Летний кошмар

В Сочи потоком шли телеграммы, письма и донесения с известиями о массовом падеже лошадей, массовых проблемах со сбором урожая, массовом голоде, массовом бегстве из колхозов и поразительной невозмутимости властей ^[669]. Эндрю Кэрнс, шотландско-канадский специалист по сельскому хозяйству, командированный лондонским Имперским рыночным советом в СССР с целью выяснить, могут ли западные фермеры почерпнуть что-нибудь из опыта советской коллективизации, с мая по август 1932 года сумел объехать Украину, Крым, северокавказские равнины и Поволжье и видел женщин, рвавших траву, чтобы сварить из нее суп. Он писал о городских столовых: «Когда рабочий кончает еду, к его суповой тарелке бросается толпа детей и одна-две женщины, чтобы вылизать ее и съесть оставшиеся рыбьи кости» ^[670]. На протяжении всего августа 1932 года анонимные передовицы в «Правде» метали громы по поводу кулацких «махинаций» и «спекуляций» зерном.

Сталин получал и донесения о том, что «ущерб» преувеличивается и что зерно похищают из медленно движущихся товарных поездов, прячут в глубоких карманах в ходе жатвы, уборки хлеба в скирды и молотьбы или просто подбирают то, что осталось в поле, чтобы съесть. Он указывал Кагановичу, что государственная собственность при социализме должна считаться такой же «священной и неприкосновенной», какой считается частная собственность при капитализме ^[671]. Диктатор составил проект закона, принятого 7 августа 1932 года, который предусматривал смертный приговор даже за незначительную кражу колхозного зерна ^[672]. Он поздравлял себя с его принятием («Декрет… конечно, хорош») и приказал разослать партийным организациям соответствующую секретную директиву о его выполнении ^[673]. В «Правде» (за 08.08) безжалостный закон был опубликован на одной из внутренних полос; Каганович на следующий день исправил этот просчет передовицей на первой полосе ^[674]. Авторы других статей требовали расстреливать воров вне зависимости от величины украденного. Принудительные поставки хлеба государству – по цене всего от 4 рублей 50 копеек до 6 рублей 10 копеек за 100 килограммов ржи и от 7 рублей 10 копеек до 8 рублей 40 копеек за пшеницу, ниже производственных издержек, – тоже можно рассматривать как своего рода крупный грабеж, хотя он и позволял продавать черный хлеб в городах всего лишь за 8–12 копеек за килограмм ^[675]. Некоторые члены Политбюро возражали против проекта закона, но Каганович, докладывая об этих возражениях в Сочи, не называл имен ^[676].

Сталин выговаривал Кагановичу (11.08) за поступавшие с Украины новые просьбы еще раз снизить задание по хлебозаготовкам. «Дела на Украине из рук вон плохи… около 50 райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным… Это не партия, а парламент, карикатура на парламент». Он потребовал снять Косиора и Чубаря, а начальника украинского ОГПУ Реденса понизить в должности. «Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор, – указывал Сталин. – Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец – прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии». Сталин делал жесткое предупреждение: «Без этих и подобных им мероприятий (хозяйственное и политическое укрепление Украины, в первую очередь – ее приграничных районов и т. п.), повторяю, – мы можем потерять Украину» ^[677].

В Советский Союз действительно проникали польские шпионы, и их ловили ^[678]. В то же время польское правительство только что заключило со Сталиным трехлетний двусторонний пакт о ненападении, снизив нажим на СССР ^[679]. Не исключено, что Сталин использовал польскую угрозу, чтобы не дать Кагановичу расслабиться, а может быть, он просто не мог избавиться от своей зацикленности на империалистической интервенции, спровоцированной внутренними затруднениями. В том же послании Сталин сообщал Кагановичу, что он решил назначить Балицкого уполномоченным ОГПУ на Украине и уже говорил об этом с Менжинским. Впрочем, в том, что касается снятия Косиора и Чубаря, хитрый Каганович умывал руки, пусть и очень ненавязчиво: «Мне труднее судить, чем Вам» – и Сталин отступился ^[680]. Кроме того, диктатор с запозданием согласился с исходившей от наркома земледелия Яковлева критикой чрезмерного расширения посевных площадей, нарушавшего севооборот, и неохотно дал согласие на замедление темпов с целью восстановления севооборота ^[681]. Но когда 20 августа 1932 года от Бориса Шеболдаева, партийного босса Северного Кавказа, пришла телеграмма о том, что урожай оказался еще ниже прогнозов и что среди крестьян начались волнения, Сталин ответил, послав копию Кагановичу, что «крайком дипломатничает и старается вести ЦК за нос» ^[682].

В Сочи со Сталиным снова отправилась Надя, взяв с собой детей – Василия (10-летнего) и Светлану (которой было пять лет), – но она и на этот раз вернулась в Москву раньше мужа. «Домишко выстроили здесь замечательный», – ближе к концу отпуска писал Сталин о новой сочинской даче в Москву, Енукидзе, который отвечал за недвижимость такого рода на юге ^[683].

