Я ненавижу жару. Но еще больше я ненавижу мороз. Мне нравится комфортная температура. Возможны небольшие осадки в виде дождика. А о каком комфорте может идти речь, когда в носу у тебя застывают козявки. На ресницах оседает твое замерзшее дыхание. На глазах сначала выступают слезы, а потом они же превращаются в льдинки. На тебе надет весь гардероб, но все равно пальцы рук и ног коченеют и тебя охватывает паника, что их придется ампутировать. Где же тут комфорт, скажите, пожалуйста. И ни одного трамвая. В этом районе, в это время они уже не ходят. Потому что никому в голову не взбредет в десять часов вечера вылезти из-под теплого пледа и отправиться в ночь, на поиски приключений. Никому, кроме меня. Потому что я приперт к стенке и других вариантов у меня уже нет.

Вот он, телефон-автомат на углу. Посреди темного перекрестка он выглядит, как напоминание, что мы все-таки живем в двадцатом веке и цивилизация не забыла про этот краеведческий музей под открытым небом.

Ног, однако, я не чувствую, начиная от колен и ниже. Да, я избалован бакинским солнцем. Да, при температуре минус три градуса в январе месяце у нас закрывали школы. Да, я неженка и мерзляка. Но я никому не давал права называть меня безвольным тюфяком и говорить, что я ничего не делаю. Пусть это даже моя жена и мать моего ребенка. Поэтому я кидаюсь в атаку на стального представителя отряда телефонообразных, род – тупиковые.

Но мои замерзшие пальцы сковывает боль. Не спасают три слоя теплых рукавиц. Левой щупальцей я снимаю трубку и со страхом подношу к уху. Черный пластик дышит холодом прямо в мозг. Теперь надо достать из кармана латунный, мать его, жетон и воткнуть в узкую, мать ее, щель. Нащупать небольшой кругляшок одной отмороженной ручкой-крючкой, окутанной шерстью, в тесном кармане, это, скажу я вам, тот еще аттракцион. Абсолютно не веселое и бесполезное занятие. Я решаюсь на отчаянный поступок. Зажимаю трубку между плечом и шапкой и начинаю стягивать варежки с правой руки. Осознаю, что рискую остаться без пальцев, но стать бездомным в расцвете лет еще страшнее. Голые пальцы мгновенно синеют от холода. Надо действовать быстро. Вот он, жетон ОГТС. Вот она, дырка монетоприемника… Но зимушка-зима подкидывает новую забаву. Металл примерзает к пальцам и не хочет, чтобы его засовывали во всякие непотребные места. Я ору на звезды, на телефон, на себя, на боль, на свою жизнь. Какого хрена я тут делаю? Опять этот вопрос, да? Да! С разнообразием и фантазией беда. Но тогда он ударил в колокол моей черепной коробки в первый раз.

Какого хрена я тут делаю?

Я вставляю обнаженной рукой краешек монеты в черную прорезь ненавистного аппарат, а левой рукой в рукавице проталкиваю вглубь автомата, отрывая вместе с примерзшей кожей. Эта часть операции проходит с небольшой потерей крови. Теперь нужно набрать номер.

Как бы вы сейчас это сделали? Легко и просто! Ну, начнем с того, что никто никуда не шкандыбал бы по холоду, отмораживая все на свете свои причиндалы и конечности. А попросту, сидя у камина, потягивая мартини со льдом и оливкой, достал мобильный телефон… и так далее. Но еще каких-то двадцать лет назад мобилы были только у… Ладно, не будем тыкать пальцем в эти пару десятков избранных…

Итак! Нужно набрать номер посредством установленного в данном агрегате дискового, мать его, номеронабирателя. Так он по-научному называется. Но от этого на улице не становится теплее и подогрев к нему не прилагается. Сделать это, опять же, пальцами в трех варежках – не вариант. В маленькие круглые дырочки эти культяпки не помещаются и соскальзывают с металлического диска. Он примерз и не слушается. Нужно использовать то, что есть под рукой. А под рукой есть только рука без перчатки. Это я потом таскал в кармане кусок карандаша для вращения телефонных дисков. А сейчас, чтобы хоть как-то добавить подвижности вконец замерзшим и уже совершенно побелевшим пальцам, я дышу на них, чуть ли не засовывая в рот. Подушечки болят так, будто по ним колотили молотком. Шесть цифр. Пять пальцев. Большой будем использовать дважды. Он самый толстый, ему и терпеть больше всех.

