– Бланки твои на месте, за них даже не беспокойся. Все хранятся у Массари. Сейчас сам в этом убедишься. Да ты же сам просил их оставить. А Дмитрий Николаевич, как порядочный и ответственный человек, никого еще не подводил, за это я ручаюсь головой. К тому же у него есть определенное положение в юридическом департаменте! Вчера мы объяснили тебе предстоящее дело, и ты согласился участвовать. А сегодня бац! Даешь задний ход… Право, не понимаю, чего тебе еще нужно? Бумаги должны быть в деле, чтобы приносить доход. И в твоем положении я бы не артачился. Мы с Дмитрием относимся к тебе по-товарищески: вспомни, сколько для тебя уже сделали… И зря ты на меня нагородил черт знает что! Обвинил в обмане, выставил в неприглядном виде. Нехорошо, брат, как же нехорошо, ведь я за тебя перед Дмитрием Николаевичем поручался, – в голосе Жардецкого проскользнула обида.

– Хорошо, я поеду, – кивнул головой Петр, поддавшись на его уговоры.

Но Жардецкий солгал, уверенный, что Петр, будучи мертвецки пьяным, на следующий день уже ничего не вспомнит о каком-то своем согласии.

Поселившись на квартире Жардецкого после кражи векселей, Петр сначала никому не собирался их отдавать на хранение, рассчитывая распорядиться ими по своему усмотрению, но живя как и прежде. Однако в один из дней, пребывая в сильном подпитии, проговорился. Мошенники вцепились в него мертвой хваткой и в конце концов убедили отдать векселя на хранение Массари, пообещав за это, что так он покроет свои долги, а заодно заработает проценты на финансовых операциях.

Петр нуждался в деньгах. Надеялся спустя время вернуться домой с повинной головой, просить прощение, объяснив кражу шантажом и угрозой убийства со стороны дружков. А так как матери в тот момент дома не было, то ему и пришлось без спроса взять деньги, чтобы спасти свою жизнь и прочее, прочее. Так представлял он себе свой разговор с матерью, в глубине души и страшась его, и понимая, что прощения не будет.

10

Выйдя на улицу и подозвав извозчика, они поехали на Тверскую. Расплатившись, вошли в подъезд и поднялись на второй этаж, где позвонили в квартиру, занимаемую губернским секретарем Дмитрием Николаевичем Массари.

Их уже ждали. Денщик сразу же отворил им дверь и проводил в небольшую, скромно обставленную гостиную, которая явно давно не проветривалась, отчего в воздухе держался стойкий запах терпкого французского парфюма и крепких сигар.

Отсутствие в обстановке любых предметов, которыми обычно принято украшать жилища, чтобы придать им уютный обжитой вид, не считая сразу же бросившегося в глаза искусно черненого серебряного ящичка, стоящего на комоде, явно указывало, что здесь проживает прирожденный холостяк.

– Ну вот, куда-то прибыли, а как всегда, приходится ждать, – промолвил Жардецкий и весело подмигнул. Он стащил с себя шляпу и принялся ею театрально обмахиваться, как будто ему вдруг стало жарко. После чего подошел к низкому громоздкому дивану и со вздохом облегчения плюхнулся на него.

Предчувствуя нехорошую развязку, Петр то присаживался, то подскакивал. Нервно ходил по комнате взад и вперед, подошел к окну. Прохожих в полуденный час на улице было мало. Проехал мимо окон один экипаж, за ним другой, спустя несколько минут прошли два мужика, один из них нес на спине мешок. Из подворотни следом выскочила маленькая кудлатая собачонка, остервенело залаяла. Второй обернулся и сердито цыкнул на нее. Та для вида еще полаяла, покрутилась вокруг хвоста и понуро потрусила обратно в темную подворотню.

Казалось, что время замедлило бег. Петр нетерпеливо переступил с ноги на ногу и обернулся к Жардецкому, который уже полулежал на диване, расслабленно запрокинув голову и закрыв глаза.

– Святик… Прояви снисхождение к старому и больному, расскажи, что вы там за дело придумали, – неловко пошутил Пётр, но голос его прозвучал как у просителя, неуверенно и униженно. Петр это понял и смутился.

– Да я бы с удовольствием, но не могу. Дмитрий Николаевич не разрешает вмешиваться, когда он ведет какое-то дело. Да погоди ты! Сейчас он придет, и ты всё узнаешь, – лениво отозвался Жардецкий и зевнул. Он приподнял голову, потом снова поудобнее уселся и, вытянув руку на подлокотнике, принялся пальцами выбивать ритмичную дробь.

