Лежа в постели, Харитон думал о ней и ее муже. Он завидовал ее мужу – красавчику в милицейской форме, отмечая, что эта форма ему, Дмитрию, была б больше клицу. Как повезло этому щеголю: он видит Анастасию каждый день. И вообще… Дальше он не давал себе думать. Но мысли вертелись вокруг нее неотвязно. Как жаль, что он еще салага. Слава Богу, в этом году закончится школьная жизнь. А ведь могло же случиться, будь он постарше, что не этот милиционер Власин Сашка, а он – Дмитрий Харитониди женился бы на ней. Мысли путались, плавали вокруг него, не давали спать. Он подолгу смотрел сухими, горячими глазами в ночное пространство и с трудом засыпал. Так длилось долго. Пока не узнал, что она скоро родит. Харитон ожидал такое когда-нибудь случиться, но не так быстро. Известие это немного оглушило его, и он даже, при случае, сам завел об этом разговор с Эльпидой:

– Ну, Эльпида, как это тебе удается все узнавать раньше других? – спрашивал он, сощурив глаза и дергая ее за длинный толстошерстный, домашней вязки, шарф.

– А что такого? – удивленно поднимала та свои крутые, вразлет дуги бровей. – Вся Осакаровка знает, это ты узнаешь все последним. Если б не я, то и вообще ничего не знал бы. – Она мотнула шарфом, задев ему лицо и наклонилась к снегу. Через секунду в него летел снежок. Харитон успел увернуться.

Ухватил ее за шарф, и оглянувшись, притянул к себе.

Неожиданно он увидел ее лицо так близко, что испугался и безотчетно ослабил руку. Соседушка посмотрела на него с заметным удивлением и, нагнувшись, снова зачерпнула снегу. Но не стала лепить снежок, стряхнула снег, принялась поправлять свой шарф. Небо было серым, а свежий снег был тем приятнее, что, как бы осветлял этот неприветливый холодный день.

Ну и совсем памятным был день рождения сына Анастасии Андреевны. В то воскресенье Митька-Харитон направлялся к Генералу, а Эльпида выскочила со своего двора с этой новостью. Харитон знал, что это просто повод, чтоб поговорить с ним.

– Харитон!

– Чего?

– Новость знаешь?

– Что сегодня воскресенье, знаю. А что?

– Немка наша, Анастасия, сына родила! – выпалила одним духом Эльпида.

– Анастасия Андреевна?

– Да, она! Вес – три килограмма!

Вредная соседка смотрела на него победным взглядом.

Митька Харитон круто повернулся, застрял в калитке. Столкнулся с выходящим Хариком Христопуло. Забыл руку подать.

– Ты что, не в себе? – спросил тот улыбаясь и все еще протягивая руку.

Митька поспешно пожал ее.

– Генерал дома?

– Дома.

Медленно, размышляя, пошел к дому. «Вечно эта Эльпидка с со своими сообщениями». Не понравилась ему эта новость. Подумав: «Ну, а ты как хотел?» – вздохнул и решительно направился к ступенькам.

Ну родился ребенок, ну и какое ему дело! Пусть будет счастлива молодая мама. Он сердито пнул толстую палку. Жаль, теперь она не скоро появится на горизонте. С ребенком только дома сидеть. Баба Нюра, хоть и с палкой, небойсь, сама к ней будет ходить. Сердце его на секунду сжалось и хмуря брови, глядя себе под ноги, он медленно поднялся по деревянным ступенькам. Генерал открыл ему дверь.

– Ну, что? У дружка твоего пополнение, – первое, что он спросил у Генерала и удивился, как тот моментально среагировал:

– А ты откуда знаешь?

– А ты откуда знаешь про кого я говорю? – спросил Харитон, глядя в упор.

Генерал чуть отвернулся:

– Ну, так у меня всюду друзья, есть среди них дружок один – Власин. Если не ошибаюсь, ты ведь про него спрашиваешь?

– Про него. Эльпида выбежала доложить, как будто принц наследный родился, а я к тебе, как раз шел. Вот и поздравь от нас дружка своего.

– Увижу – поздравлю, куда денусь, – с деланной ленцой отвечал Генерал.

– Рад, небось, мильтон сыночку. Что-то мне этот лейтенантик чем-то не нравится, а чем не знаю, – чуть ли не прошипел, сузив глаза Харитон, усевшись на тяжелый, грубо сколоченный табурет. Генерал искал карты, сыграть в скамбил.

