Логично предположить, что это женщина. Лет, наверно… Быть может… Я, конечно, могу и ошибаться… Но приблизительно… Что-то в промежутке между тридцатью и пятьюдесятью. По серому помятому лицу со следами ярких румян сквозь сигаретный туман определить сложно. Перед эфемерным созданием деревянный стол с семью бутылками водки, пятью стаканами, тремя огурцами и одной головкой репчатого лука.

– Невеста моя! Семеновна! – мужчина представляет жестом хозяйку стола в валенках, ватных штанах, толстом вязаном свитере и белом пуховом платке, символизирующем, я так думаю, фату. – Я Витек! Для своих! А остальных не ведаю! Пришлые они.

– Друзья мои! – обижено присоединяется к беседе невеста.

– О! Друзья! – подхватывает Витек. – А тя как кликать?

– Сергей! – отвечаю я, все еще не зная, как себя вести. Моя утонченная изнеженная городская натура впервые встретилась нос к носу с суровыми буднями сельскохозяйственной свадьбы.

– А по батюшке? – звучит низкий голос обладателя тела, лежащего на полу у печки.

– Васильевич!

– Василич, ты энто… падай на свободное место! – приглашает сосед.

– Мы пить станем, нет? – возмущается еще одно существо за столом, с вытянутым вперед граненым стаканом. – Рука затекла!

– Вы охренели! – взрывается за спиной голос моей супруги. – Вы чего тут устроили?

Все взгляды обращаются к ней.

– Василич, это хто? – спрашивает ошарашенный Виктор.

– Я «хто»? Я тебе покажу сейчас, кто я! Я живу тут. А вы спать нам не даете…

– Жинка евойная! – шепчет Семеновна.

– Василич? – переспрашивает Витек.

– Ага! Жинка! – продолжает кричать Марина. – Я вам покажу сейчас жинку! Милицию вызову, мигом уберетесь! А ты чего тут стоишь, нюни распустил? – это она уже ко мне обратилась. – Это же животные! Не понятно, что ли?

– Ты, дамочка, энто… не кричи! Я, энто… живу тутаво! – попытался озвучить ноту протеста Виктор.

Плохо он знал мою жену… Точнее, вообще не знал.

Шестеро пришлых гостей весело покинули гостеприимный дом Витька во главе с невестой Семеновной. Кто по-пластунски, кто на своих двоих, а кто и на четырех. Для устойчивости. Витек только жалобно поскуливал, сидя на табурете.

– Семеновна, не покидай меня! Слышь, Василич, ну скажи ты своей… Чего она енто, в сам деле…

Вещи летели вслед их обладателям с дружескими пожеланиями моей жены:

– Чтобы ноги вашей я здесь больше не видела! Пьянь подзаборная!

– Эт она зря, Василич! Слышь, хозяюшка, эт ты зря! Приличные люди… были!

– Алкаши они приличные!

Прогнав всех гостей, Марина закрыла дверь и заняла боевую стойку напротив Виктора.

– Виктор, на знаю, как вас по отчеству, предупреждаю! Со мной шутки плохи! Я терпеть не буду! Следующий раз приду с милицией!

Витек в ответ молча хлопал мутными глазами, обнимая одной рукой гармонь, а в другой держа не выпитый стакан водки.

– Вы меня поняли? Если еще хоть раз…

Марина не успела договорить. Заплакал ребенок.

– Сашка проснулся! – и она убежала на нашу половину.

Стена была настолько тонкая, что было слышно, как Марина взяла сына на руки, как сняла с него подгузник, как тот мокро шлепнулся на пол, как детская присыпка сыпалась на попку ребенка и как Санька зачмокал соской. Мы с Витьком все это время смотрели на стену, как в театре звуков.

Марина запела колыбельную. Витька икнул.

– Не повезло тебе, Василич! Твое здоровье.

Он выпил свой стакан, медленно моргнул пару раз и погрузился в сон, убаюканный колыбельной под водочку. Я забрал из его рук музыкальный инструмент. Аккуратно помог телу Виктора свалиться на половичок рядом с печкой. И ушел, оставив жениха в одиночестве отмечать свою свадьбу. Праздник удался.