Продолжая испытывать стыд и конфузясь от ощущения собственной ничтожности, Петр грустно вздохнул. Постоял у окна, отошел и, не зная что делать, присел на другой край дивана подальше от самоуверенного Жардецкого.

Но и диван сразу же показался ему неудобным из-за низко расположенного сиденья. Петр как будто провалился, чуть не уткнувшись носом в свои колени. Поерзав, чтобы устроиться поудобней, он рывком вытянул вперед свои длинные худые ноги, но и так ему было неудобно. Из-за этого неудобства, а больше из-за нарастающего в душе беспокойства, он заерзал и вдруг почувствовал знакомый шум в ушах. Перевел вопросительный беспомощный взгляд на Жардецкого, потом на дверь, в которую должен войти Массари.

Но сидящий на другом конце дивана Жардецкий, казалось, не замечал его судорожных движений. Он делал это намеренно, стремясь подавить свою жертву и показать «той» собственную ничтожность и зависимость от благодетелей.

Прошло ещё несколько томительных минут. Наконец колыхнулась бархатная темно-зеленая портьера, и в комнату молодцевато вошел невысокий приятный мужчина лет тридцати пяти, Дмитрий Николаевич Массари.

При виде его обрадованный Петр подскочил с дивана и пошел к нему навстречу, протягивая руку для приветствия.

– Рад, очень рад видеть вас, Петр Кузьмич, – растягивая губы в холодной улыбке, сказал Массари, пожимая руку молодому купцу. Одновременно он поверх его головы бросил молниеносный взгляд на сидящего в расслабленной позе Жардецкого. Тот кивнул.

Губернский секретарь Дмитрий Николаевич Массари обладал любопытнейшей, можно даже сказать, занимательной внешностью. Его утонченное, гладко выбритое лицо состояло как будто из двух совершенно различных половин: верхней и нижней. И сочетание этих половин придавало лицу Массари неправильность и в то же время совершенно удивительную притягательность. Верхняя часть лица – небольшой белый лоб, рыжеватые, тщательно уложенные назад волосы, дерзкие презрительные глаза, была самой обычной. Зато нижняя часть казалась более выразительной из-за расплющенного носа с горбинкой, как у хищной птицы, и крупными крыльями, которые чувственно трепетали или гневно раздувались при смене эмоций с положительной на отрицательную. Прямые тонкие губы, на которых появлялась и как будто змеилась коварная иезуитская улыбка, и треугольный твердый подбородок завершали портрет этого чрезвычайно опасного, предприимчивого и безжалостного человека.

– Привет, Дмитрий. Понимаешь, этот фрукт снова ничего не помнит из вчерашнего, но я не стал ему объяснять. Лучше ты объясни, – откликнулся Жардецкий и заговорщически подмигнул.

Он быстро пересек комнату и остановился рядом с Массари, напротив Петра. Теперь они оба, похожие на двух изголодавшихся хищников, нагло и в упор разглядывали Ухтомцева.

– Надеюсь, Петр Кузьмич, вы не собираетесь отказываться от наших договоренностей и ваших обязательств? Признаюсь, что я не жду от вас подобного шага, иначе даже не знаю, к чему это может привести впоследствии, – вкрадчиво произнес Массари.

– Я ни в коем случае не собираюсь отказываться от своих перед вами обязательств, Дмитрий Николаевич. Вы не должны так думать. И вы, и Святослав Иванович так много сделали для меня, когда я оказался в трудном положении, – поторопился ответить Петр, смешавшись под их пристальными холодными взглядами.

– Хорошо, что вы это помните. А сейчас прошу вас, присядем, и я расскажу о предстоящем деле, – сказал Массари.

Он остановился возле стола, заложил пальцы правой руки за борт жилета и, глядя только на Петра, заговорил:

– Часть векселей, которые вы отдали мне на хранение, Петр Кузьмич, уже пошли в оборот. Деньги должны делать деньги, это закон. Надеюсь, мы с них получим хорошие проценты, часть которых – ваша законная доля. Другая часть вырученных денег уйдёт на взятки и погашение вашего долга перед нами.

– Но вы же раньше утверждали, что если я отдам вам векселя на хранение, то могу рассчитывать, что долг погашен?

