Сначала всё шло как по маслу. Я и Секретарь Отчётного Собрания, девочка в парадной белой рубашке и алом пионерском галстуке, как и все присутствующие, сидели за небольшим столом покрытым красным кумачом, на небольшой сцене небольшого зала, где сидела небольшая группа Председателей Советов Дружин, дожидаясь очереди прочесть свои листки вслух. В последнем ряду – Второй Секретарь Горкома Комсомола, ответственная за работу с пионерскими организациями, тоже в своём алом галстуке

Председатели, как по маслу, выходили, докладывали, складывали бумажки в стопку и возвращались в зал. Я тоже исполнял что сказано, но после четвёртого объявления, что-то на меня нашло, точнее нахлынуло. Слюна затопила мой рот, едва успею сглотнуть, как слюнные железы фонтаном выдают следующую секреционную порцию, переполняя меня стыдом перед сидящей рядом Секретарём, наверняка изумлённой моими непрерывными сглотами. А если и в зал слыхать?. Чуть полегчало, когда она пошла отчитываться за школу № 10, но как вернулась, постыдная мýка продолжилась. Да что это со мной?!.

Потом пришла моя очередь, отчёт отбулькал и за четыре шага от трибуны до стола под кумачом я сглотнул три раза, но не помогло. Ладно, осталось только № 14 отсидеть… О, бли-и-ин! Вторая Секретарь Горкома тоже со своей заключительной речью!

(…в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, исходят от той недосягаемой сволочи в непостижимо далёком будущем, которая растянулась сейчас на моей спине и слагает вот это письмо, в одноместной палатке, посреди тёмного леса на краю света, под неумолчный плеск реки, которую нынче кличут Варанда…)

В октябре семиклассники начали готовиться к вступлению в ряды ВЛКСМ, он же комсомол. Членство в комсомоле не давалось просто так, за красивые глазки, туда не вступали огульными пачками, ничего подобного! Нужно сперва доказать, что ты действительно достоин и для этого пройти экзамен в Городском Комитете Комсомола на втором этаже здания Горсовета, в правом крыле, и ответить на все вопросы, потому что, вступая в эту молодёжную организацию, ты становишься соратником Партии, будущим коммунистом.

В ходе подготовки, Старший Пионервожатый школы, Володя Гуревич—молодой человек приятной наружности с чёрными волосами и сизой кожей на щеках из-за густой, но всегда гладко выбритой щетины—распространил среди будущих членов ВЛКСМ типографские распечатки Устава ВЛКСМ, очень мелким шрифтом, зато все разделы на одном в гармошку сложенном листе. Он предупредил также, что на заседании по приёму новых членов экзаменаторы Городского Комитета Комсомола особенно гоняют по правам и обязанностям комсомольца.

Володя Гуревич закончил престижную школу № 11, между Вокзалом и Переездом-Путепроводом, а также Конотопскую Музыкальную Школу по классу баяна. На работу ему приходилось ездить из Города, где он жил пониже Площади Мира в небольшом квартале пятиэтажек, который в Конотопе почему-то окрестили Палестиной.

Придя в школу из Палестины, он одевал смешанную атрибутику из очень чистого и хорошо наглаженного пионерского галстука и золотистого профиля лысой головы с колким клинышком бородки Владимира Ильича Ленина в комсомольском значке приколотом на грудь его пиджака. Среди своих, в узком кругу пионерских активистов, Володя Гуревич часто объявлял, чтобы подчеркнуть полное совпадение имён отчеств у себя и Вождя Революции: —«Зовите меня просто – Ильич». Вслед за этими словами он смеялся громким затяжным смехом, после которого губы его не сразу стягивались в нейтральное положение и ему приходилось помогать им, снимая большим и указательным пальцами распорки из коротких ниточек слюны в уголках рта.

Однако, Володя Шерудило, крепко скроенный чемпион игры в Биток на деньги, с рыжими вихрами и густой россыпью веснушек на круглом лице, который учился в нашем классе, а жил в селе Подлипное, в узком кругу своих, одноклассников, называл Володю («Ильича») Гуревича «ханорик Созовский!»

(…на начальном этапе установления Советского режима, до закабаления сельского населения в колхозах, коммунистическое руководство экспериментировало с загоном крестьянства в товарищества Совместной Обработки Земли, сокращённо СОЗ.

Однако значение «ханорика» не сыщется даже в Толковом Словаре Живого Великорусского Словаря Владимира Даля, вероятно потому, что великий лингвист не посещал село Подлипное.

