Он быстро переоделся, сменив светлый английский костюм на дорожный камзол поверх свободной длинной рубашки. На ногах оказались мягкие восточные туфли с загнутым носком.

– Не было такого уговора, чтоб тебя везти, – спокойно сказал Халил, – у меня и свободного верблюда нет для этого.

– Тода я забирай веси. Ты не получис груса.

– Забирай.

Халил сделал знак, и нары легли на землю.

Китаец, подойдя к одному из верблюдов, стал сбрасывать ящики, забитые тканями, на землю. Скинув все, он, кряхтя и тужась, развернул их в сторону склада. Народу у бань собралось уже много, и очередь начала обращать внимание на сумятицу, возникшую возле верблюдов. Любопытные показывали пальцами на караван, который сначала грузят, а потом сразу же разгружают. Китаец, заметив это, неожиданно заговорил на чистейшем русском языке:

– Все уговоры заключаются здесь. Когда тебя нанимали, были другие планы, сейчас иные. Я думаю, господин Тропицкий предложил нормальную цену. Я могу остаться здесь. Но и ты останешься без денег. Груз в Акмолинск ты сейчас навряд ли хороший сыщешь. Не сезон.

– Дело не в цене, – удивившись такому обороту, ответил Халил, – я не могу везти столько груза и китайца, который на самом деле…

– Для всех я китаец, и для тебя тоже. За неудобства доплачу. И вот, – он ногой ткнул в ящики с тканями, – эти в следующий раз заберу. Давай договоримся. Я не задаю тебе вопросов, ты не спрашиваешь меня. Ты и так теперь знаешь больше, чем нужно, караванщик. Я обязан ехать с этими документами в чувалах. Тебе этого достаточно?

– Мне платят за вес, а не за вопросы. – Халил указал еще на один ящик: – Тоже оставляем.

– Может, другой? Тут дорогие товары.

– Тяжелый, – Халил приподнял рукой ящик, – дорога тоже нелегкая. Не берем его.

Китаец чертыхнулся и, не прося помощи у Халила, стал перетаскивать ящики обратно на склад. Халил попытался помочь, схватил ящик, тот, что потяжелее, но китаец почему-то запретил ему:

– Я сам. Готовь верблюдов.

Перенеся все ящики, китаец вышел со склада с какой-то тряпкой, вытер об нее руки и, проверяя крепления груза на верблюдах, увидел саженец.

– Черный тополь. Такие влагу любят. Побольше на корни намотать нужно, – он свернул свои тряпки и стал оборачивать ими саженец, – если смачивать не забывать, вода долго держаться будет. Главное, эти тряпки в дороге не снимать, чтоб корни не оголились.

Халил, махнув рукой в знак согласия, приказал верблюдам встать. Те с недовольным ревом поднялись с колен, мотая из стороны в сторону головами так, что с губ слетала пена.

Из города выехали через час. Попетляв по улицам, вырвались вновь в сады урюка и пригородные бахчи. Оазис кончился к вечеру, а наутро караван уже шел по такыру – сухой, потрескавшейся от солнца и дождей глиняной дороге. Бесконечные желтые пески Сандыклы потянулись со всех сторон, барханами переходя в прозрачное небо. Жара раздавливала, выжимая из путников последние капли влаги.

Китайцу все время чудились водоемы и колодцы, и он оживлялся, настойчиво указывая к ним путь. Халил, завернутый в плотный ватный халат, неторопливо выводил верблюдов к основному Туркестанскому тракту, не обращая внимания на выкрики попутчика. Сколько раз миражи уводили караваны в пустоту, сколько людей покоится в этих песках! Поверишь призраку – сам им станешь. Бура на то и потомок коспака^[5] и туркменского дромадера, что воду чувствует за десятки верст. В ту сторону, куда показывает китаец, ни разу не повернул голову. Идет, не сбиваясь с шага, перетирая подошвами горячий песок.

К концу третьего дня такыр закончился и на земле появились островки травы. На тракте было уже спокойней. Китаец постоянно крутился рядом с грузом, то и дело проверяя его сохранность. Не забывал он также о саженце.

– Засохнет. Слышишь, Халил? Воды ему надо.

– Дойдем до первой реки, будет ему вода.

До реки шли еще двое суток. С первыми аулами и стойбищами появились и бродячие отряды.

Бандиты назывались то ибрагимовцами, то асановцами, то чомолаковцами, требовали платить им за дорогу, заверяя, что больше каравану опасаться нечего. Но через два перехода вновь появлялись на стоянках, вызывали Халила на разговор. Слушая и кивая, что оплата уже была и что караван не настолько загружен, чтоб платить всем и вся, упрямо требовали мзду.

– Я дважды уже давал, – упирался Халил, стоя перед верблюдами, – вы если так будете за дорогу брать, то кто по вашей земле ходить будет? Кто главный?

– Я, курбаши^[6] Юсуп, – блеснул дулом револьвера лысый, с мясистыми ушами чомолаковец. – Чего упираешься, караванщик? Чего на рожон лезешь? Все платят, и ты будешь. А нет – вьюки заберем.