Большой – Три

Указательный – пять

Средний – ноль

Безымянный – семь

Мизинец – четыре

И опять большой – три

Сразу руку в карман. И работать ею. Работать. Сжимать и разжимать.

Гудки. Гудки. Гудки…

Только не надо спать в это время! И не надо нигде шляться. Надо сидеть дома и ждать моего звонка. Нахрена тогда давать объявления в газету.

– Чтоб вас… – начинаю я монолог, посвященный слабому развитию некоторых нерадивых давателей объявлений.

– Алле! – сонный недовольный мужской голос.

– Добрый вечер! – спохватываюсь я, чуть не плача. – Простите за поздний звонок, но я раньше не мог…

– Че надо?

– Я по поводу квартиры…

– Продали… – отрезает голос.

– Как продали? – я слышу звук разбитого хрусталя моей замерзшей судьбы.

– Так…продали и все… отчитываться что ли?

– Но ведь только сегодня объявление… – начинаю я беспомощно лепетать уже больше себе, чем кому бы то ни было.

Да! Я беспомощный тюфяк. Я вижу спину своей сгорбленной фигуры, понуро уходящую под горку. Я представляю, как на коленях прошу прощения у Марины. Как соглашаюсь с тем, что я ничего не делал. Как сажаю ее на поезд до Москвы. Как остаюсь тут в одиночестве. И как спиваюсь один на один со своим инфантилизмом.

– Сегодня?.. Алло?.. Сегодня? – спрашивает трубка.

– Что? – я возвращаюсь к разговору.

– Объявление прочли сегодня?

– Да… – не понимаю смысл вопроса.

– Катя, ты объявление по квартире опять что ли дала? – спрашивает голос куда-то в глубину комнат.

– По квартире? Нет! Не давала! – отвечает Катя.

– Вы ошиблись, молодой человек… Квартиру продали, – недовольный голос обращается уже ко мне.

– Простите…

– По дому давала объявление… – кричит Катя издалека.

– По дому? – переспрашивает ее мужской голос и тут же возвращается ко мне. – Может, по дому?

– Ну, конечно! – я делаю резкий вдох радости, зима обжигает легкие. – Конечно по дому… точнее, по половине…

– Понятно… Катя, иди разговаривай… И скажи, чтобы не звонили так поздно!

– Простите меня! – говорил я уже в пустоту.

– Да! – трубку берет Катя…

Я бежал под горку, окрыленный свершившимся. Мои бронхи горели от мороза, который врывался с каждым вздохом. Мне было жарко. Счастье вскипятило мою кровь. Все-таки я не тюфяк.

– Я не тюфяк! – прокричал я льдинкам звезд. Они вздрогнули и осыпались снежным дождем.

– Я не тюфяк! – прокричал я залаявшей собаке за забором, и она замолчала.

– Я не тюф… – и голос мой сорвался. Связки не выдержали.

В дом я входил совершенно осипший и с бронхитом.

– Где тебя носит? – встретила меня супруга, курящая в тамбуре.

Ну, вы поняли, что это стандартный вопрос, и я не стал тратить силы на оправдания. Я просто прохрипел.

– Я договорился!

– С кем? О чем?

– Завтра едем смотреть дом… точнее, полдома.

– Это еще ничего не значит! – она затушила окурок и вернулась внутрь.

– Это значит! Еще как значит! – сказал я себе и клубящемуся вокруг меня дыму. – Для меня это много значит,

***

Хозяева заехали за нами в одиннадцать утра. Это было так обходительно с их стороны.

– Чего вам по морозу ходить. Доедем за десять минут. Тем более что нам по дороге.

