Война около Тускула длилась несколько месяцев. С одной частью войска консул осаждал лагерь эквов, другую дал тускуланцам для возвращения крепости. Штурмовать его было невозможно; наконец голод вынудил врагов выйти оттуда. Доведенные до крайности, безоружные и нагие, они были прогнаны тускуланцами под ярмом. Когда они в позорном бегстве стремились домой, римский консул настиг их у Альгида и перебил всех до одного. Приведя назад войско, победитель располагается лагерем у Колумена – таково название этого места. И другой консул двинулся от Рима, когда, по удалении врага, миновала уже опасность для римских стен. Таким образом, вступив с двумя армиями во вражеские пределы, консулы производят страшное опустошение – один в землях вольсков, другой – в землях эквов.

У большинства писателей я нахожу известие, что в том же году отложились антийцы, что консул Луций Корнелий вел эту войну и взял город. Но я не смею утверждать этого наверняка, так как у более древних писателей нет никакого упоминания об этом.

24. По окончании этой войны патрициев страшит домашняя распря с трибунами. Последние громко заявляют, что войско коварно держат вне отечества, что этот обман имеет целью помешать проведению законопроекта, что они, тем не менее, доведут до конца начатое дело. Однако Луций Лукреций, префект города, добился отсрочки замышляемых трибунами дебатов до прибытия консулов.

Появилось еще новое основание для волнения. Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду^[270] Марка Вольсция за то, что он несомненно был ложным свидетелем против Цезона. Ибо из многих показаний вытекало, что брат Вольсция, с тех пор как заболел, не только не показывался никогда на форуме, но даже и не вставал с постели и, проболев много месяцев, умер и что в то время, к которому свидетель относил преступление, Цезона не было в Риме, так как товарищи его по службе удостоверяли, что он постоянно был с ними в войске и не пользовался никаким отпуском. Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное^[271]. Так как он не решался идти на третейский суд, то все эти вполне согласные одно с другим обстоятельства так же мало позволяли сомневаться в осуждении Вольсция, как в свое время в осуждении Цезона на основании его показаний. Помехой служили трибуны, которые заявляли, что не позволят квесторам собрать комиции по делу подсудимого, если не состоятся предварительно комиции относительно законопроекта. Так оба дела затянулись до прибытия консулов.

Когда они с триумфом вступили в город в сопровождении победоносного войска, большая часть считала трибунов напуганными, так как относительно законопроекта они хранили молчание. А между тем они, ввиду окончания года, домогаясь в четвертый раз трибунства, перенесли борьбу со споров о законопроекте на выборные комиции. И хотя консулы ратовали против продления трибунства нисколько не меньше, чем если бы был опубликован законопроект об умалении их власти, победа, однако, оказалась за трибунами.

В том же году эквам, согласно их просьбе, дарован был мир. Ценз, начатый в предыдущем году, был закончен; рассказывают, что принесенная при этом очистительная жертва была десятой от основания города. Насчитано было сто семнадцать тысяч триста девятнадцать граждан.

Гражданская и военная слава консулов того года была велика, так как и вне отечества они установили мир, и дома государственная жизнь шла если не в полном согласии, то, во всяком случае, с меньшей враждой, чем прежде.

25. Последовавшие затем консулы Луций Минуций и Гай Навтий [458 г.] приняли два дела, оставшихся от предыдущего года. Так же, как прежде, консулы мешали проведению законопроекта, а трибуны – суду над Вольсцием; но новые квесторы были более сильны и пользовались бóльшим авторитетом. С Марком Валерием, сыном Мания, внуком Волеза, квестором был Тит Квинкций Капитолин, бывший три раза консулом. Не имея возможности вернуть роду Квинкциев Цезона, а государству – лучшего юношу, он преследовал справедливой и законной враждой лжесвидетеля, лишившего невинного человека возможности защищаться. Так как Вергиний больше всех трибунов настаивал на обсуждении законопроекта, то консулам дан был двухмесячный срок для изучения его, с тем условием, что голосование будет допущено после того, как они объяснят народу, какое в предлагаемом законопроекте скрыто коварство. За назначением этого срока в городе наступило успокоение.