– А те отряды тоже твои? Раньше за всю дорогу от песков до перевала один раз платили. С чего правила поменялись?

– У кого оружие, – курбаши приподнял револьвер вверх, – тот и правила устанавливает. Я на своей земле, другие – на своей. Я к ним не лезу, они ко мне. Мне платят, я пропускаю. Десятую часть отдаешь или нет?

– Если нет? – Халил посмотрел в глаза курбаши. – Завтра у всех оружие появится. Всем платить, что ли? Одну и ту же землю на куски порвали и себя хозяевами назначили, а дальше и ее кромсать начнете? За каждый шаг моего нара деньги брать будете?

– Ахмад, Азиз! – крикнул Юсуп. – Этого связать. Не хочет по-хорошему.

На пути к Халилу помощники Юсупа остановились, увидев, как наперерез им бежит китаец. В руках у него были рулоны ткани. Китаец бросил к ногам Юсупа товар и упал перед ним на колени.

– Вот! – воскликнул курбаши. – Хоть и китаец, а умнее тебя оказался. Ахмад, Азиз, товары заберите и по коням. А ты запомни, караванщик, оружия у всех не может быть. Только у сильных. Ты слабый, тебе оружие не нужно. Что ты с ним делать будешь, ворон стрелять? Сажай вон лучше деревья, – он заметил привязанный к верблюду саженец, – и плати исправно.

– Запомнил, – ответил Халил, – без оружия справлюсь как-нибудь.

Когда чомолаковцы уехали, китаец поднялся с колен, отряхнулся и зло произнес:

– Чуть груз не потеряли из-за тебя. Чего ты с ними в спор вступаешь? Тебе какое дело до моего груза? Отдавай и все. И где тебя такого Тропицкий нашел, ума не приложу.

– Никто, наверное, без помощников ехать не согласился, – честно ответил Халил, – вот и пришлось меня нанимать.

– Ладно, – похлопал его по плечу китаец, – не злись. Вспылил. Ночуем здесь?

Халил на это ничего не ответил. Встал возле Буры, расстегивая седло.

– Значит, здесь, – пробурчал китаец себе под нос и, достав из кармана платок, высморкался, – в этом деле ты хозяин.

Весь следующий день караван шел по перевалу. Бура не спеша вел за собой привязанных к его седлу верблюдов, те мирно шагали следом, пожевывая вечную жвачку и шурша мозолями по камням.

За перевалом жара спала. Нары двигались по степному тракту день и ночь, все ближе и ближе подбираясь к железным горам Сары-Арки. Остался позади Балхаш с его прозрачной водой и землями, пропитанными мертвой, черной солью. Прошли святые места, горы Бектау и Акшатау.

Уже по Нуринским землям потянулся караван, когда со стороны стоящей впереди сопки Иткыр неожиданно налетел отряд всадников в грубых степных тулупах. Всадники мигом окружили наров, посматривая на чувалы и ящики с товаром. Халил сбросил с лица накидку, защищающую от мошкары, и остановил своего верблюда.

– Не ты ли, Халил? – узнав караванщика, громко крикнул рослый всадник с ярко-желтым лисьим малахаем на голове. – Сартовские товары?

Вовремя толкнул китайца Халил: тот уж было открыл рот, чтоб своими назвать. Лучше не надо… Халил надавил на бедро китайца локтем.

– Молчи! – шепотом подсказал он и тут же крикнул: – Алимбай, пусть солнце светит тебе всегда! Рад тебя видеть! Джалиловские, конечно.

– А чего так мало? – недоверчиво спросил Алимбай. – Боится торговать? Его товарам у нас всегда дорога открыта, – он ухмыльнулся, словно волк оскалился перед броском, – точно его?

Алимбай соскочил с коня и подошел вплотную. Поводил носом, словно вынюхивая, правда ли ткани везут. Затем подошел к завернутому в халаты китайцу. Тот сидел на верблюде, плотно замотав лицо повязками и платками. За долгий путь китаец замучался от мошкары, постоянного недосыпания и тряски настолько, что сидел на горбу уже не так ровно, как в Бухаре, – валился на бок. Он приоткрыл лицо и поклонился Алимбаю.

– У! – увидев лицо китайца, оскалился Алимбай. – Жукоед!

Стоявшие полукругом сарбазы хором рассмеялись, натягивая узды своих коней, чтоб те от неожиданности не рванули вскачь.

Халил по заранее оговоренной плате передал подготовленные ткани степняку, и Алимбай, еще раз обозвав китайца жукоедом, достал бурдюк с кислым молоком. Открыв его, он протянул напиток Халилу.

– Зачем этого с собой везешь? – спросил, косо посматривая на китайца. – Кто он? Ты же помнишь правила. Если мои узнают, что это жукоеда товары, то все заберут.

– К Джалилу торговать едет. Вроде дела у них аптечные. Травы да мази продавать будут.

– Травы? – подозрительно переспросил Алимбай. – Ну-ну… Халил… – Алимбай слегка наклонил бурдюк ниже, чтоб Халил нагнулся за ним, и сразу зашептал: – Что за груз, Халил, ты везешь? Сам хоть знаешь?

