Глава 3
Победа

Представьте себе, что строится дом, и, когда он будет выстроен, это будет великолепный дворец. Но он еще не достроен, и вы нарисуете его в этом виде и скажете: «Вот ваш социализм, – а крыши-то и нет». Вы будете, конечно, реалистом – вы скажете правду: но сразу бросается в глаза, что эта правда в самом деле неправда. Социалистическую правду может сказать только тот, кто понимает, какой строится дом, как строится, и кто понимает, что у него будет крыша.

Анатолий Луначарский, бывший нарком просвещения, 1933 год ^[905]

Марксистский императив преодоления капитализма – в сочетании с избыточной решимостью – обернулся апокалипсисом. В годы первой пятилетки объем инвестиций вырос четырехкратно, к 1932 году составив 44 % ВВП (в ценах 1928 года), но в число источников этого гигантского прироста инвестиций ни в коей мере не входил рост сельскохозяйственного производства ^[906]. Экспорта хлеба в итоге не хватило, чтобы расплатиться за импортное промышленное оборудование ^[907]. Чистый вклад советского сельского хозяйства в индустриализацию был нулевым; наоборот, в годы первой пятилетки оно было исключительно получателем средств. Правда, ключевым движителем резкого промышленного роста служил приток рабочей силы из деревни, однако государственная система использовала этих рабочих крайне неэффективно. Еще одним ключевым движителем промышленного скачка являлось жестокое подавление потребления (чему способствовал и грабитель, известный под именем «инфляция») ^[908]. Следует ли причислять к источникам «инвестиций» и голод в деревне? В любом случае коллективизация и раскулачивание вызвали резкое сокращение сельскохозяйственного производства ^[909]. Правда, сталинская политика привела к росту государственных закупок хлеба, картофеля и овощей, но за счет колоссальных экономических, не говоря уже о гуманитарных, издержек. В ходе коллективизации было арестовано, казнено, сослано или посажено в тюрьму от 4 до 5 миллионов крестьян, еще 100 миллионов было фактически закрепощено, а кроме того, страна лишилась десятков миллионов голов скота. Индустриализация и сопутствовавшая ей милитаризация открыли путь к возрождению Советского Союза как великой державы, что требовалось ему для выживания в международной системе, однако коллективизация не была необходима ни для «модернизации» крестьянской экономики, ни для индустриализации ^[910].

Коллективизация была необходима с точки зрения марксизма-ленинизма, согласно которому основой для коммунистического режима мог служить лишь некапиталистический «способ производства» ^[911]. После того как осенью 1933 года был собран хороший урожай, а несбалансированные инвестиции первой пятилетки наконец-то стали приносить плоды в годы второй пятилетки, даже скептики отдали Сталину должное: его безумная игра окупилась. Социализм (антикапитализм) одержал победу и в городе, и в деревне. Однако в глазах марксистов неотъемлемой частью любой системы классовых отношений являлась и культура, а в области культуры Сталин все еще двигался наугад. Письма от видных деятелей культуры быстро ложились к нему на стол – помощники Сталина догадывались о его интересе, – и им принимались едва ли не все значительные решения в этой сфере, как и в сфере внешней политики (в отличие от экономики, где сказывалась нехватка времени или заинтересованности) ^[912]. Однако вызовы в этой сфере оказались иными, не вписывавшимися в рамки банальной классовой борьбы. В культуре не имелось аналога капиталистической частной собственности или буржуазных парламентов, подлежащих искоренению в целях построения социализма. В глазах Сталина партия, несомненно, имела право определять принадлежность всех писателей и художников к тому или к иному лагерю, но не настолько неуклюжим образом.

В данной главе будет освещен период с лета 1933 до начала осени 1934 года, хотя время от времени мы будем делать экскурсы в более ранние эпохи с целью проследить историю взаимодействия Сталина с творческой интеллигенцией, чем он занимался наряду с подготовкой к созданию СССР и активным участием во внешней политике. Троцкий уже давно указывал, что литературная сфера отличается своей собственной относительно независимой динамикой и потому к ней не следует подходить так же, как к экономике или политике. («Пути свои искусство должно проделать на собственных ногах» ^[913].) Он возражал против строительства чисто «пролетарской» культуры, защищал произведения «попутчиков», называя так тех авторов, которые не вступили в ряды коммунистов, но сочувствовали их делу, и видел задачу партии в сфере культуры в недопущении перехода влиятельных «попутчиков» на сторону «буржуазии» ^[914]. Точно такую же позицию занимал и Сталин. Политбюро своей резолюцией отказывалось от однобокого курса на скорейшее построение пролетарской культуры и поддерживало «общество по развитию русской культуры», которое должен был возглавить какой-нибудь беспартийный «просоветски настроенный» видный писатель ^[915]. Сталин одобрил предложение основать непартийное периодическое издание для писателей – «Литературную газету» ^[916]. Но параллельно с этим продолжало существовать и воинствующее культурное движение – Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) ^[917]. Фракции, выступавшие за и против чисто пролетарской культуры – причем первые, как правило, имели руссоцентричную направленность, а последние считали, что стоят на позициях интернационализма, – втягивали Сталина в свои политико-эстетические и личные вендетты ^[918]. Тем не менее в сфере культуры Сталин препятствовал бескомпромиссному насаждению коммунистической идеологии, нащупывая путь к социалистической эстетике.

