В то время как акции Бедного падали, акции Горького, наоборот, росли. («Прежде, – записывал в своем дневнике новый каламбур талантливый детский писатель Николай Корнейчуков, известный как Корней Чуковский, – литература была обеднена, а теперь она огорчена») [1059]. Сталину при содействии ОГПУ в конце концов удалось склонить Горького, который был литературным гигантом еще до революции, к возвращению на родину из фашистской Италии. Подготовив почву, 23 апреля 1932 года диктатор без всякого предупреждения распустил Российскую ассоциацию пролетарских писателей [1060]. При всем рвении этих самозванных пролетариев, таких как Бедный, всячески стремившихся выявлять малейшие идеологические уклоны у соперников, их творческие достижения были более чем скромными. В то же время глубокая политическая подозрительность в отношении непартийных писателей, включая Булгакова, уравновешивалась их талантом, во многих случаях непревзойденным. Постановление о роспуске РАПП также предусматривало создание комитета по подготовке учредительного съезда нового Союза советских писателей, в который допускались и беспартийные. (В аналогичные союзы предполагалось объединить и представителей других творческих жанров.) Во главе Союза писателей Сталин хотел поставить Горького, которого РАПП осуждал как «человека, лишенного классового сознания».
Александр Фадеев, один из председателей распущенной РАПП, обратился с негодующим письмом к Кагановичу (10.05) [1061]. На следующий день Сталин более пяти часов провел у себя в кабинете с Фадеевым, двумя другими руководителями РАПП, двумя функционерами по линии культуры и Кагановичем. 29 мая диктатор имел с некоторыми из них еще один получасовой разговор, после чего отбыл в длительный летний отпуск [1062]. Иван Гронский, один из участников этих встреч, впоследствии объяснял, что Сталин не собирался пересматривать свое решение о роспуске РАПП и разговор касался вопроса о приемлемом творческом методе. По словам Гронского, он сказал, что дореволюционный реализм был «прогрессивным» в эпоху «буржуазно-демократического движения» и позволил создать много великих произведений, но сейчас требуется литература для этапа «пролетарского социалистического» движения, и потому он предложил «пролетарский социалистический реализм» или «коммунистический реализм». Сталин на это ответил, что им нужен творческий метод, который мог бы объединить всех ведущих культурных деятелей, и якобы предложил определение «социалистический реализм» – лаконичное, понятное и всеобъемлющее. Даже если эту формулировку предложил не сам диктатор, он принял решение остановиться на ней [1063].
Сталин назначил Горького почетным председателем организационного комитета по подготовке к созданию союза писателей [1064]. 17 сентября 1932 года Горький был награжден орденом Ленина, в его честь были переименованы Тверская улица в центре Москвы, поволжский город Нижний Новгород (место рождения Горького) и Московский художественный театр. В тот же день начались недельные торжества по случаю 40-летия его творческой деятельности, кульминацией которых стало чествование Горького в Большом театре 25 сентября. Гронский впоследствии утверждал, что он возражал против таких чрезмерных восхвалений, на что Сталин якобы ответил: «Он честолюбивый человек. Надо привязать его канатами к партии» [1065].
Вскоре после этого Сталин присутствовал на двух встречах с писателями – не в здании ЦК на Старой площади, а в роскошном особняке, выделенном Горькому в центре Москвы (Малая Никитская, 6), – шедевре стиля модерн, отобранном у дореволюционного промышленника и мецената Степана Рябушинского. Сначала 20 октября 1932 года Сталин и его приближенные встретились с писателями, состоявшими в партии, и Сталин на этой встрече разъяснил решение партии о роспуске РАПП. Он превозносил непревзойденную силу театра, ссылаясь на пьесу Александра Афиногенова «Страх», которую посмотрели миллионы зрителей; ее автор в драматической форме передал колебания в среде интеллигенции, но он же вывел в своей пьесе женщину-коммуниста, которая заявляет: «Мы будем бесстрашны в классовой борьбе и беспощадны к классовому врагу», а другой персонаж пьесы, ангелоподобная девочка, спрашивает: «Папа, кто главней – левый загиб или правый уклон?.. По-моему, главнее всего – двурушники» [1066]. Однако Сталин стремился к тому, чтобы присутствовавшие на встрече лояльные партийцы взяли на себя роль наставников. «…росло и множилось море беспартийных писателей, которыми никто не руководил, которым никто не помогал, которые были беспризорными, – указывал он. – В свое время я тоже был беспартийным… и во многом не разбирался. Но старшие товарищи не оттолкнули меня из-за этого, а научили, как овладеть диалектическим методом» [1067].