На следующий день, в обед, в нашу дверь постучали. На пороге стоял проспавшийся сосед с бутылкой мутного самогона в руках.

– Привет, соседи! Я знакомиться пришел!

Ему повезло, что Марина ушла гулять с ребенком.

– Меня Виктор звать! Витек для своих! А тебя как?

Он ничего не помнил. Память его была стерильна, как детская бутылочка.

– Сергей я!

– А по батюшке?

– Просто Сергей.

– Так чего, Серега, приглашай гостя! – сосед помахал перед моим лицом бутылкой.

– Вы простите! – я нашел выход из создавшейся ситуации. Гость же не знал, чем могут быть чреваты для него эти посиделки, по причине короткой памяти. – Я сейчас ухожу. За женой! Она с ребенком гуляет!

– А! Так у вас дите? Ну, ладно! – радостно ответил Виктор. – Тогда сам отмечу знакомство! А то как-то не по-людски. Живем вместе, а еще и не выпили ни разу!

– Ды мы вообще-то не особо!

– Чего? – подозрительно прищурился сосед.

– Не пьем, в общем!

– Че, больные, аль чего? – он готов был посочувствовать.

– Просто не пьем!

– Да? – теперь подозрение смешалось с презрением. – Ну и ладно! Мне больше останется.

Он ушел к себе. Я же с облегчением запер дверь и пошел искать жену, которая вовремя решила прокатить Сашу в коляске до лесопосадок.

План Кати и Коли сработал безупречно. Когда они показывали нам эту половину дома, на другой всегда было тихо. Видимо, Витька предусмотрительно увезли куда подальше. А когда сделку провернули, неделю спустя его выпустили из заточения. И он на радостях решил отметить свое освобождение. Но корпоративчик был сорван моей женой. Такие вот дела… Но если вы думаете, что дальше мы зажили тихо и счастливо, то вы глубоко заблуждаетесь. Но в этом нет вашей вины. Никто же не знал, что наш сосед обладает уникальной особенностью. В ней-то и скрывалась причина фееричности нашей жизни. Скучать нам не удавалось. У Виктора из-за беспробудного пьянства своеобразно работала память. Точнее, она не работала. Ну, то есть, она функционировала, но не так, как у нормальных людей. До определенной степени опьянения его мозг информацию худо-бедно записывал, но все, что происходило с ним после второй бутылки, он уже не фиксировал. Перезагрузка и сброс лишних данных случались у Витька во время сна. Он уходил в шатдаун, а когда включался опять, то прекрасные моменты его жизни после литра беленькой были стерты без возможности восстановления. Потеряны напрочь. Те, кто знал, пользовались этим. Таскали у него пенсию, устраивали попойки и ночлежки. Все кому не лень. После сна он ведь все равно мало что помнил из прошедшего дня. Конечно, с нашим приездом, благодаря самоотверженности моей жены, эти концерты лужковской самодеятельности стали происходить гораздо реже. Дружки Витька предпочитали пропивать его деньги в других местах. Но Виктор рано или поздно всегда возвращался в родные пенаты. Тянуло его в свое родовое гнездо. А по возвращении он мог проснуться среди ночи и начать наяривал на гармонике на всю Заречную. Ему-то было без разницы, день на улице или ночь. Логика же простая. Когда пьется, значит, день. Как вырубится, значит, ночь. Как проспится, почему бы на гармошке на поиграть. Такие вот были наши счастливые молодые дни и ночи в дружном соседстве с любителями хорового пития под аккомпанемент народных инструментов.

Через год, в день его пятидесятишестилетия, Витька нашли угоревшим от печки. Уснул при закрытой заслонке. Его поздравлять пришли, а тут такое. И виновник -то, вроде, есть, но повод изменился кардинальным образом. Стало, конечно, тихо… Но уже не так весело. Спонтанность пропала. Неожиданность, что ли. Остроты поменьше…

Вообще, по моим соседским наблюдениям, замечательная жизнь Виктора делилась на «до литра» и «после литра». Первая часть была скучна и беспробудна, а вторая наполнена всевозможными необычайными событиями и ярким фактами, интригами, кражами и даже его неоднократным избиением… Но он об этом не ведал.