Фараон

На смену Соловкам, первому исправительно-трудовому лагерю режима, поставлявшему лес и рыбу, в начале 1930-х годов пришли новые гигантские лагерные комплексы, включая лагерь в Северном Казахстане – его заключенные занимались добычей руды ^[919]. Самым амбициозным из этих начинаний было Главное управление строительства Дальнего Севера, или Дальстрой, созданное на суровой земле Чукотки с целью добычи золота ^[920]. Заключенных везли в вагонах для скота через весь СССР, а затем из Владивостока, где кончалась железная дорога, более 1700 миль через Охотское море в бухту Нагаева и поселок Магадан. В июне 1932 года туда прибыли первые суда с заключенными – главным образом ворами, бандитами и убийцами, почти половина из которых не пережила этого пути ^[921]. Чтобы добраться до золотоносных областей, Дальстрой задействовал танкистов, расчистивших путь на север от Охотского побережья и вдоль реки Колымы, после чего заключенные замостили дорогу, проложенную по замерзшей земле, бревнами, что позволило отказаться от длительного путешествия по этому маршруту на оленьих упряжках. Отчасти благодаря относительно рациональному использованию принудительного труда в тех краях ежегодно добывалось более чем на 100 миллионов рублей золота ^[922]. Впрочем, за пределами Дальстроя ожидаемая экономия на дешевом принудительном труде нередко сводилась на нет из-за низкой производительности труда и высоких административных издержек ^[923]. И все же ГУЛАГ играл ключевую роль в развитии отдаленных регионов. Советский Союз представлял собой не только этнотерриториальную, но и экономическую структуру.

Сталин не посещал трудовых лагерей, за одним серьезным исключением: речь идет о Беломорско-Балтийском канале. Этот канал, строительство которого было объявлено завершенным 20 июня 1933 года, всего через 21 месяц после начала работ, проходил по сложной местности и имел в длину 155 миль – больше Панамского и Суэцкого каналов ^[924]. С 18 по 25 июля Сталин, Ворошилов, Киров и Енукидзе вместе с Ягодой, игравшим роль гида, проплыли по каналу от начала до конца, также посетив Кольский полуостров, Северный флот и заполярный порт Мурманск. Киров приехал в Москву и сам отвез своих гостей в Ленинград на автомобиле ^[925]. Соотечественник Сталина, грузин Орджоникидзе, был самым старым из близких друзей диктатора, входивших в руководство режима, однако Киров, русский, не один год проживший в подполье на Кавказе, сблизился с ним еще больше ^[926]. Сталин ласково называл его Миронычем, а иногда и Кирычем ^[927]. Став Генеральным секретарем, Сталин подарил ему экземпляр своей книги «О Ленине и ленинизме» с посвящением: «Другу моему и брату любимому от автора» ^[928]. Сталин перевел Кирова из Баку, поставив его вместо Зиновьева во главе Ленинградской партийной организации – важнейшей после московской, хотя Киров и сопротивлялся этому назначению, согласившись на него лишь после того, как Сталин пообещал, что оно будет временным (и дал Кирову разрешение вернуться после этого на Кавказ). Кирову пришлось задержаться в Ленинграде, чтобы искоренить прочно пустившие корни остатки зиновьевского аппарата ^[929]. Сталин решил осмотреть канал отчасти для того, чтобы получить возможность повидаться с Кировым.

Черты характера Кирова – прямодушие, дружелюбие – делали его большим любимцем, чем твердолобые большевики. «Больше всех Сталин любил и уважал Кирова, – вспоминал человек, долго прослуживший у Сталина в охранниках. – Любил его какой-то трогательной, нежной любовью. Приезды т. Кирова в Москву и на юг были для Сталина настоящим праздником. Приезжал Сергей Миронович на неделю, две. В Москве он останавливался на квартире у т. Сталина, и И.В. [Сталин] буквально не расставался с ним» ^[930]. «Сталин его любил, – вспоминал Молотов, – он был самым любимым у Сталина» ^[931]. Рост Кирова составлял всего 1 метр 64 сантиметра – он был ниже ростом, чем диктатор ^[932]. Киров посылал Сталину дичь, убитую на охоте, а после смерти Нади жил у него во время визитов в столицу (до этого Киров останавливался у Орджоникидзе). «Киров умел рассеять недоразумения, обратить их в шутку, растопить лед, – вспоминал Артем (чей покойный отец тоже дружил с Кировым). – Он был удивительно светлым, лучезарным человеком, и его все в доме очень любили: и члены семьи [Сталина], и работающие в доме люди. Всегда ждали его появления… [и] между собой называли „дядя Киров“». По словам Артема, Киров шутливо называл Сталина «великий вождь всех народов, всех времен», а Сталин в ответ называл его «любимый вождь ленинградского пролетариата» ^[933].