Шесть дней спустя на новую встречу с диктатором и его приближенными были приглашены и беспартийные писатели. Приглашения делались только по телефону и сопровождались просьбой не разглашать факт приглашения – возможно, для того, чтобы усилить у получивших его чувство избранности. (Ни Бедный, ни Булгаков приглашены не были.) Лишь немногие из 50 собравшихся литераторов когда-либо встречались со Сталиным, не говоря уже о том, чтобы провести целый вечер в его обществе. Все были взволнованы до крайности. Во время первого же перерыва писатели столпились вокруг Сталина, и один из них задал вопрос о государственных дачах. «Из-под кустистых бровей быстро и внимательно глазами проходит по рядам присутствующих, – на следующий день записывал в личном дневнике литературный критик Корнелий Зелинский. – Когда Сталин смеется – а смеется он довольно часто и быстро, – жмурясь и нагибаясь над столом, то брови и усы бегут врозь и в лице появляется нечто хитрое… Сталин, что никак не передано в его изображениях, очень подвижен… Он очень чуток к возражениям и вообще странно внимателен ко всему, что говорится вокруг него. Кажется, он не слушает или забыл. Нет, оказывается, он все поймал на радиостанцию своего мозга, работающую на всех волнах. Ответ готов тотчас, в лоб, напрямик, да или нет. Тогда понимаешь, что он всегда готов к бою. И в то же время берегитесь, если он хочет понравиться. В его распоряжении громадная гамма усыпляющих средств» [1068].
Сталин хотел организовать сплоченное сообщество видных писателей, чьи слова имели бы вес, но которых при этом можно бы было более или менее контролировать. «Я забыл поговорить о том, что вы „производите“, – сказал он после того, как дал слово многим писателям. – Существуют разные виды продукции: пушки, паровозы, автомобили, грузовики. Вы тоже производите „товары“, „труды“, „продукцию“… Вы – инженеры человеческих душ… Как справедливо говорил кое-кто из вас, писатель не может сидеть на одном месте; он должен ознакомиться с жизнью страны. Справедливые слова. Люди преобразуют жизнь. Именно поэтому я предлагаю тост: за инженеров человеческих душ» [1069]. Его перебил Ворошилов: «Не совсем так». Все захлопали, но Сталин повернулся всем телом к наркому обороны: «Мало что будут стоить твои танки, если в них будут сидеть гнилые души. Нет, производство душ важнее производства танков».
Во время второго перерыва были расставлены столы с угощением и напитками (в стране все еще продолжался голод), и Фадеев стал приставать к Сталину, чтобы тот повторил то, что рассказал на предыдущей встрече с писателями-коммунистами: подробности последних дней Ленина. Сталин поднялся, поднял свой бокал и сказал: «За великого человека, за великого человека», затем повторил эти слова снова, словно был немного пьян. «Ленин понимал, что умирает, – говорил Сталин, – и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия. „Вы самый жестокий человек в партии, – сказал Ленин, – вы можете это сделать“. – Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал». После этого были подняты новые тосты и участники встречи стали предаваться еще более смелым мечтам (будет построен целый писательский городок; с нехваткой бумаги будет покончено). «Запомнилось еще, как Горький прощался со Сталиным, целуясь по-мужски в усы, – писал Зелинский. – Горький, высокий, наклонялся к Сталину, который стоял прямо, как солдат. Глаза Горького блестят, и он стыдливо, незаметно смахивает слезинку в сторону» [1070].