– Рассказал бы, что за гусь этот Власин, – попросил Харитон, когда тот уселся и принялся раздавать карты.

– А что он тебя так волнует?

Харитон не отвечал, смотрел в сторону. Яшка, видя, что друг не в настроении, буркнул:

– Гусь, как гусь – нормальный. Правда, гуляет потихоньку от жены. – Яшка сказал и голос его пресекся, он явно пожалел сказанному, – но, это – между нами, – предостерег он, серьезно посмотрев на Харитона. Тот присвистнул:

– Да ну! Точно? – Харитон даже приподнялся, недоверчиво заглядывая в глаза друга.

– И начерта он тебе сдался? Ладно, хватит об этом! – непререкаемым тоном потребовал тот.

Не замечая резкого голоса и сухого взгляда Яшки, Харитон плюхнулся на табурет и затеребил в руках свою шапку ушанку:

– Изменяет Анастасии Андреевне? Не даром он мне не нравился, подлец!

Харитон с минуту молчал, потом спросил сухо:

– И давно он это практикует?

– Тише ты! Я тебе сказал – хватит об этом!

Харитон не слышал его. Со свойственной юности искренностью и категоричностью он еще минуты три высказывал свое возмущение постыдным поведением Власина.

– Не вздумай сболтнуть Ваньке, – спокойно предупредил Генерал, как только Харитон, зло уставившись в одну точку, замолчал.

– И вообще, какое наше дело? Не наше это дело, – добавил он и, почему-то хлопнув картами по столу, крепко выругался так, что Харитон, как бы протрезвев после пьянки, растерянно посмотрел на него:

– Ты чего?

– Ничего!

Оба они отвели глаза и перевели разговор.

* * *

Часто, еще девчонкой, Ирини забегала к доброй русской соседке, живущей напротив их дома. Баба Нюра была приветливой бабусей, разговаривавшей с ней и внуком Иваном, как со взрослыми, пересыпая свою речь всякими поговорками и прибаутками. Так, например, при появлении Ирини на пороге, бабуля, бывало, лежала среди дня на кровати, кряхтя, она поднималась и приговаривала: «Лежи Фекла, еще не смеркло!». На всякие случаи ее жизни у нее было соответственное чудное выражение типа: «Ихним же салом, да по их мусалам!», «Не путай Божий дар с яичницей!», «Из грязи да в князи!», «Чему быть того не миновать!», «Не лезь вперед батьки в пекло!», «Бровь дугой – пусть работает другой!» и множество других поговорок и пословиц. Но чаще всего ей приходилось повторять: «Нет худа без добра!», «Без труда не вынешь и рыбки из пруда!» и «Человек предполагает, а Бог располагает!». Ирини интересовалась о чем это она, и баба Нюра все объясняла.

Благодаря ей, Ирини, говорившая на трудном русском с большим акцентом и ошибками в окончаниях, обогатила свой разговор умело употребляя около сотни всего этого языкового разнообразия вполне к месту, и даже остро к месту. Да, и Иван, спасибо своей бабушке, вырос веселым, находчивым и языкатым. По крайней мере, в карман за словом не лазил. От него Ирини тоже набралась немало. Повзрослев, она стала замечать за Иваном знаки внимания к себе, но никак не реагировала на них: даже смешно было. Во-первых, он был ее младше на целый год, а это считалось ненормальным: мужчина должен быть на лет пять-семь старше. А это что? Ей восемнадцать, а ему семнадцать! К тому же русский. И разговора быть не может, придумал тоже. Так-то он ей нравился своим веселым нравом. С таким не соскучишься. Друг – товарищ это – да, но не в мужья ж ему лезть. Так во всяком случае, рассуждали ее подруги Ксенексолца с Эльпидой, да и сестра. Кики вообще возмутилась, что какой-то «аспроматенос», мог позволить себе позарится на ее сестру.

– Да он ничего еще и не предлагал, – просто смотрит в мою сторону. Точнее, высматривает, – отмахивалась Ирини.

– А что, больше никто не «посматривает» в твою сторону? – поддразнивала ее Кики.

– Не замечала. Один Ванька и смотрит.

