Трудности фонетики

Однако буквально через пару недель моей работы в институте я вспомнил слова моей тетки о Каролине, как вспоминает грешник слова духовника о Страшном суде.

Меня ждало настоящее потрясение. Я уже худо-бедно вошел в колею и, кажется, приспособился к моим необычным студентам. Хотя должен сказать, что глагол совершенного вида употреблен здесь весьма условно. Мои студенты были людьми восточными. А с восточными людьми ничего нельзя знать окончательно. Общение с ними – это процесс, у которого вряд ли можно определить конечную цель. Это не плохо и не хорошо. Просто это так. Правильнее сказать – я приспосабливался, и этот процесс даже начал приносить мне определенное садомазохистское удовольствие.

Мы с моими студентами мычали, жужжали, тарахтели, изображая старый мотор, шипели и рычали, акали, якали, зажимали карандаш в зубах, особенно плохо нам удавалась разница между «О» и «У». Парни хвастались: «Афганистан – это большая кольтора», и я пока ничего не мог с этим поделать. Кстати, не я один: оказывается, даже компания «Кока-Кола» на языке фарси превратилась в «Куколу». «Кукола хурдан» – «Пейте кока-колу!». Так-то.

Зато согласные звуки курсанты выталкивали с такой силой, как будто всякий раз собирались попасть в меня из плевательной трубки. Сначала я думал, что они издеваются, но потом выяснилось, что в их родных языках – что в языке дари, наследнике персидского, что в языке пушту или урду – слова используются не только для передачи информации, но и для устрашения. Современные жители Афганистана ни за что не признаются в этом. Тем не менее совсем недавно это было так: говорить устрашающе считалось престижным и красивым, это означало, что мужчина силен и может защитить себя и своих женщин. Как известно, язык помнит о народе порой гораздо больше, чем хочет помнить сам народ.

Но никакие трудности с согласными и гласными не могли сравниться с произнесением великого и могучего, ужасного и непостижимого звука Ы. Ни один язык в мире не придумал такой удивительный звук. Возможно, в этом звуке и кроется вся непостижимая русская душа: левитановские пространства, раздолье, тоска и простор, загадочная русская хандра и хлебосольные застолья. Ы-ы-ы-ы.

Вот уж где нам пришлось попотеть. Но об этом чуть позже, потому что с Ы вообще вышла отдельная история. А сейчас я просто хотел сказать, что начинал привыкать к новой работе.

Еще две недели назад эти дикие дети гор были для меня на одно лицо, сейчас же я безошибочно выхватывал «своих» из черноголовой смуглолицей толпы, слоняющейся на перемене по коридору. Однажды, когда они сидели, склонившись над прописями (это порекомендовала мне, конечно, Каролина – постановка письма и постановка звука идут одновременно, не знаю, как это работает, но правда – чем лучше писали мои студенты, тем внятнее и правильней становилась их речь) – я неожиданно отпустил внутреннюю пружину, которая всякий раз плотно сжималась перед тем, как я входил на территорию института, и разжималась только вечером дома, когда я кормил своего домашнего тирана Филюшу.

Но в тот день, это был примерно двадцатый мой день на группе, я вдруг как будто со стороны посмотрел на эти склоненные черные головы, немного неуклюже, непривычно сжатые в пальцах ручки, сдвинутые от усердия брови, и курсанты вдруг показались мне такими еще в сущности пацанами. Им было от семнадцати до двадцати двух. Мальчишки, у которых война украла детство, и сейчас они как будто смогли вернуться в него.

Они выводили очередную «мама мыла раму» или, что ближе к реальности, «Я студент. Я учусь в институте. Я из Ирана». Прописи нам достались от предыдущей группы: рачительное руководство решило не печатать новый тираж, пока имелся остаток прошлогоднего, поэтому ребята старательно обводили «из Ирана», зачеркивали аккуратненькой тонкой линией, а рядом криво приписывали «из Афганистана». Мы даже устроили соревнование, кто найдет больше таких остатков Ирана и исправит пропись для афганских студентов. Они с радостью взялись метить территорию: самозабвенно меняли Тегеран на Кабул, иранские риалы на афгани, а студента Армана на студента Ахмада. «Я», «я», «я», – галдели они и тянули руки, стараясь получить плюсик за каждую находку. В конце уроков плюсики превращались в оценки. Им это нравилось. Лица их открывались, глаза светлели, теперь я знал, что все они умеют улыбаться, и улыбки эти необыкновенно чисты и радушны.

