Сталин снова отправился в путь, 9 октября 1933 года прибыв в Мюссеру – находившееся в нескольких милях южнее Пицунды уединенное приморское имение в греко-римском стиле, незадолго до этого принадлежавшее армянскому нефтяному магнату [1011]. С подачи Лакобы рядом для Сталина строилась еще одна роскошная дача (только писсуары на даче были отечественного производства) [1012]. На следующий день в Нью-Йорке Генри Моргентау-младший, исполняющий обязанности министра финансов, устроил встречу Уильяма Буллита, миллионера из Филадельфии и доверенного лица Франклина Рузвельта, с неофициальным советским представителем. Рузвельт стремился найти союзников в деле сдерживания японского экспансионизма, а кроме того, его беспокоил Гитлер и осаждали американские бизнесмены, не желавшие лишаться доступа к рынку СССР после того, как оттуда стало поступать намного меньше заказов. У Буллита имелся черновик письма от американского президента, адресованного Калинину (формальному главе Советского государства) и содержавшего приглашение в Вашингтон для представителя, выбранного советской стороной. Сталин, поспешивший вернуться в Гагру, велел Молотову принять приглашение и рекомендовал отправить в Америку Литвинова. Последний в шифрованной депеше пытался отказаться, однако Сталин и Калинин в послании Молотову и Кагановичу (17.10) настаивали на кандидатуре Литвинова и требовали действовать «смелее и без задержек, так как сейчас обстановка благоприятна» [1013].
2 ноября 1933 года Сталин наконец отбыл из Сочи в Москву [1014]. Вскоре после этого Ягода докладывал Ворошилову, что в связи с «контрреволюционным террористическим монархистским заговором» по убийству Сталина было арестовано 26 человек – в большинстве своем бывших дворян, причем в основном женщин. Одна из них через детей якобы имела связи с обитателями Кремля [1015]. (В 1933 году состоялось не менее десяти серьезных покушений на жизнь Гитлера [1016].)
В середине ноября Литвинов довел до завершения дело, в успехе которого он сам сомневался: признание Советского государства США после 16 лет отсутствия отношений. Литвинов не пошел ни на какие уступки в отношении непризнававшихся долгов царского и Временного правительств, выразив лишь готовность обсуждать эту тему и дав лицемерное обещание, что советское правительство не будет вмешиваться во внутренние дела США, поддерживая американских коммунистов [1017]. Молотов публично воздал должное заслугам Литвинова [1018]. Сталин наградил его дачей и обеспечил охраной, что указывало как на рост значимости Литвинова, так и на необходимость круглосуточно держать его под контролем. В Токио усилилось беспокойство по поводу американо-советского сговора на Дальнем Востоке [1019]. Япония, не имевшая союзников, в нарушение международных договоренностей стремилась к гегемонии в своем регионе, что требовало одновременного решения ряда серьезных военных задач: разгрома Красной армии в вероятной войне, покорения материкового Китая и обороны островной метрополии от американского флота [1020]. Однако на данный момент масштабы возможного американо-советского сотрудничества оставались неясными [1021].
Американцы немедленно прислали в СССР своего собственного Маркса – Харпо Маркса, отправив его как мастера пантомимы в турне доброй воли. Его выступления имели огромный успех. (После того как он убедил неких советских супругов, что не крал у них столового серебра, они обменялись рукопожатиями и из его рукавов на пол высыпалось 300 столовых ножей [1022].) 11 декабря 1933 года в Москву в качестве посла прибыл Буллит, и Литвинов сразу же сделал сенсационное заявление о том, что СССР, опасаясь войны с Японией, желает вступить в Лигу Наций [1023]. 20 декабря на банкете в честь Буллита, устроенном на квартире у Ворошилова, Буллит был очарован хозяином-«херувимом»; они станцевали попурри из кавказских танцев и американский фокстрот [1024]. Присутствовавший на банкете Сталин обратился к Буллиту с просьбой о поставке 250 тысяч тонн стальных рельсов, необходимых для постройки второй колеи стратегически важной Транссибирской магистрали. «Если вы пожелаете увидеть меня в любое время дня и ночи, только дайте мне знать, и я немедленно приму вас, – пообещал диктатор. – Хотя президент Рузвельт – руководитель капиталистической страны, сегодня он один из самых популярных людей в Советском Союзе». После этого Сталин чмокнул Буллита в щеку [1025].