– Ты ж наша голубоглазая красавица! Наши греки вообще дураки. Сроду хорошей девушки не видят, пока не ткнешь, – в сердцах бросила сестра. Ее маленькая Анечка ползала по комнате вокруг нее. Эльпида вместе с Марией-Ксенексолцей, помогали Ирини с охапкой стиранной одежды.

– А я замуж не спешу. Что там хорошего? – насмешничала в таких разговорах Ирини, – битой быть, как ты, Кики, не хочу. Рожать, стирать, убирать, варить, угождать мужу, – тоска. Уж лучше старой девой остаться, – убежденно добавила она.

Буранило и вьюжило уж несколько дней. Из дома невозможно было носа высунуть в выходной, и Ирини решила перегладить все вещи и свои, и братьев.

Ворох тряпок постепенно уменьшался. Ирини гладила тяжелым чугунным утюгом, который ставила греться на печь. Щеки ее раскраснелись и полыхали ярким румянцем от жаркой утюжки.

Кики посмотрела на нее с укором:

– С тебя станется, дура! Но, хочешь, не хочешь, а замуж надо выходить. Мужиков не так уж и много. Сама знаешь. Тем более хороших.

Ирини хмурила брови.

– А ты довольна своим муженьком?

Кики молчала, занятая складыванием выглаженных рубашек братьев. Взглянув на сестру, ответила:

– Так себе. Работяга, зарабатывает, но слова ему поперек не скажи… Вспыльчивый, не дай Бог!

– Ага… Сразу кулаки в ход пускает… Я б его убила, – озлобилась Ирини.

Мария, быстро и умело складывающая глаженные вещи, в раздражении махнула рукой:

– Да ладно о нем! А Ванька этот, хоть бы симпатичным был, какой-то узколицый. Один нос торчит, – Вот и хватит о нем говорить, – вспылила Ирини, – нашли мне тоже жениха! Парень он, как парень, друг Генерала и Харитона. Посмотрел один раз на меня, теперь все, куда там жених! Разговаривает со мной, что теперь ему глаза отводить, чтоб ничего не подумали?

Мария не любила гневить подругу. Это было опасно.

– Да, я к тому, что ты достойна хорошего грека, – сказала она примиряюще, – кстати, кто же у меня недавно про тебя спрашивал, – вспоминала она, напряженно нахмурив лоб. – Ах, да, вспомнила – Карапидинская свекровь!

– А ей что надо? – с удивлением поинтересовалась Ирини

– Спрашивала, то да се, не собираешься ли замуж, нет ли жениха.

– Сказала бы – есть…

– Кто? Иван?

Ирини обиженно глянула на подругу, дескать «до каких пор!»

Ксенексолца поспешила сгладить свою оплошность:

– Ну ладно, ладно…

Ирини помолчала, но, не выдержав спросила:

– Ну, и кого они мне хотят подсунуть, как ты думаешь?

– Даже не знаю… У ее двоюродной сестры три сына, все не женаты. Как же старшего зовут? – Она опять нахмурила лоб, вспоминая имя.

– Савка, что ли? – подсказала всезнающая Эльпида.

– Да, да, кажется Савка.

– Нужен он мне! – взорвалась Ирини. – Такой длинноносый и сам длинный. Я ему под мышку.

– При чем здесь рост? А длинноносый, так все греки не без этого греха. Это только у наших братьев носы – паяльники. Особенно у Генерала. Любо-дорого посмотреть! Таких носов больше ни у кого нет. А у Савки нормальный нос, не наводи, девочка напраслину на парня, – заступилась за новоявленного жениха Кики.

– Да ну нет, не нравится он мне, – поморщилась Ирини.

– Чем это? Ты ж его толком и не видела. – поддела ее Эльпида.

– Видела, и слышала, какой на гармошке играл…

– Вот – вот, свекруха говорила, что все ребята тетки Софии Александропуло играют на гармошке. Я сразу подумала, что тебе это понравится: ты же у нас певунья и плясунья…

– Ох уж и нашли певунью безголосую… Поплясать, конечно, люблю, не отказываюсь. Музыку вообще люблю. Жаль, что не пою хорошо, а то б точно в певицы пошла, – засмеялась Ирини, – и почему мужчины умеют играть на инструментах, а женщины нет, – спросила она. Уж я бы день и ночь с гармошкой не расставалась бы.

– Когда нам? Мы ж пашем с утра до поздней ночи и не все успеваем сделать. Тут уж – не до гармошки, – с горечью заметила Кики.