Массари пожал плечами и удивленно ответил:

– Не помню, чтобы я такое говорил…

Петр растеряно покачал головой.

– Позвольте, Дмитрий Николаевич, я хорошо помню, при каких обстоятельствах вы это утверждали, это было…

Массари остановил его.

– Вы иногда забываете, что было вчера. А сейчас так хорошо все помните? Ну, знаете ли… – протянул он насмешливо.

Петр смешался, пробормотав:

– Но мне и правда, так показалось… Впрочем, господа, сделайте же одолжение, возможно, я вас просто не понял…

В глазах Массари промелькнуло удовлетворение, он снисходительно кивнул и продолжил:

– Итак. Оставшаяся часть ваших бумаг в целости и сохранности лежит в сейфе. – Массари показал на комод у стены, на котором, притягивая взгляд Петра, стоял тот самый сейф.

– Хотелось бы уточнить, на какую сумму осталось векселей? Могу ли я об этом что-то узнать? – робким голосом поинтересовался Петр.

Лицо Массари тотчас же оживилось. Кивнув, он сказал:

– Десять тысяч.

– А остальные?– упавшим голосом спросил Петр, с ужасом глядя на Массари.

– Как плохо, когда у такого молодого человека, как вы, наблюдаются провалы в памяти. Может быть, вы больны? – с лицемерным участием поинтересовался Массари. – Чтобы вас не смущать, давайте я сначала закончу говорить о первом деле, а потом мы поговорим по другим вопросам. Вы не против ? – , Крылья носа Массари угрожающе раздулись.

Петр кивнул.

– Не стану скрывать, мы все хотим поправить наше общее пошатнувшееся положение. Вы нам рассказывали, что имеете доверенность от вашей матушки Александры Васильевны Ухтомцевой на подписание векселей. Верно ли я повторил ваши слова? – Массари замолчал в ожидании, вперив хищный взгляд в побледневшее лицо Петра.

– Я… Право теперь уже и не знаю, мог ли я так говорить, мне кажется, я был тогда не в себе… Сейчас я такой доверенности не имею, – неуверенно заключил тот и с беспокойством посмотрел на Жадецкого, как будто ожидая от того подтверждения. Но Жардецкий пожал плечами.

– Нет, имеете! – безаппеляционно заявил Массари, переглянувшись с Жардецким. Оба мошенника прекрасно были осведомлены, что никакой доверенности у Петра Ухтомцева не существует, и что между ним и матерью тянется давняя ссора, из-за которой тот в итоге и оказался на квартире Жардецкого.

Петр вздохнул и понурился. В душе у него в этот миг происходила борьба. Желание жить по-прежнему беспечно и разгульно, иметь деньги победило над совестью, и он вскинул голову:

– Что нужно делать?

Массари с облегчением выдохнул, наклонился и покровительственно похлопал его по плечу.

– Я был уверен, что мы обо всем договоримся. Сейчас вы выпишете на мое имя два векселя по две тысячи рублей, а один на шесть тысяч. Потом мы с вами отправимся к одному состоятельному лицу, которое нас уже ожидает. А дальше просто стойте рядом и учитесь, как легко можно получить деньги прямо из ничего, из воздуха, – воскликнул Массари и весело рассмеялся.

Ухтомцев хотел было возразить, что не из «ничего», а с помощью подлога и использования его имени, но посмотрел на самодовольное хищное лицо стоящего перед ним Массари и смолчал.

– Ну что ж. Время не ждет. Я договорился с господином Стольбергом о встрече на час дня.

– А кто он? – поинтересовался Ухтомцев.

– Да так. Богатый купчик, еврей, недавно овдовел. Занимается продажей зерна и хлеба, а также собирает картины и скупает антиквариат. Богат, как персидский падишах, – рассказывал Массари, направляясь к полированному секретеру.

Он открыл дубовый сейф и вытащил оттуда перевязанную бечевкой черную пухлую папку. Прихватил чернильницу и разложил всё на столе. Потом достал из папки бланки векселей и стал внимательно их просматривать. Выбрав из пачки несколько штук, он положил их на стол, остальные убрал обратно в папку и завязал ее. Потом пододвинул стул к столу и с плотоядной улыбкой взглянул на Ухтомцева.

– Подойдите сюда, Петр Кузьмич. Я покажу вам, где нужно поставить подпись.

Пётр встал и с каким-то жалким выражением лица приблизился.

