Глава четвертая

Рождество мы не отмечали, в связи с трауром. Похоже, и в мое четырнадцатилетние, праздника не будет. Я очень огорчался. Понимал, что не прав, но все равно было грустно. Оленьке все равно – она маленькая, а Маша меня понимала. Няня проболталась, что сестра выклянчила у мамы деньги, якобы для рукоделия, а сама купила мне подарок. Узнав об этом, я тайно от всех прикупил у лавочника Андреева два кулечка конфет и отдал их няне, чтобы она положила кулечки на Рождество под подушки сестрам.

В мой день рождения не происходило никаких чудес. С самого утра я занимался с месье де Бельте литературой. На этот раз мы изучали нуднейшего Дидро²⁶. Месье де Бельте требовал от меня хорошего произношения, по ходу чтения задавал мне каверзные вопросы, и если я мялся, подробно мне их разъяснял. Ближе к обеду я уже начал плохо соображать. Ну что за день рожденья? На душе было гадко и грустно. Так хотелось созвать друзей. Наняли бы пианиста. Устроили бы небольшой вечер с танцами и угощениями… Но траур – есть траур.

Маша юркнула в приоткрытую дверь кабинета, пока месье рылся на книжной полке, положила передо мной маленькую бархатную коробочку. Обслюнявила мне щеку и быстро выбежала. В коробочке оказалась недорогая булавка с бронзовым конем. Безделушка – а так приятно! Как-то вдруг стало хорошо на душе. Надо же, есть сестра, которая помнит, что у тебя сегодня праздник. Раньше не особо придавал этому значению. Ну, есть – и есть. У всех есть сестры, что с того? А тут вдруг подумал, какая же у меня Маша замечательная! Пусть только кто посмеет ее обидеть.

Месье продолжал гундосить по-французски, и меня заставлял произносить согласные «в нос». Пришел Степан, присел у двери на низенькую скамеечку для ног. Он частенько вот так приходил на мои занятия, что сильно раздражала месье де Бельте. А Степан не обращал на него внимание, сидел, что-то чинил: то сапог дырявый, то заплату на портках ставил…

Я делал Степану тайный знак: все – больше сил моих нет. Степан медленно встал и важно произнес:

– Мосье, мальчонка устал. Ему пора на воздух.

– Но мы только подобрались к сути! – возмущался гувернер.

– Никуда она, твоя суть не денется, – возражал Степан.

– Вы не должны прерывать занятия. Я пытаюсь из Александра сделать грамотного человека.

– Вот, и делай. А я должен следить за его здоровьем. Вон, совсем побледнел после твоего Дидро. Надо перед обедом совершить, как вы там говорите, променад.

– Я доложу о вашем поведении, – погрозил месье.

– Да что вы, ей богу, такой неуемный? – усмехался Степан.

***

В этот день разобраться в себе я до конца так и не смог. Почему-то представлял себя колодцем где-то на краю заброшенной деревни: снаружи камни, покрытые мхом, а внутри бездна с темной водой, – странное чувство. Когда я так себя чувствовал, то сразу направлялся на Васильевский остов. В церкви Трех святых служил мой духовный наставник, отец Никодим.

В небольшом помещении с низким потолком было тепло, с мороза мне показалось даже слишком натоплено. Обеденная служба уже окончилась, и кроме пары молящихся никого не было. Горбатая старушка в черном платке убирала огарки перед золоченым иконостасом. Я перекрестился, несмело шагнул внутрь. Дощатый пол мягко скрипнул. Увидел отца Никодима, как всегда, в простой черной рясе. Он как раз закончил службу.

– Никак сын божий, Александр пожаловал, – приветливо сказал он, поглаживая седую бороду, разделенную надвое.

– Здравствуйте отец.

– Никак опять заблудился в собственных чувствах?

– Как в лабиринте Минотавра, – подтвердил я.

– Что ж, где-то у меня был клубок Ариадны, да слово Господне. Рассказывай.

Я ему изложил все, что со мной произошло за последний месяц: о нашем путешествии, о похоронах. Особо меня волновало то, что я совсем ничего не чувствую к покойному деду – ни капельки жалости. Да еще этот траур приходиться соблюдать… Знаю, что это неправильно, что надо предаться скорби и оплакивать покойного… Но, – не получается.

