Враг с партбилетом

Между тем в секретных донесениях говорилось уже об угрозе голода в Москве и Ленинграде ^[757]. По оценкам военной разведки, регулярная армия Японии насчитывала 1880 тысяч человек, Польши – 1772 тысячи, Румынии – 1180 тысяч, Финляндии – 163 тысячи, Эстонии – 75 тысяч и Латвии – 114 тысяч человек ^[758]. Сталин перенес личную утрату, его подданные голодали, восточным и западным границам его страны угрожали сильные враги, и это могло бы сподвигнуть его к тому, чтобы устроить передышку. Однако уступки, сделанные весной 1932 года, так и не дали стране чудесного урожая, и сейчас он снова принялся закручивать гайки в намерении выжать кровь из камня ^[759]. Он создал комиссию по чистке партийной организации Северного Кавказа и отправил туда Кагановича с карательными целями, одновременно вернув в Ростов, столицу Северного Кавказа, Евдокимова и приказав, чтобы села, не выполнившие задание по хлебозаготовкам, выселялись полностью. (Опустевшие села и земли предполагалось заселять «добросовестными колхозниками-красноармейцами, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях» ^[760].) Молотов был отправлен на Украину, откуда он жаловался Сталину (21 ноября) на существующую там «оппортунистическую, кулацкую, буржуазную установку», в условиях которой местные функционеры требуют сначала удовлетворить потребности крестьян и только после этого возобновить поставки хлеба государству ^[761]. В тот же день Сталин обвинил партийного босса Казахской республики Филиппа Голощекина в пораженчестве, несмотря на то что план хлебозаготовок был «максимально сокращен», и приказал ему «ударить, в первую очередь, по коммунистам в районах и ниже районов, находящимся целиком в плену мелкобуржуазной стихии и скатившимся на рельсы кулацкого саботажа» ^[762].

Советская сельскохозяйственная печать в ноябре 1932 года была полна заголовков о том, что крестьяне умирают от голода в Польше («Это не кризис, это катастрофа»), Чехословакии («Вымирающие деревни»), Китае («Голод, несмотря на хороший урожай») и США («Нищета и разорение») ^[763]. И ни слова о голоде в Советском Союзе.

Партийная «оппозиция» снова подыграла Сталину: 19 ноября или ранее он получил донос на двух функционеров, Николая Эйсмонта, наркома продовольствия РСФСР, и Владимира Толмачева, отвечавшего за сухопутный транспорт РСФСР, которые в связи с годовщиной революции выпивали на квартире у Эйсмонта. На следующий день они собрались снова, уже вместе с Александром Смирновым, бывшим наркомом земледелия, снятым и переведенным в лесное ведомство, и опять предавались критике деструктивной политики Сталина. Смирнов стал членом ЦК еще в 1912 году, в один год со Сталиным. Эйсмонт входил в состав недавней комиссии по Северному Кавказу во главе с Кагановичем и видел на железнодорожных вокзалах толпы голодных беженцев. Находясь в подпитии, троица обсуждала возможных кандидатов на должность генерального секретаря вместо Сталина: Ворошилова, Калинина и даже самого Смирнова.

Как, опять все заново? «Снять Сталина!»

Центральная контрольная комиссия, во главе которой сейчас стоял сталинский подручный Ян Рудзутак, расценила эти пьяные разговоры как свидетельство существования «контрреволюционной группировки» ^[764]. Сталин прибавил к «заговору» опального правого уклониста Михаила Томского (директора государственного издательства) и 27 ноября провел совместную сессию Политбюро и президиума Контрольной комиссии. «Эти люди, – бушевал цепной пес Емельян Ярославский, – такие же, как группа Рютина, только в другом виде». Впрочем, к тому моменту правление Сталина довело страну до всеобщего кризиса, и даже некоторые архилоялисты уклонялись от решительного осуждения своих невоздержанных на язык товарищей. Куйбышев называл Смирнова его прозвищем (Фома) и вспоминал об их давней дружбе, восходившей еще к временам нарымской ссылки. (В той же ссылке был и Сталин, столовавшийся тогда у Смирнова.) Попавший в неловкое положение Микоян, который прежде был начальником Эйсмонта, почти ничего не говорил (выступив лишь под самый конец) ^[765].

Снова поползли слухи о том, что Сталин устно просил об отставке и что после неловкой паузы Молотов выступил с заверениями, что партия ему доверяет ^[766]. Как бы то ни было, Сталину пришлось выступать в защиту своей политики ^[767]. Он проворчал, что заговорщики изображали дело так, «что виноват во всем Сталин», и предупредил, что у страны есть две возможности: либо стать жертвой империалистов, подобно Китаю, либо социалистической промышленной державой, способной защищаться. «На самом деле они ведут борьбу не со Сталиным, а с партией, – сказал он в заключение. – Сталина можно „убрать“… но партию „не уберешь“, она останется при всех условиях» ^[768].