Быть может, и к счастью

***

Помните про чертополох, который вырос выше меня и так и рвался перемахнуть вместе с сорняками за забор к соседям? Так вот, все их племя выкосил своей суровой рукой сосед наш. Не дождался от меня никакой инициативы и порубал всю нечисть косой своей неутомимой. Приходим мы домой с работы и видим картину ратного поля. Полегло сорняковое полчище в неравной схватке с удалью молодецкою соседушки нашего по участку. И открылись зато горизонты новые и просторы невиданные. Честь и хвала тебе, богатырь Александр свет Лужковский. И жене его Татьяне с дочкою поклон земной за помощь их и терпение. Все!!! Конец песне о Великом Чертополохе и его безвременной кончине.

Прошел год с тех незапамятных времен. А может, и два. Только помню, что сын наш Александр бегал уже во всю прыть и разговаривал. Не лепетал слова непонятные, а именно разговаривал. Имел свое мнение и высказывал его по поводу и без. Носился по двору и все время говорил. Общался. С друзьями своим воображаемыми. Двое их у него было. Пагунинная Утка и Чукча Панорама. Не в обиду будет сказано никому из представителей малых народов и семейства перелетных.

Откуда они взялись и почему их так зовут, мы не стали выяснять. Ну, Утка, ну, Пагунинная. Чего тут такого? А с Чукчей Панорамой вообще яснее ясного. И сразу понятно, кто как выглядит и основные черты характера. Носился с ними Санька целыми днями. Потому как больше друзей у него особо и не было. Не ходил он в детский сад. Вот вся социализация и происходила у него в общении с этими товарищами. А еще любили друзья эти конфеты до чертиков и трескать могли день напролет. А вот кашу и прочие глупости не очень жаловали.

– Пап-мам, Пагунинная Утка и Чукча Панорама куфать хотят.

– Так у нас обед скоро. Дотерпят?

– Неть! Они сейчас хотят!

– Скажи им, что после обеда!

Санька убегал в сад, а через пару минут возвращался.

– Они тока ондю кафетку будут. Ондю! Тока ондю!

И он смешно заламывал пухленькие свои ручки в умоляющем жесте.

– Сереж, ну скажи ему! Обед же скоро!

– От одной конфеты ничего не будет.

Сердце мое не выдерживало, и я протягивал сыну лимонную карамельку.

– Папочка-мамочка, пасибки!

И Счастье Больше Солнца убегало кормить своих друзей.

Весенний ветерок разносит по саду розовые яблоневые лепестки. Соседские пчёлы жужжат над головой. В этом году цветение какое-то особенно обильное. Неба не видно сквозь листву и соцветия. Перламутровые чешуйки пышно одели все наши деревья. Кажется, что облака прилегли в огороде отдохнуть на закатном солнце.

Мы сидим на лавочке и пьем чай. Марина рассматривает рисунок, оставленный сыном. Он изъявил желание нарисовать своих друзей. Конечно же Пагуненную Утку и Чукчу Панораму. Нарисовал и убежал с ними в дом. По очень важным делам.

– Смотри! – жена передает мне листок бумаги.

– Смешно! Каляки-маляки.

– Ну какие же каляки-маляки? Не видишь что ли? Ноги вот! Шесть, нет, семь штук…

– Многовато для двоих… Не кажется?

Из-за угла вылетает радостный Сашка. Подбегает к столу, хватает пару карандашей и собирается в обратный путь.

– Сынок, подожди! Расскажи про рисунок.

Видно, что сыну срочно нужно вернуться в комнату, но он задерживается и показывает на рисунке непонятливым родителям строение тел своих фантастических друзей.

– Ножки…

– Я же говорила! – победно смотрит на меня Марина.

– Лучки!

– Ого! Так много? – теперь уже она сама сбита с толку. – Ты уверен?

– Дя! Воть глазки! Носик! Лотик!

– Один? – спрашиваю я. – Не мало на двоих?

– Неть! – отвечает Санька. – Все! – и убегает прочь.