– Здесь, здесь и вот здесь, – деловито объяснял Массари, тыча пальцем в незаполненные строчки на бланках. Петр кивал головой, но мешкал, раздумывая:

«Как ловко он подводит меня под монастырь… Если что-то случиться, поди, от всего откажется, это с его-то связями в свете и департаментах. Видел бы брат Иван или Федор, чем я занимаюсь… О чем это я! А что же мне теперь делать? Под суд не пойду! Голову в петлю вставлю и дело с концом. А может, встать и уйти? Удерживать-то они меня ведь не станут. А куда мне идти? К матери, брату – не могу, не примут. Пропал я, дурак, совсем пропал…»

– Сомневаетесь? – насторожился Массари.

– Да нет… А мне не будет потом, после того, как это дело вскроется, худо? – пробормотал Петр, чувствуя себя попавшим в капкан. Он затравленно взглянул на Жардецкого, а тот кивнул на Массари.

– Вы хотите быть уверенным в том, не будут ли подписанные вами векселя считаться подложными, и не пойдете ли вы за это потом под суд, и в ссылку в Сибирь? – снисходительно уточнил Массари.

Петр кивнул.

– Уверяю вас, совершенно излишне на этот счет беспокоиться! Было бы худо, если бы вы подписали векселя не по доверенности вашей матери, а от нее самой. В таком случае векселя считались бы подложными. А так – все в порядке, – заверил его мошенник.

И хотя в душе Петра Ухтомцева еще оставались сомнения, он кивнул и, наклонив голову, принялся сосредоточенно расписываться в тех местах на бумагах, куда указывал ему перст ушлого губернского секретаря.

11

Подготовив бумаги к сделке, Массари и Ухтомцев вышли на улицу. Дождались проезжавшего мимо извозчика, сели в коляску и отправились на Пятницкую, где жил богатый московский купец и меценат Давид Абрамович Стольберг.

Подъехав к воротам и огороженному невысоким деревянным забором саду, окружающему уютный белый особняк, Массари и Ухтомцев вылезли из коляски. Калитка во двор оказалась приотворена. Внутри подворья не было никого из работников.       Швейцар отворил им дверь на звонок и пригласил войти.

Они оказались в ярко освещенной полукруглой передней, обстановка в которой не выглядела монументальной и тяжеловесно, что было бы более свойственно для купеческого дома.

Большая хрустальная люстра на фигурном с лепниной белом потолке заливала светом небольшое пространство, прибавляя дополнительной яркости естественному солнечному освещению через окно. Закругленная мраморная лестница напротив входной двери, украшенная резными деревянными перилами с позолоченными набалдашниками, поднималась на второй этаж. На стенах красовались удлиненные вставки синей шелковой ткани, обрамленные позолоченными рамами, как зеркала. Прихожая выглядела изысканно, и ее интерьер явно был именно так и задуман хозяевами – для особенной торжественности.

Убранство гостиной было выдержано в роскошных золотисто-зеленых оттенках. Стены оклеены темно-зелеными шелковыми обоями с восточным узором. Изящная мягкая мебель с дорогой обивкой и позолотой стояла на выпуклых маленьких ножках на дубовом, начищенном до блеска красном паркете. На низеньком полированном столике красовалась изящная персидская ваза. На шатровом потолке красиво был выложен инкрустированный позолотой деревянный узор. Узкие длинные окна, обрамленные красиво задрапированной светло-зеленой тканью и золотистыми в тон мебельной обивки ламбрекенами, подчеркивали изысканность и вызывающую роскошь убранства. На стенах висели две картины с осенним пейзажами.

Внимание Петра Ухтомцева привлекла картина, на переднем плане которой уверенной рукой мастера была изображена стоящая на фоне реки девушка в белом платье, с улыбкой на одухотворенном лице. Темные воды реки были усыпаны опавшими пожелтевшими листьями. На другом берегу темнел лес, пронзенный яркими красными и желтыми красками ясного осеннего дня.

Девушка стояла вполоборота. Тонкие черты ее удлиненного прекрасного лица, блестящие черные глаза и выступающий с горбинкой нос выдавали в ней еврейку. Эта девушка, ее милая и немного смущенная улыбка, упавшие на траву жухлые листья, река и просвеченный солнцем лес на заднем плане картины создавали единое и гармоничное целое, прославляющие торжество и бесконечную радость жизни.

