, ни плохого о Карателе.

– Нет, я… Спасибо, Дан. Никто из взрослых никогда не отвечал на мои вопросы, и… я вовсе не думаю, что наказывать кого-то за плохие поступки – это жестокость, – призналась я.

– Потому что это справедливость. Ты смышленая девочка, Хату, – мягко проговорил Дьявол, и я вновь увидела золотые искры, вспыхнувшие в темноте его глаз. – Что?

Я поняла, что улыбаюсь, глядя на эти огоньки, лишь после его вопроса.

– Твои глаза… очень красивые.

Он тихо рассмеялся, и искр стало больше. Я зачарованно смотрела ему в глаза, видя, как скользит и исчезает каждая, словно поднимается в ночь от невидимого костра, пока они не стали сливаться друг с другом, и золото не выместило черноту полностью.

– Как бы ни была приятна беседа с тобой, моя радость, тебе пора спать.

– Твоя радость? – моргнула я. – Я тебя радую?

– Да, Хату, пожалуй, за сегодняшний день с тобой я смеялся больше, чем за последние полвека, – покивал Дан.

– Неужели, тебе так скучно и грустно быть Карателем? – не поверила я. – У тебя же, наверное, есть все…

Мой наивный вопрос развеселил его еще больше, но смех не помешал Дьяволу уложить мою голову на подушку. Время разговоров закончилось, я закрыла глаза, но тут же снова распахнула:

– Ты правда не уйдешь?

– Уйду, если по окончанию этого предложения ты еще не будешь спать, – хмыкнул Дан, но прежде, чем я успела испугаться, что рассердила его своим беспокойством, он прижал меня к себе, устраивая под рукой. – Спи и не бойся, моя радость, во всех царствах нет такого кошмара, который не боялся бы меня.

И это было правдой. Никто не мог сравниться с Карателем в умении наводить ужас: дух, человек, демон, падший или небесный – он мог заставить дрожать от страха любого, однако для меня с той поры всегда было страшнее иное: перестать быть его радостью.

* * *

Мое первое утро в Междумирьи пахло горячим хлебом и ягодами, ласкало теплом и пело голосами птиц, которых прежде я не слышала.

– Доброе утро, Хату, – поздоровался Дан, и, открыв глаза, я шумно выдохнула, увидев его совсем близко.

Каратель сидел на корточках перед кроватью, сложив руки на ее краю и опираясь на них подбородком. Медово-золотистые глаза смотрели лукаво, губы изогнула легкая улыбка, и пышные черные волосы переливались в свете солнца, лениво заглядывающего в окна, свободные от тяжелых штор. Их, как и синий тюль балдахина, кто-то красиво собрал тонкими серебристыми шнурками.

– Ты не ушел!

– Я же сказал, что не уйду, – мягко, как кошачьи лапы по песку, утвердил Дан, и я улыбнулась, поняв, что день сменил ночь, но вокруг ничего не изменилось. Мое новое имя все еще при мне, и прекрасный господин, что даровал его, никуда не исчез. – Если я говорю, что что-то сделаю, значит, так оно и будет.

Вскоре я узнаю, что истинности этой фразы его подданные больше боятся, чем уважают, хотя последнее, конечно же, тоже. Страх и уважение были неотъемлемыми спутниками Дана, глашатаями его приближения и свитой, поддерживающей порядок. Уважение склоняло к земле, а страх не позволял поднять глаз, пока Каратель не пройдет мимо, или не обратится лично. Но я была его радостью, а той не знакомо ни первое, ни второе. Пусть пока она об этом и не догадывалась.

– Доброе утро, – запоздало ответила я, приподнимаясь на локтях, и Дан выпрямился, отходя от кровати.

Мне показалось, что солнечные лучи последовали за ним, вспыхивая на золотой вышивке длинного черного пиджака, из-под которого выглядывали алые манжеты и воротник рубашки. Увлеченно рассматривая Карателя в свете дня, я с трудом принимала мысль, что он реален, как и мое нахождение возле него. Однако на то, чтобы убедиться, что это все правда, ушла целая декада.

– Хату, познакомься, это Ксена, – мужчина кивнул куда-то вправо, и я ойкнула, неожиданно увидев там высокую темноволосую женщину в строгом черном платье. Она не двигалась и походила на тень. Безмолвная, тонкая и незаметная. Став старше, я приму это за неоспоримое преимущество, но тогда, в первую встречу, Ксена немного испугала меня.

– Ксена – твоя бонна. Она будет присматривать за тобой, заботиться о твоем здоровье, времяпрепровождении и всем необходимом.

Ее голубые глаза, два сверкающих озерца на бледном, как побеленный камень храма, лице смотрели участливо и тепло. Взгляд напомнил о торговках на рынке, пытавшихся дать мне еды незаметно от владельцев лавок. Тонкие губы изогнулись в улыбке, и женщина склонила голову, демонстрируя искусные переплетения волос, подхваченных костяным гребнем, украшенном черными листьями. Края их были острее ножа, а четыре зубца, тонкие, длинные и смертоносные походили на крошечные пики или мечи. Однажды этот гребень спасет мне жизнь, но пока солнце бликовало на его листьях, заставляя искриться, точно снег на морозе.