Кто вспоминает нынче СОЗы? А вот коллективная память сельчан бережно хранит и передаёт от поколения к поколению.

“Хоть смысл забыт, но чувство неизменно…”…)

Большое двухэтажное здание Горсовета, где размещался заодно и Горком Комсомола, чем-то смахивало на Смольный Институт из разных фильмов про Октябрьскую революцию. Особенно фасадом, обращённым к Площади Мира по ту сторону Проспекта Мира. Три короткие мощёные гладкой брусчаткой аллеи под великолепными Каштанами соединяли здание с Проспектом.

Все ребята нашей школы без сучка и задоринки сдали экзамен по Уставу ВЛКСМ. Из остальных школ города тоже никто не провалился…

~ ~ ~

Осенью Посёлок обзавёлся трамваем. Рельсовая колея взобралась из Путепровода, прошла вдоль забора Базара и нырнула под Тополя-великаны в их шеренге вдоль булыг мостовой улицы Богдана Хмельницкого. Зализанные столбы серого бетона пополнили строй их могучих стволов, чтобы держать контактный провод над рельсами. В канун Октябрьских праздников колея успела миновать нашу школу и даже завернула в улицу Первомайскую, что продолжалась аж до окраины Посёлка, где уже начинается поле.

Потом тройка маленьких трамвайных вагонов начали ходить по третьему маршруту: от конечной на городской стороне Путепровода до конечной в конце Первомайской. Протискиваясь среди пассажиров, дебелые кондукторши взимали плату за проезд – 3 коп. за билет оторванный с рулончика на шлее их пузатенькой казённой сумки подвешенной на шею для подтяжки обширных бюстов и чтоб было куда ссыпать копейки собранные с пассажиров, 2 в 1.

В больших трамваях на городских маршрутах у водителя всего одна кабинка, в голове вагона, а на конечной трамвай давал круг по кольцу разворота и отправлялся в обратный путь. Конечные же Посёлка оправдывали своё имя и разворотами не петляли, а если уж доехал, значит – всё, конец. Поэтому у маленьких трамваев две кабинки, как головы у Тяни-Толкая, и на неокольцованных конечных водитель просто преходил из передней кабинки в заднюю, хотя кто там разберёт где у них зад, где пе́ред, и отправлялся вперёд, который перед этим оставался позади. На старте вспять трамваю помогала кондукторша и, стоя на ступеньке задней (на данный момент) двери, тянула крепкую брезентовую вожжу привязанную к дуге над крышей трамвая, которой полагается быть откинутой назад для гладкого скольжения по контактному проводу, чтобы не пёрла в него рогом всю дорогу до следующей конечной.

Что касается дверей, в больших трамваях их захлопывал водитель из кабинки, автоматически, а в Поселковых вагончиках дверь типа складной ширмы на шарнирах, фанерная. Приехал на свою остановку, подходишь к двери и тянешь на себя среднюю ручку, чтоб ширма малость сложилась и дала отвести себя в сторону, открывая ступеньку для спуска. А при вспять-направленном действии: поднимаешься и тянешь крайнюю ручку, чтобы ширма малость распрямилась, толкаешь среднюю ручку, чтоб полностью закрыла дверь – поехали! Но кому оно надо, всё это алгоритмичное мозгодёрство? Поэтому трамваи по Посёлку КПВРЗ катались с дверями нараспашку, пока мороз не придавит… А чтобы трамваи могли уступать друг другу путь, имелись две остановки с раздвоенной колеёй: одна возле школы № 13, а вторая по середине Первомайской…

Туалет в Клубе Завода находился на первом этаже, в самом конце очень длинного коридора, что начинался от двери библиотеки и тянулся между стен не только глухих, но и тесных. Раскинув руки дотянешься сразу до обеих. Не коридор, а штольня с плафонами лампочек на потолке. В тёмно-зелёной краске стен иногда попадались двери с табличками: «Детский сектор», «Эстрадный оркестр», «Костюмерная» и, уже на подходе к туалету, «Спортзал». Все постоянно запертые двери нерушимо хранили глубокую тишь, только из-за двери спортзала иногда доносилось целлулоидное цоканье шарика пинг-понга или железный лязг блинов штанги.

Но вот однажды мне услышались звуки музыки на пианино за дверью Детского сектора, которые заставили меня постучать. Внутри раздался крик «заходи!», что я и сделал.