Мы загрузились на заднее сидение «Форда Эскорт». С трепетом и благоговением. Нечасто приходилось ездить в иномарках. Я был воодушевлен. Марина мрачно смотрела в окно. Сашка, закутанный в одеяло, ерзал у меня на руках. Катя на пассажирском сидении сидела к нам вполоборота и все время щебетала о прелестях, с которыми нам предстоит встретиться. И о том, как она нам завидует. И об огромных плюсах частного домовладения. И о совсем крохотных, ну, совершенно незначительных минусах, которые отвалятся сами собой после парочки счастливых дней, прожитых в столь дивном месте. Она улыбалась так, что казалось, еще минута и прямо на наших глазах расцветет анютиными глазками, ромашками и покроется пышными хризантемами.

– Правда же, Коленька? – все время обращалась она к своему мужу.

Он бодро поддакивал и резво вел машину, поглядывая на нас в зеркало заднего вида. Николай вообще был похож на ромовую бабу, источающую мед, патоку и сливочный крем одновременно. Улыбка тоже не оставляла его лица ни на секунду. Она была настолько приторно сладкой, что аж в горле запершило и захотелось выпить чаю. Тогда я отнес это на счет своих охрипших связок. И даже Марина оттаяла и подключилась к беседе. А Санька мирно засопел в моих объятиях.

Это сейчас я такой опытный, сижу тут и рассуждаю с умным видом о том, как нас облапошили. Но, сидя в теплом «Форде», я проглотил всю эту ботву, не поперхнувшись, и даже не заметил, как мы приехали.

– Вот и все! – неожиданно произнесла Катя. – Быстро, правда? Идемте смотреть ваш будущий дом.

Отвлекусь, пока не забыл. Орел, конечно, город небольшой. Но до некоторых его уголков можно добираться бесконечно. Лужки – одно из таких мест. Туда ходил единственный маршрут номер девять. Старенькие желтые «ЛиАЗы» после своего списания на свалку возили в том направлении народ без всякого графика и расписания. Как бог на карбюратор положит. И если не развалятся по дороге. Мы этого не знали. Как и многого другого.

Когда мы первый раз самостоятельно решили выбраться в город, вот тогда для нас сразу и открылась причина неслыханной внимательности и сердобольности хозяев. Они всякий раз заезжали за нами. Увозили и привозили обратно. По нотариусам и прочим делам. Пока ни получили деньги. Как только произошла сделка, Катя с Колей тут же испарились в воздухе нотариальной конторы, оставив на память свои улыбки. Как будто бы их никогда и не было. Как будто они нам приснились. Я хотел уточнить, как добираться до уже нашего дома, выскочил на улицу, а их и след простыл. Вообще все это время мы были словно под гипнозом. И первую неделю прожили в эйфории. Пока…

Но вернемся к первому посещению.

– Проходите! – Катя остановилась в центре небольшой площадки, приблизительно два метра в ширину и три в длину, и оперлась о металлическую синюю трубу, торчащую из асфальта. – Внутренний дворик! – торжественно представила она.

– А это что? – спросила моя жена, указывая на непонятное приспособление рядом с Катей.

– Это колонка!

– Для чего?

– Для воды! – радостно удивилась Катя так, словно это само собой разумеющаяся вещь и стоит у каждого хозяина посреди квартиры.

– Для воды? А в доме…

– Я же говорила, – весело перебила женщина. – В доме воды нет. Это небольшой минус. Зато вода во дворе и никуда ходить не нужно. Это огромный плюс!

– В любой момент можно в дом завести! – подбавила сахарку ромовая баба.

– Конечно! Если что, Коленька мой поможет! Правда, Коленька!

– Ага! – улыбнулся Николай.

– А еще обратите внимание, какой воздух! Хрустально чистый!

Я не был уверен, что так говорят, но не стал заострять на этом внимание. Меня заинтересовало другое. Напротив входа во внутренний дворик, то есть за спиной Кати, стояло странное покосившееся строение неизвестного назначения. Попросту говоря, деревянная будка, чуть выше человеческого роста, с одной единственной дверью.

– А это что?

– Где? – непонимающе переспросила Катя и завертела головой, будто я спрашивал о человеке, которого она прятала за спиной.

