Кто это?

Через неделю после моего появления на кафедре расстановка сил там изменилась совершенно.

– Это вы. Вы – это раис, – сказал мне Ахмадшах и передал бумагу, написанную на языке дари.

Слово «раис» я узнал в первые же дни работы с афганцами. «Раис» означает начальник.

Каролина вызвала переводчика, который объяснил, что на бумаге написан полный список приехавших на обучение студентов.

– Ну вот, видите, я же вам говорила! – почему-то развеселилась Каролина. – Все самое главное – у вас есть. Теперь вы – это «кто-то» для них. Большой человек. Раис.

С точки зрения обычной логики, жест старосты не имел никакого смысла: все списки студентов на кафедре давно имелись, а наши черноглазые друзья были сосчитаны по головам не только сами по себе, но также вместе со всеми их высокопоставленными родственниками. Однако надо понимать, что мы имели дело с людьми Востока, поэтому с точки зрения субординации и иерархии это было гигантским скачком вперед: студенты пошли на переговоры. Чтобы быть точным, надо все-таки оговориться, что скачок, который Каролина со свойственной ей метафоричностью окрестила прорывом плотины, был все-таки не вперед, а вбок.

Линейной европейской логикой решение наших студентов назначить меня раисом объяснить невозможно. Я был самым младшим на кафедре, без опыта работы, без специального образования, студент-недоучка. Какой я раис? Однако афганцев это не волновало. Наличие у меня штанов легко уравняло меня в их глазах с Каролиной, которая к своим тридцати пяти имела ученую степень, десятилетний опыт преподавания, кучу публикаций, методических находок и собственных ноу-хау, которые она демонстрировала с поразительной легкостью, словно ловко играла с группой в пинг-понг, а не вела занятие на какую-нибудь сложновымудренную тему вроде «наречия места и времени в русском языке».

Сказать, что мне было неловко от этой ситуации, это не сказать ничего.

Несмотря на все мои опасения, Каролина оказалась человеком адекватным и опытным:

– Главное правило преподавателя РКИ – это объяснить.

Она все еще разглядывала завитушки Ахмадшаха.

– Надо для этого петь – пойте, надо танцевать – танцуйте. Понадобится пройтись по классу вверх ногами – вперед, только постарайтесь не запачкать побелку, все-таки казенное учреждение. Это называется «коммуникативные методики обучения». Так что теперь вы – раис.

Заведующая подмигнула мне: «понятно?»

С этого момента начался наш негласный договор и странная игра под названием «кто раис?».

На подготовительном курсе студентов было всего двадцать человек. Пользуясь своим новым положением, я донес до них мысль о том, что заниматься они будут в трех группах. В одной буду преподавать я, во второй – Каролина и в третьей преподаватель Ольга. Все трое без всякого чадар.

Студенты неожиданно легко согласились, свернули забастовку, и дело потихоньку пошло.

К концу второй недели они уже худо-бедно знали русский алфавит, потихоньку осваивали письмо слева направо и уверенно отвечали на вопросы «кто это?», «что это?» в рамках изученной лексики.

– Это генерал. Это преподаватель. Это студент. Это карта. Это Россия. Это Афганистан. Это можно. Это нельзя. Это плохо, а это хорошо.

Кто какой?

– Совсем озверел черный Абдулла! Ни своих, ни чужих не жалеет! – Я в сердцах выругался, заходя в квартиру тетки.

– Абдулла – это твой студент? – спросила Виктория, неохотно поднимая голову от бумаг и книг, которыми она обложилась, как фараон золотыми цацками.

Все было как обычно: Вика восседала на диване, наполовину погребенная под слоем бумажной продукции, ничто не намекало на то, что она собиралась в двухмесячный отпуск.

– Мои студенты на многое способны, но до такого, надеюсь, не дойдет! – сказал я и бросил на пол свою сумку, мокрую и мерзко воняющую. – Что теперь делать? Как это отмывать? Я пытался мылом – бесполезно. Запах не исчезает!

Виктория высвободилась из-под своего импровизированного саркофага и подошла ближе.

– Филюша? – спросила она, озабоченно рассматривая влажную кожу.

– Нет, блин, Пушкин Александр Сергеевич!

Меня бесила привычка Виктории называть это недоразумение природы Филюшей. Этот кот приучил ее, и она сдалась. Кот был не мой. Его настоящая хозяйка говорила, что назвала свое чудовище в честь Филиппа Киркорова. Ни на Фила, ни на Фильку, ни даже на Филиппа кот демонстративно не реагировал. Он требовал обращаться к себе исключительно как к Филюше.

Досталось мне это сокровище в качестве взноса за аренду квартиры. Мне следовало задуматься, как только я увидел его задницу – она была ничуть не меньше моей собственной. Кот был черен, словно южная ночь, и блестел, как только что начищенный сапог.