После этой встречи Фадеев в «Литературной газете» обрушился на своих бывших товарищей по РАПП и сохранил свою влиятельную позицию. Перед Горьким же открылись возможности и предстали дилеммы, с которыми он не сталкивался в Сорренто [1071]. Одна из его первых крупных услуг режиму заключалась в том, что 17 августа 1933 года он возглавил «бригаду» из 120 писателей, которые под надзором ОГПУ повторили маршрут Сталина по Беломорско-Балтийскому каналу и восславили рабский труд во имя так называемого высшего гуманизма. «…я видел грандиозные сооружения – плотины, шлюзы, дамбы и новый водный путь», – писал в одной из многочисленных благодарственных записок Ягоде сатирик Михаил Зощенко (22 августа). «[но] Меня больше всего поразили люди, которые там работали и которые организовали эту работу. Я увидел воров и бандитов (нынче ударников), которые произносили речи человеческим языком, призывая товарищей по работе брать теперь с них пример. Мне не приходилось раньше видеть ГПУ в роли воспитателя, и то, что я увидел, было для меня чрезвычайно радостным» [1072].
На начало 1934 года тираж произведений Сталина в СССР оценивался в 16,5 миллиона экземпляров [1073]. Одни только «Вопросы ленинизма» к тому моменту были изданы на 17 языках общим тиражом более 8 миллионов экземпляров. Однако по-прежнему остро стояла проблема биографии Сталина: его единственное жизнеописание, составленное его помощником Товстухой, было написано еще в 1920-х годах и имело объем газетной статьи [1074]. Хотя Михаил Кольцов написал яркую «Жизнь Сталина» для издания по частям в «Крестьянской газете», она так и осталась неопубликованной – судя по всему, потому, что ее забраковал Сталин [1075].
Между тем авторы зарубежных публикаций изображали вождя мирового пролетариата бандитом и грабителем банков и пересказывали истории о том, как он якобы предавал своих товарищей, будучи осведомителем царской тайной полиции [1076]. Горийский и тифлисский одноклассник Сталина (уехавший в эмиграцию) в своих мемуарах в жанре психоанализа писал, будто бы Сталина бил его отец Бесо и потому «воплощение мыслей об отмщении с самого детства стало для него целью, которой подчинялось все остальное» [1077]. Функционер Коминтерна в Германии с тревогой писал в Москву об очернении образа Сталина врагами, в частности выделяя некоего Эссада Бея [1078]. Этот еврей родом из Баку (г. р. 1905), чье настоящее имя было Лев Нуссимбаум, ходил в русскую гимназию в Берлине, учил турецкий и арабский в Университете Фридриха Вильгельма, начал носить чалму, объявил себя мусульманским принцем и стал автором бестселлеров и завсегдатаем кафе «Мегаломания». В своей красочной книге «Сталин», изданной в Берлине в 1931 году, он яркими восточными мазками написал портрет преступника, приукрашивая или выдумывая свидетельства, благодаря чему сомнительное становилось возможным, возможное – вероятным, а вероятное – несомненным. «Различие между поэзией и правдой, – писал он, – еще не признано в горах» [1079].
Конкурентом Бея стал еще один сказочник с Востока – Берия. Едва встав во главе региональной партийной организации, он основал Институт Сталина с целью сбора материалов, связанных с «биографией Сталина и его ролью как теоретика и организатора» партии в Закавказье [1080]. Однако помощник Сталина Товстуха, заместитель директора московского Института Маркса – Энгельса – Ленина, постарался забрать из Грузии все оригинальные материалы, имеющие отношение к Сталину [1081]. Между тем функционеры режима подступались к Горькому на предмет сочинения биографии Сталина, но тот отказывался от этой чести [1082]. В итоге аппарат принял предложение французского писателя Анри Барбюса написать книгу о Сталине под надзором Товстухи (это требовалось, чтобы Барбюс правильно изложил историю борьбы Сталина с Троцким) [1083]. Любому, кто занимался написанием биографии Сталина, приходилось сталкиваться с его неизменно холодным отношением к этой затее. Когда в новейшей «Истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)» его, как обычно, назвали «мудрым вождем всех трудящихся», Сталин написал: «Апофеоз личности? Что стало с марксизмом?» [1084] Он отверг выдвинутый Обществом старых большевиков план устроить выставку, посвященную его жизни, утверждая, что «подобные начинания ведут к усилению „культа личностей“, что вредно и несовместимо с духом нашей партии» [1085].