Но и они учили меня постоянно. Однажды, заглянув в тетрадь Ахмадшаха, я ахнул: все слова он писал ручками разных цветов, как будто плел ковер.

– Ахмадшах, почему ваша тетрадь похожа на попугая? – спросил я весело-изумленно и вывел на экран электронной доски изображение птицы, чтобы было понятнее. «Это попугай, а это – ваша тетрадь».

Ахмадшах внимательно посмотрел на доску, на несколько секунд задумался. Я повторил вопрос. Другие ребята лезли через его плечо, перегибались, заглядывали, ждали.

– Патамучта красиво, таварыщ препадаватэл, – важно ответил мне староста, демонстративно открыл колпачок оранжевой ручки и вывел следующее слово.

Теперь взгляды были обращены на меня. Староста сказал «красиво», что скажет товарищ преподаватель? В тот момент я подумал, что, возможно, в чем-то парень прав. Пусть у них свои представления о красоте. Если это не мешает делу, почему бы и нет.

– Красиво, – ответил я Ахмадшаху, и ребята одобрительно загудели.

Но стоило только мне расчувствоваться и на секунду расслабиться, как «детки» тут же попытались нагнуть меня. В перерыв я вошел в мужской туалет и застыл, не веря собственному носу: в помещении стоял резкий характерный сладковатый запах травы. Три первые кабинки были пусты, а из последней сочился дым, и слышалась напряженная тяжесть чужого дыхания, которое безуспешно старались успокоить, чем только еще сильнее выдавали себя.

– Кто здесь?

В ответ раздалось лишь шуршание и смешки.

Это было ЧП.

Конечно, мне следовало сразу вызвать подмогу, пригласить старшего дежурного, позвонить воспитателю – майору Мачихо, который продул бы непокорным товарищам уши и мозги согласно уставу, но я решил дождаться, когда откроется кабина.

Нарушители не спешили. В туалет заглядывали другие студенты, но я закрыл внешнюю дверь и остался ждать. Начался урок. Угроза штрафа нависла уже и надо мной, но это было делом принципа. В очередной раз крикнув «открывайте», я стукнул кулаком по двери кабинки, и неожиданно дверь поддалась.

В кабинке находились трое: один парень занимался у Каролины, двое были мои – Захарулла и Мохаммад.

– Пожалуйста, товарищ преподаватель, – сказал Мохаммад, стараясь протиснуться мимо меня. Он хихикнул и обдал меня запахом марихуаны. Глаза его стали еще косее, чем обычно, казалось, он смотрел теперь внутрь собственного черепа.

– Стоять! – скомандовал я и положил руку ему на плечо.

– Что? – уставился сквозь себя Мохаммад, а двое его подельников напирали сзади, готовые в любую секунду поднажать и свалить меня на кафельный пол.

Разговаривать смысла не было. Они знали, что нарушили устав института и законы Российской Федерации. Я знал, что они нарушили, они знали, что я знал. Вопросы «зачем?», «почему?» и «доколе?» не имели никакого смысла. И так все понятно. Поэтому я просто сжал руку на плече Мохаммада и сказал спокойно, хотя сердце готово было изнутри выбить ребра:

– Все, что у вас есть сейчас с собой, – в унитаз.

Он вытаращился на меня непонимающе. Я повторил по слогам.

– Траву в унитаз. Всю! Быстро! – Показал пальцем на его карман, потом на унитаз и повторил: – Быстро!

Он все понял, конечно же, но замотал головой и сказал с нехорошим смешком:

– Нет. Не понимаю.