Эйсмонта и Толмачева исключили из партии, а Смирнова – из ЦК, хотя никто из них не был арестован ^[769]. Сталин велел разослать стенограмму заседания по партийным организациям. Он послал еще одну грубую телеграмму (под которой подписался также Молотов), на этот раз – уральским функционерам (07.12.1932), объявляя «неубедительной» их попытку оправдаться по поводу невыполнения совхозами плана хлебозаготовок. «Областное руководство не может уйти от ответственности, – говорилось в телеграмме, требовавшей назвать фамилии директоров совхозов. – Директорам объявите, что партбилет не спасет их от ареста, что враг с партбилетом заслуживает большего наказания, чем враг без партбилета» ^[770].

Обострение классовой борьбы

12 декабря 1932 года Советский Союз восстановил дипломатические отношения с правительством Чан Кайши в Нанкине. На следующий день Япония с запозданием отвергла советское предложение о заключении пакта о ненападении, направив соответствующую ноту советскому послу Александру Трояновскому ^[771]. Японцы допустили утечку переписки в искаженном виде; советская печать опубликовала оригиналы посланий, имея целью продемонстрировать агрессивный курс Японии ^[772]. Между тем Сталин решил расширить масштабы партийной чистки, устроенной на Северном Кавказе: 11 декабря в «Правде» появилась резолюция за подписью ЦК о проведении в 1933 году партийной чистки во многих регионах ^[773]. Его настрой отразился в приветствии советской тайной полиции по случаю 15-й годовщины ее основания, 20 декабря – в тот же день оно было напечатано в «Правде»: «Желаю им успеха в сложном деле искоренения врагов диктатуры пролетариата!» ^[774]

Кроме того, Сталин нашел время, чтобы опровергнуть слова Томаса Кэмпбелла, специалиста по сельскому хозяйству из Монтаны, несколько лет назад побывавшего у него на приеме, а теперь издавшего книгу о пережитом и о встрече со Сталиным («…проницательные черные глаза, неотрывно глядящие на тебя, даже при разговоре с помощью переводчика»). В целом она была выдержана в сочувственном тоне, но Кэмпбелл затронул щекотливую тему подрывной работы Коминтерна, написав, что Сталин «без всяких колебаний и с обезоруживающей откровенностью признал, что при Троцком была сделана попытка распространить коммунизм по всему миру. По его словам, это была главная причина его разрыва с Троцким… Он объяснил, что у них не было ни времени, ни денег для попытки коммунизировать весь мир, даже если бы они хотели это сделать». В опубликованном опровержении (23.12.1932) Сталин отрицал, что они говорили о Троцком, и отмечал, что Кэмпбелл в своей книге упоминает о стенограмме их разговора, но не приводит ее. Такая стенограмма (или то, что выдавалось за нее) прилагалась к опровержению; в ней Сталин упирал на необходимость дипломатического признания СССР для нормализации торговых отношений, а Кэмпбелл упоминал о том, что перед отъездом в СССР он встречался с только что избранным президентом Гербертом Гувером и обещал пересказать ему свой разговор со Сталиным ^[775].

Прежде чем год завершился, по требованию Сталина был издан указ о введении внутренней паспортной системы с целью очистки городов от «чуждых» и «нетрудящихся элементов» ^[776]. Паспорта выдавались постоянным жителям городов в возрасте от 16 лет и на стройках, а также работникам транспорта и совхозов, но колхозникам в их выдаче было отказано. Сталин намеревался сократить число едоков в городах и загнать крестьян обратно в колхозы ^[777]. 29 декабря 1932 года от имени Политбюро была издана свирепая директива, согласно которой требовалось досрочно взыскивать кредиты с колхозов, не выполнивших план по хлебозаготовкам, отказывать им в использовании техники с машинно-тракторных станций и отбирать у них «все имеющееся зерно, в том числе и так называемые семенные фонды», без которых была невозможна весенняя посевная кампания ^[778].