– В глубине двора… Будка.

– Ах, это! Туалет. – Это была еще одна само собой разумеющаяся вещь. – Я же говорила! Да! Издержки частного дома. Удобства во дворе. А кстати, прямо за туалетом ваш участок. Целых четыре сотки. Восемь яблочных деревьев. Смородина, малина. Коля, сколько кустов малины?

– Пять! – отозвался мужчина.

– Целых пять кустов малины. Варенье для вашего малыша. А туалет Коля поможет вам новый поставить. Даже, если хотите, к дому пристроить. Да, Коленька?

– Ага!

– У нас руки просто не дошли… Мама давно тут не живет. А это два входа рядом друг с другом.

К боковой части дома были явно пристроены две прихожие. На обеих дверях висели обыкновенные амбарные замки.

– Вход слева – это половина моего брата. Но его почти никогда не бывает дома. Так что вас никто не потревожит. А вот это ваш предбанник.

И Катя, открыв замок, распахнула двухстворчатую дверь.

– Прошу!

Признаюсь, я уже порядком замерз. Да и по лицу Марины было видно, что эта уличная экскурсия ей надоела. Мы вошли внутрь. Там была еще одна дверь. Массивная, обитая коричневым дерматином. Открывалась она обычным английским ключом.

Мы оказались в просторной чистой кухне. Свежеокрашенный пол. Новые обои. Белый потолок. Все это последствия косметического ремонта. Вешалка справа. Прямо дверь. Рядом с ней рукомойник и АОГВ, в котором гудел огонь. Налево окно, выходящее в сад. Пахло пасхальной выпечкой и бабушкиным уютом. А еще было тепло. Даже очень. Настолько, что захотелось тут же остаться и уже никуда не уходить. Мы все разомлели. Щеки пылали от жары.

– Можно раздеться. Тут очень хорошее отопление! Никакие морозы не страшны. Дом бревенчатый и тепло отлично держит. А летом прохладно. – Катя снимала с себя норковую шубу.– Коля, помоги… простите, как вас?

– Марина!

– Помоги Мариночке! Проходите в комнату.

Коля галантно помог моей супруге снять пальто и повесил его на вешалку. Мы вошли в апартаменты.

На глаз ровный квадрат. С одной глухой стеной, за которой, по идее, жил Катин брат. Две стены имели по два больших окна. И четвертая стена соседствовала с кухней. Тут тоже было светло и чисто. На полу лежал рыжий линолеум. Под потолком бабушкина люстра со стеклянными висюльками в виде слезок.

– Двадцать пять квадратных метров. Двойные рамы. С улицы можно закрыть ставнями. Дом очень хороший! Да, Коленька?

– Ага! Сносу не будет.

– А люстру мы заберем! За это не переживайте! Ну, как вам? Вы первые, кому мы показываем. Только дали объявление, тут же вы позвонили. Повезло… вам! Дом такой… Если бы не мамин возраст…

– Да его с руками оторвут! – внезапно и самовольно включился Николай. – Сегодня с утра три раза звонили!

– Да? – встрепенулась женщина. – Когда? А чего я не слышала?

– Ты… Это… В душе была! – нажал Коля.

– Ааа! Утром… Ну, да!

Рассказываю сейчас и сам себе не верю. Все же было на поверхности. Интонации. Улыбки. Поведение. Но задним умом мы всегда сильны. А в той жизненной ситуации уставший мозг искал компромисс желаемого с действительным. И не оставлял нам никаких шансов вырваться из цепких рук… Хотел сказать аферистов… А почему, собственно? Они избавлялись от ненужного барахла. И впаривали его как могли. А то, что мы это купили, так нас же никто с пистолетом у виска не заставлял! И если на кого держать обиду, так это на самих себя. Это во-первых! А во-вторых, нам нужно было где-то жить! Точнее, это во-первых! А все остальные во-вторых, в-третьих, в хрен знает каких можно записать в мемуарах и успокоиться.

В этот же день мы оставили задаток. И укатили счастливые готовиться к переселению. Хозяевам надо было оформить оставшиеся документы. Но мы могли перевозить вещи. Коля с радостью помогал нам в этом.