Мохаммад снова сделал попытку пройти мимо меня, но я сжал его плечо так сильно, как мог. Удерживать этого парня оказалось отдельным аттракционом. Он был с меня ростом, подтянутый, мускулистый, занимался бегом, – это я выяснил позже, но догадался о чем-то подобном уже тогда. Его плечо едва уместилось в мою ладонь, и ему стоило лишь напрячь мышцы, чтобы моя рука соскочила. Он, конечно, понимал это, но не торопился портить со мной отношения, и я понимал, что он понимает. Парни сзади застыли в нерешительности.

– Мохаммад, – сказал я. – Сейчас делаете, как я говорю. Больше не курите. Проблемы нет.

– Проблемы нет. Все хорошо, – ответил он в свою очередь, восполнив интонацией нехватку слов и грамматических конструкций. «Проблемы и так нет, зря переживаете и отвалите» – вот что он сказал на самом деле.

– Проблема есть, – упрямился я и выставил руку ладонью вверх, демонстрируя, что я жду.

– Вай, преподаватэл. – Он нетерпеливо дернулся, и моя рука слетела.

Мохаммад двинулся на меня, стараясь преодолеть расстояние до двери, его товарищи тоже сделали шаг вперед, и тогда я довольно ощутимо толкнул его обеими руками обратно к стене. От неожиданности он на секунду замешкался, зыркнул на меня, на товарищей и молниеносно кинулся в мою сторону с криком:

– Саша-джан, пачиму проблема делаешь?!

Он подлетел ко мне и начал истерично хватать свою одежду, хлопать себя по бокам, выворачивать карманы. Он по-бабьи верещал и дергал руками, как огородное пугало во время грозы. Приблизившись почти вплотную, парень всякий раз задевал меня то кистью, то локтем, стараясь ударить побольнее, но вроде как выполняя мою же просьбу – демонтировать содержимое карманов. Я отступил на шаг, но Мохаммад тут же приблизился. Краем глаза я заметил, что Захарулла и третий сокурильщик одобрительно улыбаются действиям своего друга. Наконец с воплем «я – нет», Мохаммад хлопнул себя в грудь как кинг-конг в хрестоматийной киносцене, подпрыгнул, выкинул вверх локоть и попал мне прямо в челюсть. У меня на секунду потемнело в глазах, но я быстро проморгался. Парни сзади хохотнули, а Мохаммад вдруг резко отступил на шаг и без тени раскаяния в голосе проговорил:

– Извини, преподаватель, случайно.

Это было уже слишком.

«Не обращайте на них внимания, – советовала Каролина. – Если будут навязывать свои порядки – флай Дубай. Пусть привыкают, что существуют самые разные культуры и уклады жизни».

Мы не обращали. Мы смотрели сквозь пальцы на их привычку устраивать громкие народные вече и караван-сараи по каждому поводу и без повода, на то, что они совались к нам с советами, как учить их русскому языку, на то, что торговались по поводу оценок, что лезли с вопросами личного характера, потому что понятие «частная жизнь» для них было настолько же далеко и эфемерно, как понятие о галактике Андромеды для рядовых землян. Но некоторые вещи прощать нельзя.

Мохаммад сейчас унизил меня. На глазах товарищей. Вот тебе и цена всему их подхалимажу: «Саша-джан, Александр-ага, уважаем очень…» Конечно!

Не думая ни о неравенстве наших сил, ни о субординации и дисциплине, я врезал Мохаммаду. Подумал я только об одном – он явно сильнее, и он не один, поэтому я сделал самое простое из того, что мог сделать: подошел спокойно и, не проявляя никаких признаков агрессии, всандалил ему прямо под диафрагму. Тут главное – точно попасть. А кое-какой опыт на эту тему у меня был.

Мохаммад захлебнулся воздухом, согнулся в три погибели и вдруг отчетливо произнес «Ы-ы-ы-ы». Я уже собирался повернуться к оставшимся двоим, готовый сделать еще пару запрещенных ударов, но они не нападали, и я придумал кое-что получше.

– Вот, – сказал я, похлопав по плечу зачинщика, все еще согнутого в три погибели. – Сейчас ваше «Ы» идеально. А ну-ка скажите: бЫстро вЫбросили траву.