– Один ротик на двоих. А конфет едят за десятерых.

Марина смеется. Из-за угла опять появляется сынишка, хватает еще пару карандашей и уносится назад.

– Сашок, ты чего делаешь? – я кричу я ему вслед.

– Нузьно! – доносится уже из дома.

– Чего он там делает? – спрашивает жена.

– Самому интересно. Может, на обоях рисует?

– Ну и ладно! Все равно менять собирались!

– Папочка! Мамочка! – слышен счастливый детский голос, который летит к нам на маленьких пухленьких ножках в синих колготках и коричневых сандаликах.

– Чего, сынок? – спрашиваю я.

– Идем! Показать! Нужно! – Сашка задыхается от счастья. Ему не терпится поделиться радостью. Мы с женой встаем.

– Чего-то там сотворил! – улыбается Марина.

Сынишка хватает нас за руки и тащит в дом.

– Идем! Идем! Быстло!

Ему не терпится поделиться своей радостью.

Ему не терпится поделиться своей радостью.

Ему не терпелось поделиться своей радостью.

Ему не терпелось…

– Воть! – говорит он и показывает на творение своих рук.

Из окошка для кассет японского видеомагнитофона торчит синие острие карандаша.

– Класиво! – улыбается ребенок.

Мой мозг начинает шевелиться под черепной коробкой.

Я осторожно берусь за грифель и медленно вытягиваю карандаш наружу.

– Где остальные? – как можно спокойнее спрашиваю я.

– Там! – весело отвечает сынишка, указывая на магнитофон.

У меня вспыхивают уши. Кровь ударяет в лицо. Зубы сводит судорога злости. Я хватаю ребенка за руки и бью по ним.

– Никогда! Слышишь? Никогда этого не делай! Никогда не делай то, о чем тебя не просят! – это не крик. Это рев бешеного зверя. – Это не игрушка! Ты понимаешь меня? Не надо ничего никуда засовывать!

Он, конечно, уже ничего не понимает. Детские глаза расширяются от боли. От обиды. От страха. В них тихо наворачиваются слезы. Океаны слез.

Папа ведь никогда так не кричал. Что с ним произошло? Это не мой папа! Это какой-то другой, чужой человек! – Вот что кричат глаза моего ребенка, которого его родной папа бьет по рукам. По маленьким ручкам. По ладошкам размером с лютик.

– Это Пагунинная Утка! – плачет ребенок, заикаясь. – Чукча Пано… – слезы не дают закончить.

– Хватит врать! Утка Чукча…

Марина обхватывает меня сзади.

– Сережа! Остановись!

– Папочка! – кричит ребенок и обнимает меня за ноги. – Папочка! Я боси не буду… Плохой Чукча! Плохая Утка.

Я больше не могу стоять. Я опускаюсь на пол. Марина берет сына на руки и уносит на кухню умываться.

– Я боси не буду! – слышу я его голос сквозь свои слезы.

– Выпей водички, Санечка!

– Плохой Са-ша! Пло-хой! – заикается ребенок, глотая воду. Глотая обиду. Глотая слезы. Океан слез. Океан обиды. Океан непонимания.

Я обхватываю голову руками.

– Я все испортил… Мой сын позвал нас похвастаться, как у него здорово получилось. А я надавал ему по рукам. Тупой, злой, нелюдь!

Вечером в постели мы, конечно же, обнимались. Я просил прощения! Я читал сказку! Ребенок целовал в ответ и говорил: «Папочка и мамочка, вы мои любименькие».

Но это была уже другая жизнь. Другие папа и мама. И другой Саша.

Я разобрал этот магнитофон. Вытащил карандаши. Собрал его обратно. Он работал, как и прежде. Только вот Пагуненная Утка и Чукча Панорама ушли и больше не возвращались.

Они ушли навсегда.

***

«Я съезжу на базар, кассеты поменять! Из продуктов что-нибудь нужно?» – фраза, которая звучала в нашем доме каждые выходные. Причем главная была первая часть, продукты прилагались в нагрузку и были не обязательны.

«Мелодраму какую-нибудь возьми» – как правило, неслось в ответ.