Но эквы ненадолго дали отдых: нарушив договор, заключенный с римлянами в прошлом году, они передали власть Гракху Клелию; он был тогда первым лицом среди эквов. Под предводительством Гракха они произвели вражеское опустошение в лабиканских, а затем и в тускуланских полях и с огромной добычей расположились лагерем на Альгиде. В этот лагерь явились из Рима послами Квинт Фабий, Публий Волумний и Авл Постумий жаловаться на обиды и требовать, согласно договору, удовлетворения. Вождь эквов приказывает им изложить требования римского сената дубу; а он-де тем временем займется другими делами. Огромный дуб этот возвышался над палаткой, и в тени его было прохладное место. Тогда один из послов, уходя, сказал: «И этот священный дуб, и все боги да услышат, что вы нарушили договор; да внемлют они теперь нашим жалобам и да помогут оружию, когда мы будем преследовать в недалеком будущем одновременное нарушение законов божеских и человеческих». Когда послы вернулись в Рим, сенат приказал одному консулу вести войско против Гракха на Альгид, а другому поручил опустошать пределы эквов. Трибуны по обыкновению начали мешать набору и, быть может, до конца мешали бы, но неожиданно явилась новая опасность.

26. Огромные силы сабинян, производя ужасный разгром, подступили почти к самым стенам города: поля были страшно опустошены, на город наведен страх. Тогда плебеи, смилостивившись, взялись за оружие: несмотря на протесты трибунов, набрано было две больших армии. Одну повел Навтий против сабинян и, расположившись лагерем у Эрета, с малыми отрядами, нападая преимущественно в ночное время, произвел такое опустошение в сабинских полях, что сравнительно с ними римские пределы казались почти нетронутыми. Минуций в исполнении возложенного на него поручения не обнаружил такой же силы духа и не имел такого же счастья; расположившись недалеко от врага, не потерпев никакого значительного поражения, он робко держался в лагере. Заметив это, враги, став дерзкими при виде страха противника, как это обыкновенно бывает, напали ночью на лагерь; но так как открытое нападение не имело успеха, то на следующий день они обложили его окопами. Однако, прежде чем они успели заградить все выходы, пять всадников, пробравшись через неприятельские посты, принесли в Рим известие, что консул и армия в осаде. Ничего не могло случиться так нежданно-негаданно. Распространились такой страх и такое смятение, точно враги осаждали не лагерь, а город. Приглашен был консул Навтий; но так как на него мало было надежды и решено было выбрать диктатора, который бы поддержал потрясенное государство, то с общего согласия выбран был Луций Квинкций Цинциннат.

Нижеследующее должны внимательно выслушать те, которые презирают все людские блага, кроме богатств, и думают, что нет места ни почету, ни доблести там, где нет изобилия в сокровищах. Луций Квинкций, единственная надежда Римского государства, обрабатывал за Тибром, против того места, где теперь находится верфь, поле в четыре югера^[272], именуемое Квинкциевым лугом. Там, когда он усердно рыл канаву заступом или пахал – во всяком случае занят был полевыми работами, это известно точно, – послы, обменявшись с ним взаимными приветствиями, попросили его, на благо ему и государству, выслушать в тоге^[273] поручение сената; спрашивая с удивлением, все ли благополучно, он приказывает жене своей Рацилии поскорее подать из хижины тогу. Когда, отерши пыль и пот и одевшись в тогу, он выступил вперед, послы, принося поздравление, приветствуют его диктатором, призывают в город, объясняют, какая паника в войске. Для Квинкция был приготовлен по распоряжению властей корабль, и, когда он переправился, его встретили три сына, затем остальные близкие и друзья и, наконец, бóльшая часть сенаторов. В сопровождении этой толпы, в предшествии ликторов он отведен был в свой дом. И плебеи сбежались в большом количестве; но они далеко не с такой радостью смотрели на Квинкция, считая и власть эту чрезмерной, и мужа этого еще более крутым, чем сама власть. И в ту ночь ограничились тем, что расставили караулы в городе.

27. На следующий день, выйдя до рассвета на форум, диктатор назначает начальником конницы Луция Тарквиция, человека хотя и принадлежавшего к патрицианскому роду, но по бедности служившего в пехоте^[274]; тем не менее по военной доблести он считался далеко превосходящим всю римскую молодежь. С начальником конницы он является в собрание, объявляет суды закрытыми, приказывает по всему городу запереть лавки, запрещает всем заниматься какими бы то ни было частными делами. Затем всем, находящимся в воинском возрасте, велит явиться до захода солнца на Марсово поле, вооружившись, запасшись готовой пищей на пять дней и взяв по двенадцать кольев; кто по преклонности лет не годен был для службы, тому он приказывает варить пищу для соседа-воина, пока тот будет готовить оружие и искать колья. Таким образом, юноши поспешно разошлись собирать колья; брали, где кому было ближе – никто не встречал противодействия; и все аккуратно явились согласно распоряжению диктатора. Построив затем строй, одинаково пригодный для марша и для сражения, если бы того потребовали обстоятельства, сам диктатор ведет легионы, а начальник конницы – всадников. В обоих отрядах сказаны были одобрительные речи, каких требовали обстоятельства: пусть прибавят шагу; надо спешить, чтобы за ночь добраться до врага; консул и войско римское в осаде, они заперты уже третий день; неизвестно, что принесет каждая ночь или день; часто в одну минуту решаются величайшие дела. И воины, угождая вождям, кричали также друг другу: «Спеши, знаменосец, не отставай, воин!» В полночь они достигают Альгида и останавливаются, заметив, что враг уже близко.