Несмотря на усилившиеся репрессии, поставки на 1 января 1933 года составили всего 17,4 миллиона тонн, на 3,7 миллиона тонн меньше, чем было получено к тому же сроку годом ранее (и на 3 миллиона тонн ниже плана) ^[779]. 7 января Сталин выступил на открытии очередного совместного пленума Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии, похваляясь, что «у нас не было черной металлургии… У нас она есть теперь. У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь. У нас не было автомобильной промышленности» – и так далее, включая самолеты и многое другое. Сталин признал, что в первом пятилетнем плане приоритет отдавался тяжелой промышленности, но бесстыдно утверждал, что уровень жизни вырос. Темпы промышленного развития во второй пятилетке были сокращены до более реалистичных 13–14 % в год ^[780].

Самое важное заявление Сталина касалось обострения классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму: эту дубинку он уже использовал против Бухарина в 1928 году (а саму эту идею десятилетием ранее выдвинул Троцкий). «Надо иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов, – заявил Сталин. – Именно потому, что они умирают и доживают последние дни, они будут переходить от одних форм наскоков к другим, более резким формам наскоков, апеллируя к отсталым слоям населения… На этой почве могут ожить и зашевелиться разбитые группы старых контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов центра и окраин, могут ожить и зашевелиться осколки контрреволюционных элементов из троцкистов и правых уклонистов». И далее: «Это, конечно, не страшно. Но все это надо иметь в виду, если мы хотим покончить с этими элементами быстро и без особых жертв» ^[781].

Оппозиция, по словам Сталина, теперь работала «тихой сапой», скрываясь под маской мнимой лояльности. Во втором выступлении на пленуме (11 января) он заявил – в соответствии с поступавшими к нему донесениями, – что «урожай у нас был в этом году не хуже, а лучше, чем в предыдущем году». Вину за все проблемы он возлагал на «антисоветские элементы» и тайные «гнезда контрреволюции». «…они сидят в самом колхозе и занимают там должности кладовщиков, завхозов, счетоводов, секретарей и т. д., – утверждал Сталин. – Они никогда не скажут – „долой колхозы“. Они „за“ колхозы» ^[782].

При этом на горизонте всегда маячил Троцкий – в своих работах он требовал, чтобы 1933 год стал годом решающих перемен, но это невнятное предложение было осуждено на пленуме как «клевета» ^[783].

Политбюро сплотилось вокруг диктатора, и остальные следовали примеру. «Мы, как члены ЦК, голосуем за Сталина, потому что он наш (аплодисменты), – заявил Рудзутак. – Не найдется ни одного случая, когда бы товарищ Сталин заколебался или отступил. Вот почему мы с ним. Да, он решительно отсекает все прогнившее, он отсекает то, что обречено на гибель. Если бы он не делал этого, то не был бы ленинцем». В том же духе выступал опальный Бухарин: «Мы добились головокружительных побед при выполнении пятилетнего плана. Сейчас мы находимся на войне и должны соблюдать строжайшую дисциплину… Именно поэтому подобные группировки следует отсекать без всякой милости, ни в малейшей степени не поддаваясь сентиментальным соображениям в отношении прошлого, в отношении личной дружбы». Смирнов в тщетной попытке оправдаться отрицал, что у него или у любого другого члена партии могли вырваться слова о необходимости «убрать товарища Сталина»: «Думаю, что сказать подобное мог только кто-то допившийся до безумия или сумасшедший» ^[784].

В заключительный день работы пленума (12 января) было объявлено о приостановке приема в партию и грядущей чистке. В тот же день Сталин позволил Политбюро проголосовать за еще одно сокращение годового задания по хлебозаготовкам для Украины на 457 тысяч тонн; послабления для других регионов были не такими значительными. Через двенадцать дней диктатор снял партийных боссов Днепропетровской, Одесской и Харьковской областей на Украине ^[785]. Та же участь постигла партийного босса Казахской республики ^[786]. Ягода докладывал, что органы задержали или вскоре должны были задержать 87 «троцкистов» ^[787]. Процесс принятия решений руководством страны приобретал все более неформальный характер; большинство ключевых вопросов решалось в кабинете у Сталина ^[788]. Все большую долю документов, с которыми он работал, составляли донесения тайной полиции ^[789]. Он обсуждал с ОГПУ идею выселить еще три миллиона крестьян; эта цифра вскоре была сокращена до двух миллионов, затем до 500 тысяч и в итоге составила половину этой величины ^[790].

Как бы то ни было, все силы ОГПУ уходили на создание местных отрядов для выполнения драконовского указа от 22 января 1933 года, предписывавшего принять меры против бегства крестьян из хлебопроизводящих регионов и возлагавшего вину за этот исход, способствовавший распространению эпидемий и превратившийся в орудие дискредитации политики режима, на местные власти ^[791]. Была приостановлена продажа железнодорожных билетов и установлены заслоны – с Кавказа до Урала, с одной стороны, и вдоль западной границы – с другой ^[792]