– Как это – одни мужики умеют играть? А наша осакаровская красавица? – напомнила Ксенексолца.

– Кто? – Эльпида бросила на нее настороженный взгляд.

– Учительница немецкого и пения, Анастасия Андреевна.

– Ах да, как я могла забыть! Кума моя! – стукнула себя по лбу Ирини, – только, все равно, женщины почти не играют музыку. Настя исключение из правила, – отмахнулась она.

Бросив утюжить, Ирини взялась за воображаемую гармонь, запела и пошла кружить по комнате, напевая всем известную греческую песенку. Было так потешно смотреть на нее, что и сестра, и подруги умирали со смеху. С подворья в дверь заглянула удивленная Раконоца, строго взглянула, но и она через минуту засмеялась. Что ни говори, дочь у нее похлеще иной артистки сыграть может. А как умеет передавать чужие голоса и их манеру разговаривать! Артистка!

* * *

Брак Кики был неудачным, и Ирини, и братья очень переживали за сестру. Ее муж, Илья, очень жестоко обращался с ней. И чем он мог ее привлечь? Можно же было категорически отказаться. Ведь ничем он ее не привлек; единственно, пожалуй, именем. Илья Чикириди носил имя отца, которого Кики очень любила. А так, на вид парень, как парень. Можно сказать, симпатичный. Внешне даже напоминал любимого актера Радж Капура. Раньше, как было: к тебе сватаются, и ты через некоторое время говоришь согласна или нет. А за это время родные справлялись, что он за человек. А что можно было разузнать, когда греки были согнаны со всего Черноморского побережья, все перемешалось, и никто толком ни о ком узнать не мог. Со временем выяснилось, что он переболел лет в четырнадцать менингитом. После этого стал вспыльчивым и даже буйным. Выяснилось также, что есть у него очень обеспеченный родной дядя, проживающий в Греции.

Но этот факт с дядей был только минусом, потому как власти преследовали тех, у кого есть родственники за границей. Когда Роконоца поставила ее перед фактом уже решенного замужества, ну, что ж, сказала, что согласна: по возрасту пора было вроде бы идти замуж. Да и надоела жизнь дома, где с утра до вечера занималась уборкой, варкой, дойкой коров. Может, своя жизнь будет полегче. Но нет. Илья оказался буйного и неуправляемого характера. Бил ее почти ежедневно. Все ему было не так. Если она затевала стирку, и не успевала к его приходу, то он пинал корыто со стиркой и говорил:

– Убери сейчас же! Нужна мне твоя стирка!

– Лия, я сейчас, одну минутку, – просила трясущимися губами Кики.

Тут же гремело:

– Я кому сказал?

Кики давно уже приноровилась стирать и убирать без него. А, если заслышит его шаги, когда он вдруг являлся раньше времени, то она быстренько задвигала корыто под кровать, а уже постиранное, бросала в коробку и тоже прятала.

Уже когда он успокаивался, она, запинаясь в словах, боясь что-нибудь сказать не так, спрашивала:

– Лия, ну за что ты меня сегодня побил? Я же ничего тебе поперек не сказала и не сделала?

Муж обычно лежал одетым на аккуратно прибранной кровати. Лениво протянув руку, брал с тумбочки спички, раскуривал цигарку.

– А это впрок, чтоб боялась и слушала мужа, – отвечал он, зевая.

– Я и так тебя боюсь, зачем же руки распускать? – жалобно вопрошала Кики, заглядывая ему в глаза.

– Ну, хватит, – грубо обрывал он ее, – надо было, вот и получила. Лучше, помолчи, – говорил он в таких случаях в заключение, многозначительно метнув злобный взгляд.

Ночами, когда он уже спал, и по дому катился его мощный храп, она вспоминала его буйства и думала, почему он так себя вел, чем она его не устраивала? Все искала в себе какие – то изъяны, но не находила. «Правильно Ирини говорит: он просто таким родился. И менингит в его детстве поспособствовал. Буйно – помешанный. И надо же было именно мне выйти за него замуж…» Кики плакала в подушку, думала о своей потерянной жизни. Плакала, чтоб никто, не Боже мой, не услышал ее плачь. Плакала о первом умершем сыне Лазаре. Он родился очень слабым, наверное, из-за побоев отца и тяжелой работы матери. Вспомнила, как плакал за ним Яшка. Когда умер Кикин годовалый сынок, Генерала не было, он уехал в свою первую рабочую командировку на своем грузовике. А когда приехал и узнал о смерти племянника, плакал два дня, не мог скрыть слез. И никто не знал, что он плакал из-за ребенка. Его спрашивают, а он молчит, отмахивается: «Отстаньте от меня». Только слезы текут по лицу.