До них наконец дошло, что я не просто их прессую, а жестко издеваюсь. Я сильнее, я – раис. Им понадобилось лишь несколько секунд, чтобы оценить ситуацию, а потом, как по команде, парни опустили веки и… Захарулла достал из кармана небольшой сверток, подошел к ближайшему писсуару у стены, вывалил содержимое, а бумажку выбросил в мусорное ведро. Раздался звук смываемой воды, и парни с сожалением посмотрели, как трава в смачно чавкающем круговом танце уплывает в канализацию. Как ни в чем не бывало мы разошлись по кабинетам. Урок прошел хорошо. Я торжествовал.

* * *

– А у вас уже были настолько дикие студенты? – поинтересовался я у Каролины после занятий.

Мне хотелось завести с ней разговор, но в последнюю неделю она была рассеянна, вечно куда-то спешила и вопреки своим обещаниям почти перестала помогать мне.

Заведующая казалась чем-то озабоченной. Она пригласила всех преподавателей на кафедру для разговора. Это должно было стать первым заседанием кафедры в моей жизни, и я внутренне даже обрадовался возможности наконец увидеть весь коллектив в сборе.

– Эти дикие? Да что вы! – рассеянно махнула рукой Каролина. – Вот к нам однажды приезжали студенты из Буркина Фасо и Мали. Это Западная Африка. Первый-то год они худо-бедно отучились, заговорили по-русски. А на второй год у них началась математика. И тут выяснилось, что они не знают не только теорему Пифагора, но даже таблицу умножения. Представляете, как весело было преподавателям? Пришлось их по учебникам третьего класса обучать – двадцатилетних мужиков! Вот это дикие.

Каролина ободряюще улыбнулась. Однако радоваться не хотелось. Все мои добрые чувства к моим студентам были спущены сегодня в унитаз.

– Не переживайте, Саша. – Несмотря на собственную озабоченность, Каролина все-таки заметила мое настроение. – К концу семестра они попривыкнут и будут как шелковые, это у них сейчас просто отторжение чужого. Характерно для закрытых обществ. Афганистан – это все-таки довольно изолированное государство.

– Они траву курят…

– Само собой, – нисколько не удивилась заведующая. – Это их адаптоген в новой культурной среде. Главное, чтобы не на территории училища.

Она уже встрепенулась, готовая бежать дальше, собирать остальных преподавателей, но я договорил, и она резко замерла.

– …в туалете мужском на этаже…

– Кто? – полыхнула глазами Каролина. – Срочно рапорт, Саша, и мне на стол.

Больше я ничего не успел сказать. Черт побери, может быть, я зря решил сдать их с первого же раза. Я хотел попросить не давать делу официального хода, провести беседу, застращать, в конце концов, в общем, как-то донести всю серьезность ситуации, но момент был явно неподходящий. Вспорхнул подол темно-бордовой длинной юбки, и Каролина снова понеслась по этажу с выражением лица Бэтмена: «Я спасаю мир».

Возвращаясь из столовой, я встретил Ольгу, которая как раз закончила с параллельной афганской группой. Вопреки обыкновению Ольга сегодня обедала одна. Обычно они ходили вместе с Каролиной и еще одной преподавательницей. Меня они с собой не брали, лишь церемонно желали приятного аппетита, когда проходили мимо моего стола. Это тоже была часть игры «кто раис» – негоже мужчине есть вместе с женщинами. Однажды Каролина даже принесла мне дополнительный компот с пирожками. Думаю, это был перебор.

– Бабу какую-то прислали в погонах. Свою! – С места в карьер заявила Ольга. – Сегодня после заседания останемся. Каролина будет думать, что делать.

– А что за баба? – наивно поинтересовался я.

– На твою ставку баба. Блатная. Твои часы ей хотят отдать. – Ольга сделала большие глаза и отправилась дальше.

Вот тебе и «Ы-ы-ы-ы». Я похолодел и едва смог съесть свою котлету с гречкой. Месяц назад я бы только с облегчением выдохнул от таких новостей, но теперь было уже не то. Я хотел продолжать, я хотел видеть результат, у меня были, в конце концов, счеты с Мохаммадом и Захаруллой. Я не горел желанием уступать свое место никому, тем более какой-то блатной бабе в погонах.