В тот самый момент исполком Коминтерна одобрил тезисы для предстоящего съезда Коммунистической партии США в Кливленде (он был намечен на весну). «„Новый курс“ Рузвельта – агрессивная попытка банкиров и трестов найти выход из кризиса за счет миллионов трудящихся, – утверждалось в тезисах. – Под прикрытием самой беззастенчивой демагогии Рузвельт и капиталисты предпринимают свирепые атаки на уровень жизни масс, усиливают террор в отношении негритянских масс… „Новый курс“ – программа фашизации и самых интенсивных приготовлений к империалистической войне» [1026].
В интервью, которое Сталин дал однозначно просоветски настроенному журналисту Уолтеру Дюранти (25.12.1933), он публично высказался о своем удачном ходе на американском направлении. Сидя между портретами Маркса и Энгельса, рядом с рисунком будущего 400-метрового Дворца Советов, который должен был превзойти высотой Эмпайр-стейт-билдинг, диктатор заявил, что Рузвельт «по всем данным, решительный и мужественный политик». Он заверил американские деловые круги, что советские власти платят по долгам («Как всем известно, доверие – основа кредита»). Помимо этого, Сталин подал сигнал Японии. Когда же Дюранти в нужный момент задал вопрос о советской позиции по отношению к Лиге Наций, Сталин ответил, что она «не всегда и не при всяких условиях» является отрицательной, добавив, что «Лига может стать некоторым фактором для того, чтобы затормозить возникновение военных действий или помешать им» [1027].
США не были членом Лиги Наций. Советскую заявку на участие в ней следовало подавать через Францию, и три дня спустя советский посол в Париже уведомил об условиях, на которых Москва была готова вступить в Лигу и региональный альянс [1028]. Франко-советские переговоры проходили в ледяной атмосфере. Недоверие пустило слишком глубокие корни [1029]. Эдуар Эррио, подписавший франко-советский договор о ненападении, а сейчас желавший что-то противопоставить Гитлеру, дал понять, какой будет цена сближения, когда летом-осенью 1933 года, в разгар голода, он посетил СССР, прибыв морем в Одессу. Перед его приездом в Киев в городе были вымыты улицы, с них были вывезены трупы, витрины магазинов заполнились товарами (хотя вход для покупателей был закрыт), а сотрудники ОГПУ и комсомольские функционеры изображали «ликующее население». В Харькове Эррио посетил «образцовый» детский сад, тракторный завод и музей украинского писателя Тараса Шевченко. Когда он захотел побывать в деревне, его отвезли в колхоз, где его снова встречали активисты и оперативники ОГПУ, на этот раз под видом крестьян. И всюду его кормили до отвала. Советская Украина похожа на «цветущий сад», отмечал Эррио в «Правде». «Когда утверждают, что Украина опустошена голодом, позвольте мне пожать плечами» [1030].
Вслед за Дюранти в кабинет Сталина явились два сопредседателя монгольской комиссии Политбюро – Ворошилов и Сокольников и двое монгольских должностных лиц – заместитель премьер-министра по финансам и партиец левого толка, гроза лам. Монголия служила советской витриной и экспериментальной лабораторией для колониального мира, а кроме того, что еще более важно, играла роль обширного оборонительного рубежа на подступах к Южной Сибири, поставляла мясо и сырье для советской экономики (наряду с Казахстаном) и должна была обеспечивать связь с Китаем в случае войны с Японией [1031]. С момента объявления курса на отступление и стабилизацию Сталин беспокоился, что монгольский аналог нэпа позволил поднять в этой стране голову торговцам (нэпманам) и более зажиточным кочевникам (кулакам), а также восстановить свое влияние «классу» лам. Ворошилов сказал, что при всем населении Монголии в 700 тысяч человек в стране по-прежнему насчитывалось 120 тысяч лам, обладавших непомерной властью. («Помимо этого, ламы предаются гомосексуализму, развращая молодежь, возвращающуюся к ним».) Сталин осведомился, за счет чего они существуют. Монголы ответили, что ламам, которые являются духовными вождями, врачами, торговцами и советниками аратов (простого народа), обеспечивают значительный доход их монастыри. «Государство в государстве, – прервал их Сталин. – Чингис-Хан бы не потерпел такого. Он бы всех их вырезал».