– Что-то для города, – сознался Халил, – какие-то бумаги. Тропицкий нанял.

– Странно все это, – покачал головой Алимбай, – предчувствие плохое. Не пропускать бы тебя…

– Не сейчас, Алимбай, – попросил караванщик, – в городе ждут. Вот-вот Хадиша должна родить.

– В Акмолинске скоро гроза будет. Тебя по-дружески предупреждаю. Уходи из города. Скоро начнется…

Остальные сарбазы, заметив, что у верблюда о чем-то шепчутся, стали сжимать круг. Алимбай, резко засмеявшись, выхватил бурдюк у Халила и закричал:

– Смотри, Халил! Скоро сам китайцем станешь. Небось, уже улиток кушал? Уходим! Алга! Джалил свою часть отдал.

Он вскочил на коня и, вдавив тому пятками бока, рванул обратно в степь. За ним вдогонку умчались остальные, поднимая клубы пыли.

– Надо было больше дать, – глядя на уезжающих вдаль сарбазов, предположил китаец.

– Зачем? – поднимаясь на верблюда, спросил Халил. – От этого только подозрение. Зачем больше давать?

– Дорога чтоб открыта была. В Бухаре дали. В Ташкенте дали. По Туркестану всем давали. Все тихо было! Через день опять бандиты придут.

– Не придут. Здесь не Ташкент и не Бухара. Покажешь, что товар так отдаешь, – всё заберут. А договорено раз об оплате всего пути, значит, договорено – никто не тронет!

Верблюд Халила, словно подтверждая слова своего хозяина, двинулся дальше, степенно вышагивая по еще не совсем сожженной июньским солнцем траве. Не выходили из головы слова Алимбая про грозу. Какая в Акмолинске гроза может быть? Зачем из-за нее уходить из дома, да и куда?

До Спасска по прямому Акмолинскому тракту добрались быстро. Пару раз их застал дождь, и тракт, превратившись в сплошное месиво грязи и соломы, стопорил верблюдов. Халил срезал через степь, идя вдоль Нуры.

Уже в Спасске, при торге с семипалатинскими татарами, Халил окончательно убедился, что ткани – лишь прикрытие. Видимость каравана, чтоб в дороге никто не лез с расспросами, зачем и куда идут. Поэтому китаец так легко раздавал драгоценную зандону на стоянках, потому и здесь отдал за бесценок остатки. Дальше без нее можно. От Спасска до Акмолинска никто не сунется к ним. Казачьи разъезды стоят через каждые пять верст. А как угольные залежи нашли, то и англичане с французами своих отрядов нагнали – не дорога, а крестный ход с огнями и свечками! Зачем уже лишнее везти – китаец все просчитал. Ладно, его дело, его и Тропицкого. Халилу до Хадиши быстрее бы добраться да черный тополь посадить, пока он корнями совсем не обсох.

Ровно через пять суток верблюды встали на небольшой речке, булаке Ишима – Чубарке. Халил с каждой дороги останавливался тут, разбивая последний лагерь.

В городе нужно появляться свежим, не показывать усталость. Так отец учил. «Помыться, выспаться, переодеться и потом только в город заходить. Тебя же ждут дома? Какого ждут? Живого, это понятно… А еще? Красивого или неумытого, грязного? Всегда нужно возвращаться, как будто праздник. Твое возвращение и есть праздник! Можешь сто раз с ног валиться, усталым да без настроения в дороге быть. А как к дому подходишь, чтоб родные только радость видели. Понял? А если понял, то и про подарки не забудь», – смеялся отец. Халил это на всю жизнь запомнил и уже грел в котелке воду для умывания. Ночь переночуют и брод перейдут. Китаец без задних ног спал, отказался мыться.

…Сквозь кваканье лягушек Халил спросонья услышал легкий шорох. Так и не поняв, кто это – выдра или дикий кот, он слегка перевернулся на циновке и почувствовал жесткое, хриплое дыхание у себя над головой. Внезапно кто-то накинул на его голову тряпку и крепко сжал пальцами горло, все сильнее и сильнее, выдавливая кадык наружу. Халил захрипел и что есть мочи дернулся ногами вверх. Бесполезно. Нападавший плотно придавил его к земле, перебравшись на грудь. И душил уже не сзади, а сверху. Халил со всей силы попытался отодвинуть его, но тоже безрезультатно. Руки уперлись в плечи, бей не бей, до лица не достанешь… Вдруг натиск душившего ослаб, сам он, словно тюк зандоны, завалился на правый бок, и что-то жидкое и липкое пролилось сверху. Халил, сорвав тряпку, вскочил с земли и ошарашенно стал озираться. Китаец с окровавленной головой валялся возле его ног, а чуть поодаль, возле потухшего костра, вытирал кинжал Кривой Арсен.

Халил прижал руки к горлу, пытаясь вернуть дыхание, и, присев на корточки, жадно глотал воздух.

– До Тропицкого к Карабеку-хаджи зайди. Он тебя ждет. Этого сам позже схороню.

– Ийх, – только и сумел выдавить Халил и зашелся глухим кашлем.