– Ну, что ж ты хотел, Сашенька, – рассудил отец Никодим, хмуря высокий лоб над мохнатыми седыми бровями. – Сам дед твой виноват в сем. Бог же ему сказал, наверняка: прости сына, иначе внуки чтить тебя не будут. Он сделал выбор. Но и ты его теперь прости, за себя прости и за него прости. А то сердишься на усопшего сейчас за свой испорченный день рожденья, а его там, на небе, апостол Петр бранит, на чем свет стоит.

– Правда, что ли? – глупо спросил я.

– Конечно. Прости ему все. А праздники у тебя еще будут, вот увидишь. Да и этот день рожденья просто так не пройдет. Пойди сейчас, поставь угодникам свечку за деда, да помолись. Давай и я с тобой.

Мы стояли у иконостаса и молились. Свечки потрескивали. Отец Никодим шептал молитву и крестился. Я вслед за ним. С каждым произнесенным словом молитвы мой дух обретал спокойствие. Внутри устанавливалось равновесие, и я уже ни на кого не злился, а в моем колодце плескалась свежая вода, играя солнечными бликами.

– Послушай, отец Никодим, я же тебе еще кое-что не рассказал, – выпалил я, после того, как мы закончили. – Я же в лесу со слугой дьявола повстречался.

Горбатая старушка – свечница испуганно вскрикнула, услыхав мои слова, и принялась неистово креститься.

– Сашенька, да что ты такое говоришь, – недовольно покачал головой Никодим.

Я рассказал ему об охоте и ночной встрече с волчицей. Священник слушал меня внимательно. Потом задумчиво сказал:

– Это, Сашенька, – знак. Ждут тебя большие испытания. Готовься. И не забывай, чему я тебя учил. Наше оружие – молитва. Наш оплот – Вера. Наш защитник – Господь. Коль будешь помнить мои слова – выдержишь все испытания.

Я вышел из церквушки спокойный и уверенный в себе. Прежние обиды теперь казались сущей глупостью. Я раздал медяки нищим и пошел темной морозной улицей домой.

Отче наш, конечно же, ты есть на небеси… Как есть солнце днем, а луна ночью, как вот эта комета, распушившая хвост среди звезд.

Я вошел в свой двор и облегченно вдохнул полной грудью. И чего переживал? Подумаешь, четырнадцать исполнилось. Без подарков, конечно не останусь. Наверняка папенька прикупил мне новые сапоги для верховой езды или еще что-нибудь. И Машенька булавку подарила. Надену ее завтра, обязательно.

Дворник скреб снег широкой лопатой. На серой улице редкие прохожие шли не спеша. О чем-то разговаривали. Как-то обидно вдруг стало совсем за другое. Вот, исполнилось четырнадцать, а я в жизни еще пока ничего не достиг. Вроде бы уже не маленький, а все за мальчишку считают. Даже Степан, наверняка, тоже так думает, хоть и виду не подает.

Вдруг в памяти всплыл один случай, произошедший со мной ровно год назад. До сих пор остались светлые воспоминания о тех днях, но и неприятный осадок в душе.

Машеньку и меня пригласили в Польский дом на детский праздник Ангела по католическому календарю. Польским домом называлось дворянское собрание герцогства Варшавского в Петербурге. Располагалось оно рядом с костелом Святой Екатерины на Невском. После органного концерта выступал детский хор. А затем под аккомпанемент клавесина пела удивительно красивая девушка, года на три старше меня. Чудесный голос звенел под сводами костела, словно трель жаворонка. Взгляд так и притягивал к ее слегка вытянутому красивому лицу. Глаза светло-карие, и как будто искрились. Открытые белоснежные плечи казались чуть широкими для девушки, но этот маленький недостаток скрашивали красивые длинные руки, затянутые по локоть в шелковые перчатки. Белое атласное платье стягивал розовый поясок чуть выше талии. Как же она завораживающе пела. Я слушал ее и забыл про все на свете. «Аве Мария». Звуки ее голоса вибрировали во мне, отрывали от земли и уносили куда-то в небеса, где нет горя и страданий – есть одно блаженство и бесконечная радость. Нет, она была не земной, она была ангелом.