Пока Массари и Ухтомцев в ожидании хозяина скучали, изредка переговариваясь, распахнулась дверь, и они увидели вошедшего в комнату темноволосого худощавого мужчину приятной наружности лет сорока пяти. Это был хозяин дома Давид Абрамович Стольберг. Энергично пожав руки гостям, он широким уверенным жестом предложил присесть в кресла.

То, как он держал себя, как двигался и решительно пожимал руки выдавало в нем уверенного и знающего себе цену человека. Черты его благородного приятного лица с небольшими черными усиками, умный взгляд, ловкие и точные движения небольших крепких рук более указывали на образованного дворянина, чем на купца. И это сразу бросалось в глаза. Массари, не без основания считавший себя опытным физиогномистом и неплохим психологом, сразу определил, что Стольберг – достойный и серьезный противник, которого не так-то просто провести. Когда все расселись, и закончился привычный обмен любезностями, на губах у Массари проскользнула и быстро исчезла та самая, знакомая Петру Ухтомцеву, иезуитская улыбка.

– Итак, господа, чем обязан вашему визиту? – вежливым, но довольно равнодушным голосом поинтересовался он, почему-то сразу взглянув на Массари и выделяя его, как главного.

Когда все расселись, и закончился привычный обмен любезностями, на губах у Массари проскользнула и быстро исчезла та самая знакомая Петру Ухтомцеву, иезуитская улыбка. И как только Стольберг заметил эту змеящуюся улыбку, он интуитивно догадался, что человек, сидящий напротив, – мошенник, который ведет себя нахально, открыто давая этим понять, что всё заранее просчитал, ничего не боится и привык достигать своих целей. Гость понял, что Стольберг его раскусил. В глазах Массари загорелся нехороший хищный огонек, который тут же погас, и на его лице вновь заиграла фальшивая, как будто приклеенная улыбка.

Давид Абрамович Стольберг увлекался игрой в шахматы, и в своем узком кругу считался опытным игроком. По роду обширной предпринимательской деятельности ему также приходилось порой разгадывать различные психологические задачки. Оценивая своих неожиданных и таких разнящихся между собой посетителей, он вдруг решил разгадать намерения «этих мошенников», как он их про себя сразу же окрестил. Решив, что не откажет себе в удовольствии сыграть в хорошо известную всем деловым людям игру в поддавки, он ради того, чтобы выставить мошенников в невыгодном и унизительном положении, а главное, вывести на чистую воду, был готов даже расстаться с некоторой суммой денег. А когда он об этом подумал, то про себя презрительно усмехнулся.

– Я представляю интересы сына вдовы, купчихи Ухтомцевой Александры Васильевны, Петра Кузьмича, – напыщенно заговорил Массари, указывая на помятую и обмякшую фигуру сидящего в кресле молодого Ухтомцева.

– Как же… Имею честь быть хорошо знакомым с Александрой Васильевной Ухтомцевой и ее старшим сыном Иваном Кузьмичом. А вы, стало быть, младший сын и брат Ивана Кузьмича? – благожелательно обратился к Петру Стольберг. Тот привстал и охотно кивнул.

– У вас имеются рекомендации, господа? – продолжил Стольберг, быстро взглянув на Массари.

– Вот письма от нотариуса Подковщикова Алексея Сергеевича, а это от коллежского регистратора Шпейера Павла Карловича. Извольте взглянуть, – откликнулся Массари и с ловкостью фокусника достал из папочки на коленях два сложенных листа.

Пока Стольберг тщательно просматривал поданные бумаги, Массари рассказывал:

– Имею честь служить губернским секретарем Горбатовского уезда, также имею от родительницы госпожи Массари Елены Давыдовны доверенность на управление родовым имением в триста душ.

– Понятно. Надеюсь, что бумаги, которые вы предоставили, не поддельные, – с легкой иронией в голосе заметил Стольберг и прямо взглянул на гостя.

На лице Массари не дрогнул ни один мускул. Пожав плечами, он спокойно ответил:

– Нет.

– Почему вы пришли ко мне? – спросил Стольберг.

– Потому что у вас безупречная репутация в деловых кругах, и о вас хорошо отзываются в департаменте, вы честный и порядочный человек, которому можно доверять. Поэтому мы посмели прийти к вам с одним интересным деловым предложением. Мы надеемся, что предложенное нами дело заинтересует вас. Вы не останетесь в накладе, да и мы тоже извлечем пользу, – признался Массари, демонстрируя искренность намерений.