Небольшая смуглая женщина в стрижке чёрных волос, с широким, но правильным разрезом ноздрей, сидела за пианино под стеной из сплошных зеркальных квадратов. Напротив двери струился свет сквозь ряд из трёх окон вознесённых над полом, а под ними, поверх ребристой трубы отопления, балетный поручень тянулся вдоль всей стены. Левая часть комнаты скрывалась высокой ширмой для представлений кукольного театра, а перед ней необыкновенно длинный и узкий, словно в трапезной, стол с плотно-коричневой столешницей в обивке тугим линолеумом. И тогда я сказал, что хочу записаться в Детский сектор.

– Очень хорошо, давай знакомиться. Я – Раиса Григорьевна, а ты кто и откуда?

Она рассказала мне, что бывшие актёры слишком повырастали все или уехали в другие города и для возрождения Детского сектора мне надо привести своих друзей из школы. Я развернул бурную агитацию в классе. Чепа и Куба как-то сомневались, да на шо оно нада! Однако, призадумались и согласились, когда я объяснил, что длинный стол вполне пригоден для настольного тенниса, ну и что, что узкий? И пара девочек тоже пришли из любопытства. Раиса Григорьевна устроила всем восторженный приём и мы начали репетировать кукольно-театральную постановку «Колобок» по одноимённой сказке.

Наша наставница обучила нас искусству кукловодов перчаточных кукол, чтобы те не заныривали ниже ширмы покидая поле зрения зрителей. Мы собирались в Детском секторе дважды в неделю, но иногда Раиса пропускала репетиции или опаздывала и для таких случаев ключ постоянно пребывал на подоконнике в комнате художников вестибюльного списка фильмов на месяц. Они любили свободу и вообще не запиралась, а держали свою дверь настежь для посещений как постоянными поклонниками их таланта, так и одноразовыми любителями искусств…

Ключ податливо проворачивался в двери Детского сектора и мы часами играли в теннис на длинном столе, правда, мячиком для большого тенниса. Игра шла без ракеток даже, которых запросто заменяли школьные учебники в твёрдых обложках, лишь бы не слишком толстый, а сеткой тоже служили книжки—корешком кверху и чуть раздвинуть, для устойчивости. Да, особо резкие удары их сшибали, но и чинилась такая сетка секундально.

Нелёгок и изнурителен труд кукловода, как умственно – надо переписать реплики твоего героя и выучить их наизусть, так и физически – держи, держи, ещё держи вскинутую руку с обутой на три пальца куклой. Во время репетиций актёрствующая рука немеет и даже подпорка из оставшейся не спасёт. Да ещё начинает донимать ломота в шее из-за постоянной запрокинутости головы следящей за поведением куклы-лицедейки…

Зато потом, после представления, ты выступаешь из-за ширмы, чтобы встать перед ней, а вровень с твоим плечом в зал смотрит кукла на сунутых в неё трёх пальцах, и Раиса объявляет, что роль Зайца исполнил ты. И ты киваешь с театральным шиком, а Заяц у твоего плеча тоже кланяется, вызывая восторженный смех и аплодисменты аудитории…

О, тернии! О, сладость славы!.

Впоследствии многие из кукловодов отсеялись, но становой костяк Детского сектора—Чепа, Куба, и я— стойко продолжали приходить. Раиса стала пользоваться нами для кратких инсценировок про героических пацанов и взрослых времён Октябрьской революции или Гражданской войны. Для представлений мы гримировались, наклеивали настоящие театральные усы, одевали гимнастёрки и пускали дым из самокруток с махоркой завёрнутой в кусочки газеты, как научила нас Раиса, но не затягивались, чтобы не раскашляться.

С этими инсценировками мы ходили по цехам Завода, которые покрупнее и где имелся Красный Уголок для цеховых собраний, чтобы выступать там в обеденный перерыв на крохотных сценах, пока рабочие в спецовках жуют свою сухомятку из газетных свёртков. Им особенно нравился момент с самокрутками…

Дважды в год Клуб закатывал грандиозный концерт художественной самодеятельности, на котором Директор Клуба, Павел Митрофанович, читал прочувственные стихи посвящённые Партии, а ученики Анатолия Кузько, учителя игры на баяне при Клубе, отыгрывали свои достижения. Но украшением программы являлись, конечно же, танцевальные номера Балетной Студии, потому что их балетмейстер, Нина Александровна, пользовалась заслуженной репутацией и к ней приезжали начинающие балетницы даже из других районов города. К тому же, Клуб располагал богатым гардеробом, так что для Молдаванского танца Жок студийцы красовались штанами в позументах и блёстками жилеток, а на Украинский Гопак выходили в шароварах шириною с Чёрное море и балетных сапогах красной кожи.