Советские советники развязали террор против мнимых японских шпионов, в результате чего расстался с жизнью глава Монгольской народной партии и было арестовано до 2 тысяч человек [1032]. Сталин задал вопрос о бюджете страны, и монголы ответили, что их ВВП составляет всего 82 миллиона тугриков, а государственный бюджет – 33 миллиона; советское правительство предоставило заем в 10 миллионов, но одни только расходы на армию составляли 13 миллионов. «Значительную часть вашего бюджета съедают служащие, – указал Сталин. – Нельзя ли сократить их число?» [1033]
В какой-то момент либо до, либо после этого разговора Сталин встретился с монгольским премьер-министром Пэлжидийном Гэндэном, но в кабинете Молотова. Диктатор написал Гэндэну по итогам этой встречи: «Очень рад, что ваша республика наконец встала на верный путь, что ваши внутренние дела находятся в порядке, что вы укрепляете свою международную мощь и укрепляете свою независимость». Он указывал, что Монголии требуются «полное единство» руководства, полная поддержка со стороны аратов и армия высочайшего уровня, и обещал и впредь оказывать братскую помощь. «В этом у вас не должно быть сомнений, – писал он. – Мы с Молотовым и Ворошиловым благодарим вас за присланные вами подарки». Ответным подарком Советского Союза стали новые автоматические винтовки. «Они пригодятся в боях со всевозможными волками, и двуногими, и четырехногими» [1034].
В том, что касалось сферы культуры, в отличие от сферы иностранных дел и национальностей Сталин долго колебался, прежде чем делать свои поучения достоянием общественности. «…какой я критик, черт меня побери!» – написал он в 1930 году в ответ на понукания со стороны Горького [1035]. Когда Константин Станиславский добивался разрешения на постановку пьесы Николая Эрдмана (г. р. 1900) «Самоубийца», Сталин ответил: «Я в этом деле дилетант» [1036]. Решать вопрос о том, как ему быть с творческой интеллигенцией, диктатор начал с уроженца Киева, писателя Михаила Булгакова (г. р. 1891), в 1920-х годах издавшего роман с изображением семейства киевских белогвардейцев Турбиных в годы Гражданской войны, который не вписывался в традиционный шаблон «красные против белых, добро против зла» [1037]. Успели выйти лишь первые две из трех частей романа, прежде чем журнал, в котором он печатался, был закрыт (в том числе из-за этой публикации), но роман стал сенсацией [1038]. Булгаков сочинил на его основе пьесу «Дни Турбиных». Она была поставлена Константином Станиславским и Владимиром Немировичем-Данченко, вернув популярность основанному ими в 1898 году Московскому художественному театру, начавшему свое существование с постановки пьесы Чехова «Чайка». Москвичи стояли дни и ночи в очередях, чтобы увидеть, как Булгаков изобразил трагедию, выпавшую на долю тех, кто связал свою судьбу с контрреволюцией на Украине [1039].
В смелой пьесе Булгакова вообще не было никаких красных, а из-за того, что он изображал белых живыми людьми, на него посыпались обвинения в том, что он – белогвардеец, давший «бывшим» повод пролить слезы по своим любимым, которых они лишились, и утраченному имуществу. Воинствующие партийцы приравнивали его к «правым» [1040]. Сталин ответил согласием на требования запретить пьесу Булгакова «Бег», тоже из времен Гражданской войны, о людях, которые предпочли отправиться в изгнание, но не жить при большевиках [1041]. Тем не менее диктатор ходил на «Турбиных», в частном порядке одобрял эту пьесу и защищал ее публично [1042]. На встрече с разгневанными украинскими литераторами, вставшими на защиту режима, Сталин указывал: «Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас население – 140 миллионов человек, коммунистов – только полтора миллиона». Сталин допускал, что Булгаков – человек «чужой», «не наш», поскольку он не сумел должным образом изобразить эксплуатацию трудящихся, но утверждал, что своими «Днями Турбиных» он все равно принес «пользу» делу революции, каковы бы ни были намерения автора [1043]. Тем не менее яростная полемика не утихала, и в итоге Сталин позволил запретить постановку. Отныне цензоры запрещали даже издание произведений Булгакова, и он сочинил первое из нескольких отчаянных писем властям, в которых тщетно просил выслать его вместе с женой за границу [1044].