Ольга Витальевна, квартирная хозяйка, была вынуждена оставить своего драгоценного Филюшу на попечение чужих людей, в то время как сама самоотверженно отправилась в Италию, помогать дочери растить внуков. Хозяйка уже начала было собирать ветеринарные справки, чтобы переправить этого черношерстого счастливца на берега Средиземного моря, но тут удача, обычно к Филюше благосклонная, отвернулась от него: выяснилось, что заморский муж дочери Ольги Витальевны страдает аллергией на кошачью шерсть, и кот был оставлен на родине.

Когда я узнал об условиях, на которых мне предлагалось занять двухкомнатную квартиру в доме по соседству с Викой, я даже не поверил своему счастью. Никакой арендной платы, только присмотр за котом и оплата коммуналки. В общем и целом моя радость была справедливой, омрачило ее впоследствии лишь одно обстоятельство: я сильно недооценил своего нового соседа.

Происхождения кот был самого подлого – каждая помойка в нашем районе могла бы похвастать парой-тройкой точно таких же Филюш. Но в отличие от дворовых кошаков Филя был толст, нагл, бескомпромиссен, круглоглаз и при этом двулик, как тот Янус. Ольга Витальевна приезжала два раза в год не столько проверить квартиру, сколько пообщаться с драгоценным котиком, удостовериться, что попа его по прежнему подобна черному облаку, шерсть лоснится, а глаза горят непоборимым огнем. Впрочем, в присутствии женского пола, особенно родной хозяйки, Филюша чудесным образом огонь укрощал, являя свой второй лик: совершенно ангелоподобный.

Пожив с Филюшей пару недель, я всей душой возненавидел этого иезуита. Он додумался до того, что в присутствии хозяйки поджимал ушки и с неподдельным ужасом в глазах, взирая на меня, прятался за ее спину. Ольга Витальевна даже заподозрила, что я бью этого подлюгу, и собралась выселить меня ко всем чертям, и выселила бы, если бы кот сам не спалился.

Поскольку в отсутствие хозяйки и любых чужих глаз Филюша беззастенчиво налаживал со мной отношения, настойчиво отводил к мисочке и даже заставлял вычесывать любимой деревянной палкой-чесалкой, то однажды Ольга Витальевна застала его привалившимся к моей ноге, бесстыдно выставившим задницу в зенит и блаженно мурлыкающим. Филюша, конечно же, сразу поджался, сделал испуганные глазки, но всклокоченная шерсть на боках говорила красноречивее его наглой морды. Больше в инсинуации кота хозяйка не верила, и я остался жить в квартире на следующие полгода.

Поведение Филюши доказывало лишь одну мысль: как мало надо иметь мозгов, чтобы совершать подлости. Этому товарищу хватало мозга с грецкий орех, чтобы иметь все основные человеческие пороки: подлость, вероломство, склонность ко лжи, наушничество.

– Как дела на новой работе? Как тебе Каролина? – поинтересовалась Виктория, засовывая мою единственную сумку для бумаг в стиральную машину.

– Огонь твоя Каролина! Я себе ее иначе представлял, – ответил я.

Вика подмигнула:

– Студенты-то понравились?

– Нэ спрашивай, тувари парипадуват!

– До сих пор тувари парипадуват? – усмехнулась тетка. – Недалеко вы продвинулись.

Кто бы говорил! Теперь-то я точно знаю: если ты ни разу не стоял перед аудиторией, безмолвный, тупой, с совершенно пустой головой, боящийся разоблачения, ты ничего не знаешь о преподавании. Ничего! Какие бы институты ты ни окончил, сколько бы диссертаций по педагогике ни защитил… Надо сказать, что насчет «тувари парипадуват» я немного преувеличил для красного словца. Моя группа уже неделю как бодро вскакивала при моем появлении и громко чеканила почти без акцента: «Здравия желаем, товарищ преподаватель!» А вот студенты из группы Каролины и Ольги продолжали упорно коверкать слова и звать молодых женщин «ПАРИподаватель». Как выяснилось, делали они это не из упрямства и не из-за сложностей русской фонетики.

– Мы говорим ПАРИпадаватэл, патаму чта пари на фарси – это ангел, – объяснил мне Мустафа – староста группы Каролины, когда я вызвал его для объяснения феномена такого избирательного косноязычия.

Оказалось, Ольга – это пари, а Каролина – пари-пари!

Виктория расхохоталась:

– То есть сначала «женщина, надень чадар», а теперь «пари»?

– Ага. Если коротко о моих студентах, то это все.

Мы еще долго сидели с Викой на кухне и гоняли чаи. Я поймал себя на мысли, что ни одного из наших клиентов мы не обсуждали так увлеченно и тщательно. Мои иностранные орлы давали массу поводов к длинным разговорам.