Начинался 1934 год. Советская промышленность успешно развивалась. Капиталистический мир все так же находился Великой депрессии. США признали Советский Союз. Голод в основном закончился. Настало время ликовать. В статье «Зодчий социалистического общества» (Правда. 01.01.1934) верховный подхалим Карл Радек описывал, как будущий историк на 50-летие революции читает лекцию в школе междупланетных сообщений. Лектор, оглядываясь на прошлое из 1967 года, подчеркивает удивление мировой буржуазии, вызванное тем фактом, что унаследовавший Ленину новый вождь стремительными темпами построил социализм, невзирая на яростное сопротивление капиталистических элементов и их пособников. Автор пишет о Сталине, что тот – «великий ученик великих учителей, став[ший] уже учителем», называет его «слепком от ленинской партии, костью от ее кости, кровью от ее крови». Успех Сталина объясняется его «творческим марксизмом», близостью к кадрам, его решимостью и верностью делу Ленина. «Он знал, что он выполнил клятву, произнесенную десять лет назад над гробом Ленина, – указывается в статье. – И это знали все трудящиеся СССР, и это знал мировой революционный пролетариат» [1086].
Ровно через десять лет после того, как Сталин поклялся в этом, 26 января, в Большом Кремлевском дворце открылся XVII съезд партии, на который прибыло 1225 делегатов с решающим и 739 делегатов с совещательным голосом, представлявших 2,8 миллиона членов и кандидатов в члены партии. Согласно уставу партии, съезды следовало проводить ежегодно, но с момента предыдущего съезда прошло три с половиной года, больше, чем когда-либо раньше [1087]. В «Правде» съезд был назван «съездом победителей». Диктатор великодушно позволил вернуться в партию видным деятелям оппозиции после того, как они еще раз публично признали свои ошибки. С трибуны съезда прозвучали их мазохистские призывы к «единству», причем Каменев защищал личную диктатуру Сталина (хотя он же отважно осуждал ее на XIV съезде) [1088]. Бухарин, которого Сталин в дальнейшем назначил главным редактором «Известий», заявил на съезде относительно правого уклона: «…эта [наша] группировка неминуемо становилась центром притяжения всех сил, которые боролись с социалистическим наступлением, т. е. в первую очередь наиболее угрожаемых со стороны социалистического наступления кулацких слоев, с одной стороны, их интеллигентских идеологов в городах – с другой», что усилило опасность «преждевременной интервенции». Он дал высокую оценку плановому хозяйству и пошутил: «Гитлер… желает оттеснить нас в Сибирь… [а] японские империалисты… хотят оттеснить нас из Сибири, так что, вероятно, где-то на одной из домн Магнитки нужно поместить все 160-миллионное население нашего Союза» [1089].
В первый вечер работы съезда с четырехчасовой речью, задавшей его тональность, выступил Сталин. «Говорил… не торопясь, будто беседуя, – записывал в дневнике очевидец. – Острил. Чем дальше говорил, тем ближе был к аудитории. Овации. Взрывы смеха. Полнокровно. Но речь практичная, работная» [1090]. Сталин призвал к подотчетности, упомянув о «трудностя[х] нашей организационной работы, трудностя[х] нашего организационного руководства. Они гнездятся в нас самих, в наших руководящих работниках, в наших организациях… ответственность за наши прорывы и недостатки в работе ложится отныне на девять десятых не на „объективные“ условия, а на нас самих, и только на нас». Он осудил бюрократические методы управления («при помощи резолюций и постановлений») и призвал к критике снизу, трудовому соревнованию, к тому, чтобы начальство посещало заводы и поля, и чтобы квалифицированные рабочие вернулись из контор на производство, и к нетерпимости в отношении тех, кто не исполняет указания вышестоящих органов. «Их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом» [1091].
После того как аплодисменты утихли, Сталин привел пример пустословия вместо реального руководства.
Сталин: Как у вас обстоит дело с севом?
Руководитель: С севом, товарищ Сталин? Мы мобилизовались. (Смех.)
Сталин: Ну, и что же?
Руководитель: Мы поставили вопрос ребром. (Смех.)
Сталин: Ну, а дальше как?
Руководитель: У нас есть перелом, товарищ Сталин, скоро будет перелом. (Смех.)
Сталин: А все-таки?
Руководитель: У нас намечаются сдвиги. (Смех.)
Сталин: Ну, а все-таки, как у вас с севом?
Руководитель: С севом у нас пока ничего не выходит, товарищ Сталин. (Общий хохот.) [1092]
Сталин многозначительно добавил, что функционеры на местах, «ставшие вельможами… считают, что… законы писаны не для них, а для дураков».
О проекте
О подписке