После концерта нас позвали в просторный зал с высокими стрельчатыми окнами и зеркалами в массивных рамах, где накрыли столы с угощениями. Там же была и чудная певунья в окружении подруг. Но все подруги казались блеклыми осенними мотыльками, по сравнению с ней – весенней бабочкой. Влюбился я или нет – не знаю. Все же она была заметно старше меня. К ней подходили юноши, восхищались ее голосом, целовали руку. Она всем приветливо отвечала. Ни разу никого не наградила холодным взглядом или даже искоркой высокомерия. И я хотел было подойти, но не смел. Кто я, и кто она. Мне казалось, она так далеко от меня: Афродита на склоне Олимпа, а я – простой пастушок в долинах Фессалии.

Лакей подал мне фужер с ситро и предложил пирожные. Я отказался от сладостей. Но и ситро мне не удалось пригубить. Маша подбежала, дернула меня за рукав и заговорщицки шепнула:

– Сашенька, пойдем скорее.

– Куда? – сопротивлялся я.

– Да оставь ты этот бокал! Пойдем! – требовала сестра.

Я поставил фужер на сервировочный столик и последовал за сестрой. Всего обдало холодом, когда я вдруг понял, куда она меня тянет.

– Прошу познакомиться с моим братом. Александр Очаров!

Передо мной стояла та самая обворожительная певица и смотрела прямо в глаза своими ангельским взглядом. Я растерялся, и даже не в силах был сердиться на Машу. Хоть предупредила бы… Потом сообразил, что сестра представляет мне княжну Ядвигу Понятовскую из Варшавы. Чудесница протянула руку. Я не сразу сообразил, что надо ее поцеловать.

– Что ж вы так растеряны? – услышал мягкий голос.

– Простите, – пробубнил я. – Вы… Вы чудесно пели… Сопрано…

– Меццо-сопрано, – поправила меня Маша. И тут же выдала: – А Александр петь не умеет. Его пытались на скрипке учить, но маэстро сказал, что ему медведь на ухо наступил.

Вот, обязательно ей надо было это сказать! Маша набрала полную грудь воздуха, готовая говорить бесконечно.

– Ничего страшного, – дружеским тоном остановила ее Ядвига, не дав прорваться бурному потоку слов, – Не всем же дано знаться с Каллиопой. Возможно, Александр преуспеет в чем-то другом.

– Конечно! – согласилась Машенька и вновь набрала полные легкие воздуху, чтобы выдать очередное описание моих занятий. Но, поймав взгляд, которым я красноречиво просил ее помолчать, только произнесла: – Ой! Я, наверное, много болтаю. Меня всегда за это ругают.

– Ну, что вы, Машенька. Я очень рада с вами познакомиться, – успокоила ее Ядвига. Она говорила с мягким польским произношением.

Мы о чем-то беседовали тогда. Трудно даже вспомнить. Для меня все происходило, как в тумане. Кажется, она рассказывала, что приехала ненадолго и скоро опять отправится в Варшаву. Спрашивала меня о чем-то. Я отвечал невпопад. Подходили девушки и юноши. Она перекидывалась с ними короткими фразами. Они отходили. И Машенька нас оставила в покое, смешавшись с детьми, для которых тут же устроили танцы. А я не столько слушал, сколько с удивлением смотрел на красивое лицо, светлые тонкие локоны, спускавшиеся на стройную шею и белые плечи. Неужели, думал я, есть такие красивые девушки? Месье де Бельте восхищался мраморными статуями в Летнем саду, объяснял мне совершенство линий. Что за вздор! Разве может хоть одна мраморная красавица сравниться с этим совершенством, Ядвигой Понятовской!

– Ну, что же вы, Александр, – засмеялась Ядвига, чувствуя, что со мной творится. – Пригласите на мазурку, иначе сейчас меня уведет какой-нибудь другой кавалер.

Я очень старался, ведя ее по кругу. Но от чрезмерного усердия постоянно сбивался. Ядвига была чуть выше меня, но двигалась легко, словно пёрышко под дуновением ветра. Нисколько не огорчалась моим ошибкам и делала вид, что вообще не замечает, какой я увалень.

Когда вечер закончился, Ядвига позволила проводить ее до кареты. Я весь бурлил, находясь под впечатлениями столь чудесного вечера. Когда она уехала, ко мне подошел высокий статный юноша и тихим голосом, нагло сказал:

– Послушайте, вы.

Я повернулся, встретив холодный взгляд.