Простые слова. Простые словосочетания. Доступно и понятно. Нам тогдашним. Но большинство нынешних бой- и герлфрендов впало бы в ступор. Какие кассеты? На каком базаре? Что на что менять? Мелодраму взять? Это что, напиток такой или полуфабрикат? Кусочками или в разлив? Это я грубо, конечно, и топорно. Над всем этим антиквариатом сейчас можно только посмеяться. И над этим рассказом тоже. Но все-таки мы выжили и дожили до такого вот состояния, в котором расслабленно пребываем. И пользуемся современными благами цивилизации. Можем себе позволить. Вижу снисходительные улыбки на лицах потомков. Открою вам секрет, мы также смотрели на наших родаков. Ага! И еще одно занудство из занудств – вам тоже предстоит пройти нечто подобное. Можете не сомневаться, милые акселераты в памперсах. Нет! Вам, естественно, можно позавидовать. И все у вас будет по-другому. Скорее всего… Возможно…

В детстве мы все распихиваем по карманам камушки, палочки, стеклышки, фантики. Тут нумерация века не имеет особого значения. Это, так сказать, стартовая площадка. А чуть попозже? Когда повзрослели? Когда уже сумки и портфели? Конечно, появляются вещи поважнее и посерьезнее. У нас были сигареты, скомканные купюры, записные книжки, бумажные фотки любимых, спички, счастливые проездные билеты, журналы «Наука и Жизнь», «Ровесник», «Юность», «Смена», «Иностранная литература» для самых крутых, и вот те самые кассеты. Для видика. Мусор по сегодняшним меркам.... Возможно…

А вы чем забиваете свои рюкзаки и сумки? Просто интересно! У меня все это заменил смартфон, и я бросил курить… Опять же… Возможно…

Но я начал с кассет. Значит, берем парочку таких пластмассовых кирпичиков с пленкой внутри. И идем на базар. Там есть целый ряд торговцев подобными штуковинами, как сейчас модно говорить, с разнообразным контентом. Выбираем понравившийся фильм и обмениваем на то, что уже посмотрели. За доплату, конечно же. Две кассеты. Четыре фильма. Пара ночных погружений в мир прекрасного. Если повезет. Потому как шлака было девяносто процентов. Но методом проб и ошибок…

– Чего? Каких проб? Каких ошибок? Вот отстой! – сказали бы мы сейчас про нас тридцать лет назад. – Че куда-то ходить? В интернете же есть все.

– В чем? – спросили бы мы из прошлого.

– Ну, блин! В сети? Есть вся инфа и весь контент. Отсортировано и проанализировано. Пережевано и посоветовано. Вам не дадут ошибиться…

– В сети??? – это слово самое непонятное.

Стоп! Это бесполезный разговор. Можно продолжать вечно. И навряд ли бы получилось объяснить. Все равно что средневековому круто упакованному рыцарю, гордящемуся своими гаджетами типа щит и меч, рассказать принцип работы сотового телефона или микроволновой печи.

Да, не было никаких сетей. Никакого интернета. Как же мы тогда общались? Ртом и словами. Вот как. Вдох-выдох. Звук, буква. Произнести в правильном порядке, получится слово. А там и предложение можно составить. Сложно, да? И совсем не понятно? Вот так тяжело мы жили! Мучились. Страдали.

А где же инфу брали? Где-где! В журналах. В газетах. Иногда в телевизорах. А еще на тех самых базарах.

Что я прицепился к этим базарам? Да, именно там можно было увидеть нечто новое и захотеть его приобрести. Ярмарка – центр торговли, рекламы и продвижения товара. Биржи, тотализатор, контрабанда. Все туда же. Житуха. Сейчас все утекло, сами знаете куда… В мировую паутину. И мы туда же фрагментарно…

И вот стою я и в сотый раз просматриваю истертые названия фильмов на корешках картонных коробочек, в надежде увидеть то, что еще не попадалось мне на глаза.

– Нового ничего? – разочарованно спрашиваю у продавца.

– На следующей неделе будет. В переводах Гоблина и этого, как его, ну, с прищепкой на носу, который.

– Я понял…