Булгаков снова обратился к правительству 28 марта 1930 года, указывая, что из собранной им за десять лет 301 рецензии на его произведения только три были положительными, и снова прося, чтобы ему с женой было позволено эмигрировать, а при невозможности этого прося, чтобы его назначили лаборантом-режиссером в Московский художественный театр; если же и это было невозможно, он выражал желание работать там штатным статистом или хотя бы рабочим сцены [1045]. 18 апреля один из помощников Сталина позвонил писателю в его московскую квартиру и попросил его жену, снявшую трубку, позвать Булгакова к телефону. Булгаков решил, что этот звонок – розыгрыш. (Это происходило на Страстную пятницу, знаменательный день в глазах Булгакова, сына богослова.) Но затем в трубке раздался голос Сталина. «Мы ваше письмо получили, – сказал он. – Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда – вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?» Булгаков: «Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может». Сталин: «Вы правы» [1046]. Чем мотивировался Сталин, впервые позвонив крупному писателю, не состоявшему в партии, не известно. Однако четырьмя днями ранее величайший революционный поэт Владимир Маяковский, которого безжалостно освистывали на публичных выступлениях, покончил с собой выстрелом в сердце. («Сериозно – ничего не поделаешь, – писал он в предсмертной записке, словно возражая Чернышевскому. – Привет» [1047].)
Булгаков получил должность режиссера-ассистента. Один писатель прислал ему поддельное приглашение в ЦК, неудачно подшутив над его отчаянными обращениями в правительство. У Булгакова развилась неврастения [1048]. Лишенный публики, он якобы сочинял устные истории и рассказывал их у себя в квартире за чаем. Так, по словам другого писателя, Булгаков фантазировал, как он почти каждый день посылает Сталину длинные письма, подписывая их псевдонимом Тарзан. Испуганный Сталин требует выявить автора писем. Булгакова находят, привозят в Кремль, и он во всем сознается. Сталин обращает внимание на его поношенные брюки и ботинки и вызывает наркома снабжения. «Воровать у тебя могут, – кричит Сталин на подчиненного, – а одеть одного писателя не могут?» После этого Булгаков регулярно навещает Сталина в Кремле и однажды замечает, что тот грустит. «Понимаешь, Миша, все кричат – гениальный, гениальный. А не с кем даже коньяку выпить!» Сталин звонит в Художественный театр, чтобы заступиться за Булгакова, и ему сообщают, что директор только что умер. «Скажи пожалуйста, какой пошел нервный народ!» – говорит Сталин [1049].
Как и Булгаков, Ефим Придворов (г. р. 1883), известный как Демьян Бедный (хотя многие звали его «бедный Демьян»), родился на Украине и получил известность в Москве, но если Булгаков стремился всего лишь к modus vivendi, Бедный неустанно служил режиму. Он объезжал стройки первой пятилетки, читая стихи рабочим, и стал владельцем личного «форда» и роскошной квартиры в Большом Кремлевском дворце (вместе с ним жили его жена, дети, теща и няня) [1050]. Бедный был знаком со Сталиным еще до революции и, подобно ему, опубликовал свои первые стихи еще подростком (и точно так же страдал от слухов, объявлявших его незаконнорожденным). Он кичился своей близостью к диктатору [1051]. Однако два стихотворных фельетона Бедного, один из которых высмеивал русские народные традиции (в нем описывалось, как крестьяне спят на теплых печах, что любил и Сталин), вызвали большое раздражение у диктатора, и с его подачи была принята резолюция с их критикой. Бедный написал ему мелодраматическое послание («Пришел час моей катастрофы») [1052]
О проекте
О подписке