28. Тут диктатор, объехав и осмотрев, насколько позволяла ночь, протяжение и форму лагеря, распорядился, чтобы военные трибуны приказали воинам сбросить свое снаряжение в одно место и вернуться в ряды только с оружием и кольями. Приказание было исполнено. Затем в том же порядке, в каком были на пути, он располагает все войско вокруг лагеря врагов в одну шеренгу и приказывает по данному сигналу всем закричать, а затем каждому рыть перед собою канаву и насыпать вал. За распоряжением последовал сигнал. Воины выполняют приказание. Крик раздается вокруг врагов; он достигает и за пределы неприятельского лагеря и слышится в лагере консула. Это вызывает на одной стороне панику, на другой – радость. Римляне, поздравляя друг друга, что слышны крики сограждан и что близка помощь, также наводят страх на врага с караульных постов. Консул говорит, что дело откладывать нельзя; крик этот обозначает не только приближение помощи, но и начало дела; несомненно, что с наружной стороны лагерь врагов уже осажден. Поэтому он приказывает воинам взяться за оружие и следовать за ним. Ночью началось сражение; криком они дают знать легионам диктатора, что и на их стороне началось дело. Эквы уже готовились помешать окапывать их лагерь, как запертый враг начал битву; поэтому, обратившись от окружающих на напавших с внутренней стороны из опасения вылазки через их лагерь, они дали возможность осождающим беспрепятственно заниматься всю ночь укреплениями; а консул дрался до рассвета. К восходу солнца диктатор уже окружил врагов валом и они едва выдерживали бой с одним войском. Затем войско Квинкция, по окончании работы взявшись тотчас за оружие, бросилось на вал. Тут предстояла новая битва, а прежняя между тем нимало не ослабевала. Тогда, теснимые опасностью с двух сторон, они от сражения переходят к мольбам, упрашивая и диктатора, и консула, чтобы они не пользовались победою для избиения их, чтобы позволили им без оружия уйти оттуда. Консул отослал их к диктатору; тот в раздражении присоединяет позорное условие: приказывает привести к нему связанными вождя Гракха Клелия и других знатных лиц и удалиться из города Корбиона, заявив, что кровь эквов не нужна ему; они могут уйти, но они будут прогнаны под ярмо, с целью вынудить у них, наконец, признание, что они подчинены и побеждены. Ярмо делается из трех копий, из которых два втыкаются в землю, а одно перекидывается сверху и привязывается. Под такое-то ярмо диктатор и прогнал эквов.

29. По взятии неприятельского лагеря, наполненного всяким добром – враги отпущены были нагими, – всю добычу он отдал только своим воинам; а консульскому войску и самому консулу он с упреком сказал: «Вы не получите, воины, части добычи с того врага, которому вы сами чуть не стали добычей; и ты, Луций Минуций, пока приобретешь дух, достойный консула, будешь командовать этими легионами в качестве легата». При таких обстоятельствах Минуций отказывается от консульства^[275] и, повинуясь приказанию, остается у войска. Но в это время люди с такой готовностью преклонялись перед высшей властью, что это войско, более помня о благодеянии, чем о бесчестии, назначило диктатору золотой венок в фунт весом, а когда он уходил, приветствовало его именем защитника.

В Риме сенат, собравшийся под председательством городского префекта Квинта Фабия, приказал Квинкцию с триумфом вступить в город в том порядке, в каком он шел. Перед колесницей вели вождей врагов, несли воинские знамена, а за нею следовало нагруженное добычей войско. Говорят, что были накрыты столы с яствами перед всеми домами и пирующие провожали колесницу триумфальными стихами^[276] и обычными шутками, как бы гуляя с собутыльниками.

В тот день с общего одобрения было даровано право гражданства тускуланцу Луцию Мамилию^[277]. Диктатор тотчас сложил бы власть, если бы его не задержали комиции по делу лжесвидетеля Марка Вольсция. Страх перед диктатором остановил сопротивление трибунов. Осужденный Вольсций удалился в изгнание в Ланувий. Квинкций, получивший диктатуру на шесть месяцев, сложил ее на шестнадцатый день. В эти дни консул Навий дал блестящую битву сабинянам у Эрета; и этому поражению предшествовало опустошение полей. Фабий послан был на место Минуция на Альгид. В конце года трибуны завели речь о законопроекте; но, ввиду отсутствия двух армий, сенаторы настояли на том, чтобы не делалось никаких предложений народу; плебеи, однако, одержали верх в том, что избрали в пятый раз тех же трибунов. Рассказывают, что на Капитолии показались волки, но были прогнаны собаками; вследствие этого предзнаменования на Капитолии принесена была очистительная жертва. Такие события произошли в этом году.