– Да, я к вам обращаюсь. – Он был высок, красив, года на два старше. Одет в элегантный французский камзол из коричневого бархата с золотыми пуговицами. Лицо бледное, с правильными чертами. Белокурые волосы вились чуть ли не до плеч. – Не много ли вы себе позволяете?

– Простите, – не понял я.

– Только что отсюда отъехала карета польской княжны Ядвиги Понятовской. Вы слишком долго, дольше, чем позволяет приличие, общались с ней.

Удивление сменилось на гнев:

– Кто вы такой, чтобы меня упрекать? – вскипел я.

– Ее брат и польский шляхтич. Запомните мое имя: Ян Понятовский.

Здоровенный слуга подвел к нему высокого коня. Он вскочил легко в седло и небрежно с высоты добавил:

– Надеюсь, вы впредь не будете досаждать своим обществом моей сестре.

– Это почему же?

– Почему? – криво усмехнулся он, стараясь быть сдержанным. – Еще раз повторяю, Ядвига – польская княжна. А вы кто, сударь? – И ускакал вслед за каретой.

– Я, между прочим, русский дворянин, – хотел крикнуть наглецу вслед, но не сделал этого. Он все равно не обратил бы внимание на мои слова.

Месяц спустя я ходил в Гостиные ряды, купить книгу. Я давно к ней приглядывался. Наконец попросил у отца денег. Книга дорогая, о героическом морском путешествии Америго Веспуччи²⁷, известного итальянского автора, Бандини²⁸. Проходя мимо костела Святой Екатерины, вдруг увидел знакомую карету. Сердце так и замерло. Карета только подъехала, и лакей в зеленой ливреи слезал с задка. Он распахнул дверцу, откинул ступеньку. Я подошел ближе и увидел, как из кареты выходит высокая худощавая дама в собольей шубке. А за ней…

Ядвига заметила меня, лучезарно улыбнулась и подозвала:

– Александр, я не ошиблась? – сказала она по-французски с мягким польским произношением.

Я тут же подлетел и подал ей руку, чуть не сбив лакея.

– Мама, это Александр Очаров, – представила она меня даме в собольей шубе.

– Чудесный ребенок, – безразличным тоном сказала дама, позволив поцеловать ее руку в шелковой перчатке, и направилась по лестнице в храм.

–Почему ребенок? – про себя обиделся я. Хотя она права. Мне тогда только исполнилось тринадцать.

– Вы не спешите, Александр? – спросила Ядвига.

Я? Спешу? Да я готов был забыть про все на свете, лишь бы лишнюю секунду побыть рядом с этим очарованием!

– Будьте так любезны, проводите меня в костел, – попросила она.

Оперлась на мою руку, в другой несла букет из красных и белых роз. Я воспылал от счастья и гордости. Сзади раздался стук копыт и ржание разгоряченного коня, которого резко, грубо осадили. Мы невольно обернулись. Всадник спрыгнул на землю, бросив лакею поводья, и поспешил в нашу сторону. На всаднике был надет красивый венгерский костюм для верховой езды с золотыми шнурами. И этим всадником оказался тот самый Ян, которого я уже успел возненавидеть.

– Где вы задержались? – накинулась на него дама.

– Прошу прощения, – вежливо поклонился он.

– И сколько вас просила: не носитесь так в городе. Зашибете кого-нибудь.

Он вдруг заметил меня, и взгляд его вспыхнул гневом.

– Не волнуйтесь, мама, – сказал он со злой улыбкой. – Уж если зашибу, то – кого надо.

– Хватит нести ерунду, – надоело старой княгине пустой разговор. – Доведите меня до храма.

Внутри, в правом пределе у входа покоилась мраморная плита, покрытая флагом Речи Посполитой²⁹: красное полотнище, в центре которого скакал белый рыцарь с занесенным мечом. Тут же лежало множество белых и красных роз. Ядвига положила сюда же свой букет. Я подождал, пока дама, Ядвига и ее брат совершат молитву, преклонив колени на бархатные подушечки. После помог Ядвиге подняться, и она отвела меня в главный зал базилики, где стояли ряды скамеечек, а в главном алтаре не было иконостаса, лишь только возвышался огромный деревянный крест. Пока старшая Понятовская беседовала со священником, Ядвига мне шепотом рассказала, что сегодня день смерти последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского³⁰. Он захоронен здесь, в Петербурге. Понятовских много в Польше и в России, но их семья принадлежит к королевской ветви этого рода. Сама Ядвига не любит заниматься политикой, она больше расположена к искусству, но мама – ярая сторонница возрождения Великой Речи Посполитой, поэтому каждый год приезжает на могилу Станислава Августа и совершает молебен.