– Доброе утро, госпожа Хату, – поздоровалась Ксена низким грудным голосом, и я поняла, что она гораздо старше, чем я подумала сначала, и листопад ее жизни вот-вот обернется метелью.

– Здравствуйте, – пробормотала я после красноречивого кивка Карателя.

– Я оставлю вас на время, – подмигнув мне, Дан направился к выходу, и Ксена низко присела, склонив голову и застыв так, пока за ним не закрылась дверь.

– Как мне… правильно к вам обращаться? – осторожно спросила я, надеясь, что отсутствие моего прекрасного господина не скажется на ее поведении.

Уже тогда я знала, что, на глазах у более сильных, некоторые ведут себя совершенно иначе, чем есть на самом деле. Например, моя родная мать превращалась в саму кроткость и покорность, выпрашивая милостыню у стен храма, но запросто могла вцепиться в волосы любому попрошайке, занявшему ее место на рынке.

– Ровно так, как представил меня повелитель, госпожа Хату, – мягко подсказала Ксена. – Просто «Ксена». Вы – госпожа этого дома, и вам не требуется никаких дополнений для обращения к его слугам или страже. А сейчас вас необходимо привести в порядок перед завтраком и прогулкой по окрестностям.

Я уверена, что по времени ей потребовалось менее половины утренней службы в храме, чтобы превратить меня в девочку, заслуживающую просыпаться среди роскоши и иметь при себе бонну.

За одной из дверей в покоях Дана оказалась просторная купальня, заполненная водой, с ней соседствовала купель с одной стороны и открытая кабина с лавкой с другой. Блеск мрамора и сияние отполированного дерева, золотые краны и серебряные лесенки, высокие плетеные корзины у одной стены и ряд витражных окон на другой.

Я вертела головой и рассматривала все вокруг с приоткрытым ртом, ведь никогда прежде не встречала такой красоты. Если не считать лица Карателя, увиденного впервые вчера. Ксена говорила что-то о разрешении повелителя воспользоваться сегодня его личными покоями, про необходимость чистоты и водных процедур…

Я невнимательно слушала, слишком занятая разглядыванием витражей, представляющих переплетение деревьев, узоров, цветов и листьев. Из изображений мне были знакомы только белые водные девы, алые осенние костерки и желтые циркулосы, букеты которых дарили мужья женам на годовщину свадьбы.

– Так как мы находимся в Садах времен, здесь изображены цветы всех трех царств, – пояснила Ксена, проследив за моим взглядом.

Я не заметила, откуда тогда она достала одежду и заколки, но из ванной Карателя впервые показалась настоящая Хату – девочка с идеально расчесанными и собранными с боков черными волосами в небесно-голубой блузе и синих широких брюках с юбкой. Все вещи выглядели в сотни раз дороже, чем даже те, что носили дети правящих столицей. Гексе было запрещено долго рассматривать что-то подобное, Хату могла касаться мягких тканей и прохладных металлов в своей прическе по праву.

– Как ярок свет звезды, что дарит нам надежду, – с улыбкой проговорил Дан, успевший вернуться в кресло перед камином. – Присаживайся, Хату.

Его пальцы едва оторвались от подлокотника, но Ксена сразу же присела в глубоком реверансе, склонив голову, и покинула комнату, чуть заметно улыбнувшись мне на прощание.

Немного позже я пойму, что взгляда и, тем более, слов Карателя удостаивались лишь два вида созданий: те, кто был ему интересен и те, кого он собирался покарать. Первых было гораздо меньше последних, но Ксена, обычная душа, отрабатывающая грехи своего земного пути служением в резиденции Междумирья, к ним не относилась.

– Что это значит? – спросила я, забравшись на указанное место.

– О чем ты, дитя?

– О том, что ты сказал про звезду и надежду?

– Ах, это, – Дан откинулся на спинку кресла. – Ешь, Хату, я расскажу тебе эту историю.

Мой прекрасный господин знал красивые легенды всех народов смертного царства, и его глубокий бархатный голос переносил к любому из их героев одинаково хорошо и в свете солнца, и под покровом темноты. Его рассказы учили, наставляли, поясняли сложные вещи просто, а простые незабываемо, и они не могли закончиться.

Так, приступив к своему первому завтраку под именем Хату, я слушала о путешествии прекрасного юноши сквозь вечную темноту. Одинокий и несчастный, он так сильно надеялся, что в мире есть что-то, кроме нее, что его надежда превратилась в звезду, чей свет прорезал тьму и указал путь к золотым полям и пышным садам, полных жизни и тепла.

Жаль, что, дав мне имя «яркая звезда», Дан ошибся.

В нашей истории я оказалась тьмой.