Преподавательницы, которые работали на других группах, и даже сама Каролина иногда вызывали меня для авторитетного мужского разговора. Вместе со мной всегда приходил староста моей группы Ахмадшах. Он единственный немного говорил по-английски и мог худо-бедно служить переводчиком. И в закрытой аудитории, с глазу на глаз, мы вели самые странные, самые откровенные, самые грубые беседы в моей жизни:

– Нет, русские женщины не легкодоступные, – говорил я и, не зная, как перевести это на английский, вынужден был долго перебирать слова. – То, что нет хиджаба – не значит, что вы можете легко получить русскую женщину.

К сожалению, английский Ахмадшаха был лишь немногим лучше его нынешнего русского. Выходило скверно. Мы обсуждали русских женщин, которых мои студенты видели на улицах и в клубах, куда начали шастать почти сразу же по приезде. Парни несколько раз звали меня с собой, но от этих предложений я всякий раз отказывался, к их немалому удивлению. В конце концов они отстали от меня, нашли таджика-гастарбайтера, который понимал фарси, так как эти языки родственные, и стали таскать его в качестве переводчика. Вопросы о том, как знакомиться с русскими девушками, понемногу утихли – видимо, проблема как-то разрешилась.

Хуже всего было то, что приходилось говорить о наших женщинах-преподавателях:

– Если Каролина и Ольга улыбаются – это не значит, что они заигрывают с вами. В русской культуре люди обоих полов улыбаются друг другу – это нормально.

– Нет, бить вас российские преподаватели не будут. Это противоречит нашей культуре преподавания. Учитель должен быть доброжелателен. Отсюда, кстати, и улыбка.

После этих бесед я выползал красный, как хорошо проваренный рак. Каролина просила пересказывать, и я думал, что провалюсь сквозь землю, однако мои рассказы только веселили ее.

– Ну они у нас мальчики взрослые, волнуются, понятно, – хохотала заведующая, и ее пышная грудь мелко дрожала в разрезе делового черного платья.

В каком-то смысле я понимал беспокойство наших студентов. Возможно, они впервые увидели женщин в столь откровенных нарядах: с открытыми волосами, лицами, шеями и икрами. Кроме того, и Каролина, и Ольга были женщинами, мимо которых не прошел бы ни один нормальный мужчина. Синонимом Каролины можно было бы назвать слово «пышность». При этом она не была полной, скорее объемной во всех предусмотренных для этого местах и вполне себе узкой в талии, лодыжках и запястьях. Женщин этого типа принято называть шикарными. Ольга же была канонически хрупкой, высокой, статуэточной, черноволосой, но, в отличие от женщин Востока, белокожей и сероглазой, что само по себе сводило парней с ума, отвлекая их от обучения.

Виктория слушала внимательно и в итоге резюмировала:

– Значит, ничего не изменилось. Каролина все та же.

– В каком смысле? – насторожился я.

– Держит всех за ручку. Тебя держала уже за ручку?

– Нет, конечно! Ты вообще о чем?

Иногда Виктория пугала меня своими странными умозаключениями.

– О, боже мой, какие все нервные! Почему всем всегда мерещится сексуальный подтекст! Я имею в виду, что она держит за руку ментально. Она же говорит о своих студентах: «детки, малыши». Говорит?

– Говорит, – вынужден был признать я. – Но это же не значит, что она считает их детьми…

– Это очень много значит. Мы все как бы под стражей, как говорил Платон. Язык контролирует нас, но мы не всегда контролируем нашу речь. То есть содержание-то мы худо-бедно взяли под контроль, а вот слова, которыми мы выражаем это содержание, – уже не очень. – Виктория многозначительно подняла брови, мол, согласен я или нет, но это факт бесспорный.

– Ладно, и о чем тебе говорит речь Каролины?

– О том, что жизнь Линку ничему не учит. Сколько человек на кафедре ее терпеть не может? Ты уже знаешь? Половина? Или больше? Как минимум должна быть половина.

Я пожал плечами. Виктория явно преувеличивала. Ничего такого я не заметил: студенты как студенты, кафедра как кафедра.

– С чего ты взяла, что Каролину не любят на кафедре? – поинтересовался я.

– Не может быть, чтобы любили.

– Почему? Потому что ты сама ее не любишь? Или потому что она не глупее тебя самой?

Виктория ухмыльнулась.

– Ну-ну, – промурлыкала она, радуясь неизвестно чему. – Присмотрись. Я и вправду давно ее не видела. В университете Каролина была одной из лучших. К тому же генеральская дочка, ты в курсе?

Я был в курсе. В заведующие Каролина попала не просто так. Однако ее высокопоставленный отец уже несколько лет как вышел на пенсию, и карьерный рост нашей заведующей давно находился в ее собственных руках. Факты тоже были на стороне Каролины: несмотря на все отвлекающие факторы в виде шикарных волос, колышущихся грудей и узких юбок, к концу третьей недели ее студенты говорили ощутимо лучше, чем студенты Ольги, и уж тем более намного лучше, чем мои. По поводу всех остальных членов кафедры я пока не мог сказать ничего. Я их еще не видел.