Я посадил Ядвигу в карету. Она попрощалась со мной, сказав, что уезжает надолго в Варшаву, и неизвестно, когда вновь посетит Петербург. Мне стало грустно, когда карета отъехала.

– Я вижу, вы не понимаете слов, сударь, – услышал я ледяной голос брата Ядвиги. – Мне кажется, вас предупреждали.

Я повернулся и бесстрашно посмотрел прямо в его серые глаза. Он был всего на полголовы выше меня и задрал подбородок, чтобы казаться еще выше. Но я ему ответил:

– Не старайтесь запугать меня, сударь. С кем хочу, с тем и общаюсь.

– Моя сестра, возможно, станет королевой Польши. Вы хоть это понимаете?

– Возможно, – подчеркнул я. – И, насколько мне известно, на данный момент такого королевства не существует.

Все мышцы его лица окаменели. Он быстро стянул перчатку с правой руки, намереваясь дать мне пощечину, но с паперти его окликнул падре и приказал немедленно прекратить ссору.

– Думаю, наши дороги когда-нибудь пересекутся, – холодно кинул он, запрыгивая в седло. Дал шпоры, и бедное животное рвануло вперед, чуть не поскользнувшись на мерзлой мостовой.

Да. Все это происходило год назад. И чего вдруг я вспомнил об этом? Захотел еще раз увидеть Ядвигу. Наверняка, она стала настоящей красавицей. А я за этот год сильно подрос, наверное, теперь выше ее, и, если вновь выпадет счастье танцевать с ней, я не буду испытывать неловкости.

Мои воспоминания прервал всадник на высоком белом коне. Он влетел в наш двор, чуть не сбив меня. Высокий кивер с султаном, голубой ментик с золотыми шнурами и отороченный мехом, синие расшитые чикчиры. По форме – гусар, только я не мог вспомнить, в каком полку носят такую форму. Да и самого всадника сразу не признал. Но лишь только он лихо спрыгнул с коня, конечно же, перенеся ногу спереди, я сразу понял кто это. Дядька! Василий! Я обрадовался, кинулся к нему. Он меня обнял.

– Что за форма у вас? – удивился я. – Это же гусарская. Да странная какая. Вы же уланом были.

– Перевожусь брат, – в Гродненский гусарский.

– Здорово! – искренне обрадовался я. – В гусары?

– В гусары.

– А у нас долго будете?

– На денек заехал, – разочаровал он меня.

– Почему?

– И без того еле отпросился. Я ж не просто так заехал. С днем рожденья тебя решил поздравить.

– Так… Мы же не справляем, – погрустнел я. – Нынче – траур.

– Знаю. Но не могу же без подарка оставить любимого племянника, да простит меня Господь. Захар, где ты там запропастился? – крикнул он.

– Здесь я. – Старый казак на гнедой кобыле въехал во двор, ведя за собой расседланного Грома. Конечно же, это он, широкогрудый, высокий, гордый.

– Бери. Он – твой.

Я застыл на месте с раскрытым ртом. Не мог поверить. Мне? Это чудо? Но почему?

– Я помню, как ты на него глядел. Бери! С днем рожденья, племянник!

***

Василий и мой отец всю ночь просидели в диванной. Перед ними на столике покоилась в серебряном ведерке бутыль шампанского. Два тонких бокала, две оплывшие свечи, две просмоленные трубки. Они разговаривали о чем-то, смеялись, иногда вздыхали, попыхивая турецким табаком или потягивая игристое вино. Никто не смел им мешать. Два близких человека встретились после столь долгой разлуки. Как будто жили на разных берегах, грустили друг о друге, а руки протянуть не могли.

А наутро, чуть свет – Василий ускакал в полк.

Папенька заглянул со мной в конюшню.

– Ух! – только и смог сказать он, увидев Грома.

– Ладно, дам тебе прокатиться, как-нибудь, – пошутил я.

– Дерзишь! – в шутку погрозил он мне пальцем.