30. Далее консулами были Квинт Минуций и Марк Гораций Пульвилл. В начале года [457 г.], пользуясь внешним миром, дома вызывали смуты те же трибуны, тот же законопроект; и дело пошло бы дальше – так сильно было раздражение умов, – если бы, точно нарочито, не пришло известие, что в Корбионе истреблен гарнизон при ночном нападении эквов. Консулы созывают сенат; им дается приказание произвести наскоро набор и отправиться с войском на Альгид. Это распоряжение, прекратив спор о законопроекте, вызвало новое препирательство из-за набора, и протест трибунов начинал уже одолевать власть консулов, как нагрянула новая беда: сабинское войско явилось для грабежа в римские поля, а оттуда двигалось к городу. Страх перед этой бедой заставил трибунов допустить набор, но под условием, чтобы с этого времени выбираемо было десять плебейских трибунов, так как над ними издевались пять лет и в них оказалось мало помощи плебеям. Крайность вынудила сенаторов согласиться на это; но они добились только того ограничения, чтобы после того не были избираемы те же самые трибуны. Немедленно собраны были комиции для избрания трибунов, чтобы после войны и это обещание, как многие другие, не оказалось ложным. На тридцать шестом году со времени избрания первых трибунов было выбрано их десять – по два из каждого разряда – и было выговорено, чтобы этот порядок остался и на будущее время. Затем, после окончания набора, Минуций отправился против сабинян, но не нашел врага. После того как эквы, перебив гарнизон в Корбионе, взяли уже и Ортону, Гораций дал битву на Альгиде, истребил много народу и прогнал врага не только с Альгида, но и из Корбиона и Ортоны. А Корбион он даже разрушил за предательство гарнизона.

31. Затем консулами сделались Марк Валерий и Спурий Вергиний [456 г.]. Внутри и вне государства господствовал мир; но граждане страдали от дороговизны съестных припасов, происшедшей вследствие проливных дождей. Был проведен законопроект о раздаче плебеям участков на Авентинском холме^[278]. Вновь избраны были те же народные трибуны. На следующий год [455 г.], в консульство Тита Ромилия и Гая Ветурия, во всех своих речах они постоянно говорили о законопроекте: им-де стыдно, что число их напрасно увеличено, если в течение двух лет их службы дело остается так же без движения, как оно оставалось в предыдущее пятилетие. Когда всецело заняты были этим делом, из Тускула явились перепуганные гонцы с известием, что эквы находятся в тускуланской области. Недавняя услуга, оказанная этим народом, заставила стыдиться медлить с подачей помощи. Оба консула, отправившись с войском, находят врага на обычном месте – на Альгиде. Там произошла битва. Более 7000 врагов было убито, другие обращены в бегство, приобретена огромная добыча, которую консулы, вследствие оскудения казны, продали. Но эта мера вызвала негодование в армии и в то же время дала трибунам предлог к обвинению консулов перед плебеями.

Поэтому-то, как только они сложили власть, в консульство Спурия Тарпея и Авла Атерния, Ромилий был привлечен к суду Гаем Кальвием Цицероном, народным трибуном, а Ветурий – Луцием Алиеном, плебейским эдилом. Оба, к большому огорчению патрициев, были осуждены: Ромилий к уплате десяти тысяч медных ассов, а Ветурий – пятнадцати тысяч. Но несчастье, постигшее предшественников, не остановило новых консулов; они говорили, что осудить можно и их, но провести законопроект не в состоянии будут ни плебеи, ни трибуны. Тогда, оставив законопроект, сделавшийся уже старой песней, трибуны повели дело с сенатом мягче, говоря, что пора, наконец, положить конец спорам; если плебейские законопроекты не нравятся, то пусть позволять выбрать законодателей сообща – из плебеев и патрициев, которые бы внесли предложения, полезные тем и другим, и уравняли бы свободу. Сенаторы не отвергали предложения, но заявляли, что законодателями должны быть только патриции. Так как все согласны были относительно необходимости законов и расходились только относительно того, кому предлагать их, то отправлены были в Афины послы – Спурий Постумий Альб, Авл Манлий и Публий Сульпиций Камерин; им приказано было списать знаменитые законы Солона^[279] и ознакомиться с учреждениями, обычаями и правом других греческих государств.

32