Кики вздохнула: каких братьев ей дал Господь! Каким счастливицам достанутся они? Как таких не любить и не уважать? А каким был Федя! Благодаря ему, она могла ходить в клуб, на танцы. Большая любительница индийских фильмов, Кики не пропускала ни одного. И, если показывали их в разных местах, она везде успевала. Мать не любила ее отпускать, говорила: «Федя, пусть дома посидит, она устала», а Федя насмешливо замечал: «Как работать – не устала, а погулять – устанет». Успокаивала себя тем, что ей есть кого любить: у нее есть маленькая дочурка, мама, братья, сестра. Есть где-то далеко подруга Марица Сарваниди, которой Кики перестала писать из-за горькой своей жизни. Разве станешь писать о своих несчастьях и неурядицах? Марица раза три написала и тоже перестала писать.

Давно пора было спать, а Кики все думала и думала о своей неудавшейся судьбе.

* * *

Скучать Ирини не любила, это не ее стихия. Приключения, как бы подстерегали ее на каждом шагу с детства. Как-то, еще одиннадцатилетней, она решила попробовать что это такое взрослые пьют и пьянеют, становятся смешными. Когда в очередной раз пришли гости, и мать послала ее в подвал за спиртом, она открыла горлышко бутылки и, пока никто не видел, спешно глотнула. На ее рев сбежался весь дом. Она задыхалась и не могла дышать. Мать схватилась за сердце: «В чем дело?» Испуганная дочь, тараща глаза, показала на бутылку. Мать сразу послала за водой.

– Ах, ты своевольница, непутевая, такая – рассякая, – трясла она Ирини, вливая ей воду в рот, – будешь знать, как совать свой нос куда не следует!

Конечно, получила тогда Ирини по первое число, но ничего – пережила. Ей потом долго припоминали ее алкогольную наклонность. Наверное, это немало послужило тому, что за всю жизнь она не выпила ни грамма водки. Да и вино не жаловала. Никто и никогда не мог ее уговорить выпить стопочку. Не могла. Ей и так было весело на свадьбах и хоросах. Вся молодежь ждала воскресных танцев. Они же были для них своего рода собраниями. Там все было на виду: кто кому нравился, кто на кого посмотрел, с кем встречался, у кого намечается свадьба. Им с подругой уже было по шестнадцать, а они и думать не думали о замужестве. Зачем? Им и так было интересно жить. Хотя и тяжело. Они вместе работали в Заготзерно уже три года. Носили на себе мешки с зерном наравне с мужиками в хранилище на Элеватор. Приходилось и разгружать вагоны с пшеницей и всякое другое, вплоть до угля. Но было и время отдыха. И, если вечером в воскресенье, они собирались на хорос, то днем можно было сходить к кому-нибудь в гости. Посидеть, посплетничать. Или послушать воспоминания или случаи из жизни родителей подруг. Особенно Ирини любила послушать бабушек.

До чего ж много интересного можно было от них узнать! Одна из них – яя Сима Саввиди, Марии-Ксенексолцы бабушка, отцовская мать. Она жила в Шокае с младшим сыном Одиссеем. Говорили, что она лечит лучше всяких докторов. Рассказывали случай, когда десятилетний мальчик, как сума сошел – целыми днями кричал дурным голосом, не давался в руки, убегал. Вконец измученные родители, поехали в Шокай, разыскали яю Симу и попросили посмотреть, что с ним. Привезли ее к дому, у которого собралось народу человек пятьдесят. Отец крепко держал сына за руку, а тот на всех смотрел неспокойно, исподлобья. Вид у него был затравленного звереныша. Как только яя Сима подошла, он стал вырываться из отцовских рук. Подскочил еще дядька удержать его. Но какой там! Вырвался и ну бегать то вокруг толпы, то ныряя внутрь толпящихся людей. В глазах страх, на лице гримаса ужаса. Он кричал:

– Держите его, держите, он поймает меня!

С этими словами он летал пулей и никто, как не пытались, не мог поймать его. Он увертывался, проявляя нечеловеческую силу и энергию.