«Могильщик революции в России»

Сталин лишь повысил уязвимость СССР перед его врагами, особенно Японией. Коллективизация и раскулачивание были его политикой, о чем знали все партийные функционеры, осыпаемые экстремистскими директивами от его имени. Также они знали, что правые уклонисты предвещали катастрофу. Отдельные попытки заставить Сталина ослабить напор лишь приводили его в ярость. Возможность для коллективных действий появлялась у функционеров лишь на пленумах Центрального Комитета, но они проходили под пристальным взглядом твердолобых сталинских приспешников, тайной полиции и осведомителей из числа шоферов и гостиничного персонала. Поздно ночью в августе 1932 года несколько ветеранов революции и Гражданской войны провели конспиративное собрание в московской частной квартире поблизости от Белорусского вокзала, принадлежавшей Мартемьяну Рютину (г. р. 1890), редактору армейской газеты «Красная звезда», чтобы обсудить кризис в стране ^[684]. Сталин назначил этого сибиряка из крестьян кандидатом в члены ЦК – высшую элиту страны (в то время насчитывавшую 121 человека), – но в 1928 году прогнал его оттуда за «примиренческое отношение к правой оппозиции». Вскоре после этого он и вовсе исключил Рютина из партии ^[685]. Сейчас же Рютин и члены партии Василий Каюров, глава отдела в государственном архиве, Михаил Иванов, служащий Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР, и сын Каюрова Александр, старший инспектор наркомата снабжения СССР, выразили свои опасения в семистраничном обращении «Ко всем членам ВКП(б)», в котором в отношении Сталина использовались такие определения, как «беспринципный политикан», «софист», «интриган и политический комбинатор», в плане теории проявивший себя «полнейшим ничтожеством», «диктатор», в одном ряду с которым стоят «Наполеон, Муссолини, Пилсудский, Хорти, Примо де Ривера, Чан Кайши и пр.», и «могильщик революции в России» ^[686].

«Могильщиком революции» когда-то обозвал Сталина Троцкий. Рютин же был известен своими яростными нападками на Троцкого ^[687].

21 августа 1932 года в деревенской избе примерно в 40 милях от Москвы Рютин втайне предъявил свое «Обращение», как и значительно более длинный документ «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», примерно 15 функционерам среднего уровня из разных бюрократических учреждений ^[688]. Они назвались «Союзом марксистов-ленинцев» и провели выборы на руководящие должности. Один из них провел у себя на квартире следующее собрание, на котором было решено распространять документы из рук в руки. Латыш Янис Стенс, профессор из Института красной профессуры, передал экземпляры документов Каменеву и Зиновьеву на даче, которую они совместно снимали под Москвой. Еще один заговорщик передал несколько экземпляров харьковским троцкистам. Один экземпляр попал к опальному бывшему московскому партийному боссу Николаю Угланову (бывшему покровителю Рютина), который был близок к Бухарину. (Бухарин впоследствии отрицал, что получал эти документы и вообще знал о группе Рютина.)

Почти 200-страничный труд Рютина «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» был поразительным документом. Автор осуждал «авантюристические темпы индустриализации» и «авантюристическую коллективизацию при помощи невероятных актов насилия и террора», защищал Троцкого как подлинного революционера, несмотря на его недостатки, и критиковал правых за их капитуляцию, но в то же время подчеркивал, что «правое крыло оказалось право в экономической сфере». Рютин метал громы в Сталина, затыкающего рот членам партии, и исходил идеализмом в отношении Маркса и Ленина («ставить имя Ленина рядом с именем Сталина – это все равно, что Эльбрус ставить рядом с кучей навоза») ^[689]. Он предлагал список из 25 конкретных мер, от новых выборов в партийные органы на основе внутрипартийной демократии до массовой чистки в ОГПУ, от роспуска принудительно образованных колхозов и убыточных совхозов до прекращения раскулачивания, сдачи государству хлеба и скота и вывоза сельскохозяйственной продукции ^[690]. В качестве предпосылки для осуществления этих предложений Рютин называл выполнение ленинского «Завещания». В заключение он писал, что «основная обязанность всякого честного большевика» – покончить с «диктатурой Сталина и его кликой» ^[691].

Опять все то же самое! Снять Сталина. Ленинское «Завещание». Предмет бесконечных партийных дискуссий, вынуждавший Сталина с 1923 по декабрь 1927 года не менее шести раз подавать в отставку.

Рютин признавал, что «устранение Сталина и его клики нормальными демократическими методами, гарантированными Уставом партии и Советской Конституцией… совершенно исключено», и объяснял, что «у партии остается два выбора: или и дальше безропотно выносить издевательства над ленинизмом, террор и спокойно ожидать окончательной гибели пролетарской диктатуры, или силою устранить эту клику и спасти дело коммунизма» ^[692]. Но в его манифесте, включая и машинописную копию этого документа, изготовленную в ОГПУ, не содержалось прямых призывов к убийству. И Рютин не делал никаких приготовлений на этот счет ^[693]. Вместо этого, объявив партию орудием угнетения, он предполагал, что ее можно превратить в орудие освобождения ^[694]. Два члена партии, знавшие о текстах Рютина, 14 сентября 1932 года отправили в аппарат письменный донос ^[695]. Сталин был уведомлен на следующий день. Начались аресты. 22 сентября Рютин был взят под стражу. В тот же день Каменев и Зиновьев были вызваны объяснить, почему они читали документы авторства Рютина, но не известили о них, что являлось партийным преступлением ^[696].

Рютин был не одинок. В выпуске «Бюллетеня» Троцкого за сентябрь 1932 года были опубликованы «наброски платформы» (с отсутствующей первой страницей), якобы составленные неназванными членами «левооппозиционного» подполья в СССР. В них объявлялся «кризис советского хозяйства» и содержался призыв к исправлению (в марксистских терминах) дисбаланса между промышленностью и сельским хозяйством путем сокращения расходов на промышленность ради снижения инфляции, роспуска нежизнеспособных колхозов, прекращения навязанной стране ликвидации кулаков и привлечения иностранного капитала посредством старой практики иностранных концессий. Авторы документа даже донкихотски предлагали оказать содействие «правящей ныне фракции» в деле поворота «от нынешнего явно нездорового и явно несостоятельного режима к режиму партийной демократии» ^[697]