– Не таскать же чемоданы на автобусе! – так он говорил и улыбался.

И всякий раз в другой половине дома было тихо и на дверях висел замок.

– Мы же говорили, что он тут не живет! – приговаривал Николай.

Что говорите? У соседей надо было спросить? Я вас умоляю… Нам же всего по двадцать пять лет было. Это тогда казалось, что мы взрослые… В каждом возрасте свои игрушки. Хотя на самом деле она, ИГРУШКА, всегда одна. Это наша иллюзия счастья. Только под разными обличиями. Мы натягиваем ее на реальность, как резиновую маску, и разукрашиваем по своему усмотрению. Но в какой-то момент она перестает налезать или попросту рвется… И тогда мы остаемся лицом к лицу с тем, от чего прятались всю свою жизнь. Наедине с самим собой.

А пока что оставьте свои советы при себе. Или посоветуйте их своему отражению в зеркале. Потому что мы покупаем свою собственную половину дома. Устанавливаем на тумбочку цветной телевизор. И я дарю на новоселье нашей семье видеомагнитофон! Все это наши взрослые погремушки. «Поиглушки», как говорил мой сын в три года.

За стеной по-прежнему тихо. И мы живем в эйфории целую неделю…

Пока…

Я смастерил антенну из ножек от стула, проволоки и банок из-под кока-колы. Мы смотрим телевизор. И это тоже эйфория…

Пока…

Мы берем видеокассеты в прокате. Мы смотрим классные фильмы. Мы купаемся в эйфории…

Пока…

Пока я не просыпаюсь от звука гармошки, которая играет прямо мне в ухо. Я вскакиваю на кровати. Рядом подскакивает моя жена.

– У нас кто-то на кухне играет на гармошке?

– Ты тоже это слышишь?

Это похоже на совместное помешательство от счастья, но на кухне точно играют «Выходила на берег Катюша…».

– Мне страшно! – жена прижимается ко мне.

– Про того, которого любила… – орет гармонь.

Сон окончательно покидает мое тело. Слуховые локаторы ориентируются в темноте. И я понимаю…

– Это за стенкой…

– Как за стенкой? Там же никто не живет… – шепчет Марина.

Сын ерзает рядом в кроватке. Сейчас проснется, и тогда не спать нам до самого утра. Будем плясать под эту «Катюшу» все вместе.

– Вот так! За стенкой. – Я подхожу вплотную к перегородке, чтобы окончательно убедиться в источнике веселья. Это действительно на той половине. Но слышимость такая, словно гармонист сидит на нашей постели. И наяривает по клавишам… Или чего там у этого адского инструмента.

– Сделай же что-нибудь!

Прогремела кода.

– Наливай, Семеновна! – прохрипел мужской голос.

– Дык, давно ужо!

– Тю… А че мы ентого… – еще один мужчина.

Так их там целая компания. Как минимум трое.

Сашка начинает кряхтеть. Надо действительно что-то делать.

Я напяливаю. спортивные штаны, куртку на голое тело и выхожу на улицу. Соседняя дверь раскрыта нараспашку. Оттуда валит пар. Или дым. Пожар? Я бегу. Миновав предбанник, оказываюсь в натопленной накуренной кухне и встречаюсь взглядом с небольшого роста мужичком с гармошкой в руках, в телогрейке и шапке-ушанке, с козьей ножкой в зубах и граненым стаканом в правой руке. Вся эта карикатура из журнала «Крокодил» 1968 года сидит на синем табурете.

– А вы хто? – спрашивает мужичок, моргая желтыми глазами.

Я осматриваю кухню. Шесть бесформенных тел, не включая музыканта, застыли в разнообразных вопросительных позах на четырех квадратных метрах. Босх в обнимку с Пикассо прослезились бы, глядя на такую натуру.

– Я оттуда… – показываю я на обои из пожелтевших газет.

– А! Соседушка! – радостно булькает маэстро. – Пить бушь? Семеновна, налей ему!

– Дык, ужо! – откашливается худое создание из угла, обводя руками стол.