Аккомпанировала им всем, включая малолетних снежинок в балетных пачках, Аида, аккордеонистка-виртуоз, стоя за боковой кулисой сцены. А рядом с ней стояли и мы, в армейских гимнастёрках из костюмерной, в усах и морщинах нарисованных гримом, восхищаясь как классно она играет без всяких нот.

Красивый мужественной красотой электрик Мурашковский читал рифмованные гуморески и пел дуэтом с лысым токарем из Механического цеха «Два ко́льори моï, два кольори́» на Украинском языке. На правой руке Мурашковского не доставало трёх пальцев и прогал между большим и мизинцем он заполнял кружевным платочком как бы клешня краба и себе урвала с очередного галеона, что Билли Бонс пустил на дно. Две пожилые женщины исполняли романсы, но не дуэтом, а по очереди. Каждую в отдельности на сцену сопровождал Анатолий Кузько со своим баяном. Один глаз его не косил даже, а постоянно смотрел в потолок, с тобой разговаривает, а сам не здесь где-то. Это выбивает. Хотя начинающим баянистам, его ученикам, наверно не слишком мешало, им ведь в ноты заглядывать надо.

Для завершающего гвоздя и пика программы, упитанный блондин Аксёнов, Руководитель Эстрадного Оркестра, вёл к сцене сквозь односторонний мрак зрительного зала свою джаз-банду. Все инструменталисты в приятно-подогретом рабочем состоянии – дай только дорваться до синкоп. Барабаны и контрабас ждали их за кулисами с самого начала концерта в маленькой гримёрной позади сцены, но свой саксофон Аксёнов приносил собственноручно. Популярная блондинка Жанна Парасюк—тоже, между прочим, выпускница нашей школы—исполняла пару текущих шлягеров в сопровождении Эстрадного Оркестра и концерт заканчивался общей овацией и бурными криками «Бис!»

Зал на таких концертах был битком, не меньше, чем на каком-нибудь Индийском фильме из двух серий. Сцену заливал свет софитов с пола на самом её краешке, а также и с подвешенных над нею, и плюс к тому лучами боевых прожекторов с оконечности каждого из балконов. В потёмках прохода вдоль стены под правым балконом, танцоры Балетной студии рысили в Костюмерную Тёти Тани на первом этаже переодеться к следующим номерам.

Для представления героических инсценировок, Раиса научила нас правильно появляться из-за кулис и уходить за них не поворачиваясь спиною к зрителям, и как надо смотреть в зал – не на кого-нибудь конкретно, а так, в общем, на пятый или, примерно, шестой ряд. Хотя в жёстком излучении направленного в лицо прожектора даже и первые ряды сливались…

Так Клуб стал частью моей жизни, и если я долго не приходил домой после школы, там не переживали – опять торчу в Клубе…

Во тьме зимних вечеров мы сходились к трамвайным путям, потому что нашим излюбленным развлечением стало катание на «колбасе» трамвая. Так называлась решёточка из труб подвешенная под кабинкой водителя. Мы устраивали засаду на остановке, заходили трамваю в хвост, а когда тот трогался, прыгали на «колбасу» схватываясь за маленький выступ под окном в пустой кабинке водителя. Выступ совсем гладкий, уцепиться не за что, и приходилось часто перехватываться и напрягать пальцы на том, что есть. Трамвай грохочет и несётся, дрыгается на стыках рельс, «колбаса» упруго прыгает под ногами – ух-ты! клааасс!.

Самый скоростной участок между Базаром и нашей школой. Именно там трамваи начинали думать, что они гонщицкая Формула 1—та-дах! та-дах! – и там же мои закоченелые пальцы однажды начали соскальзывать со скользкого выступа, но Чепа крикнул «держись!» и притиснул их сверху своей ладонью, но тут Куба проорал «капец!», потому что его пальцы соскользнули, и он соскочил с «колбасы» несущейся с первой космической. Хорошо, что он не всадился в ствол какого-то из Тополей и выбежал навстречу нам из темноты, пока трамвай дожидался встречного, чтоб разминуться возле школы. Мы без потерь его догнали и продолжили…

Этот захватывающий аттракцион не являлся частной забавой нашей ограниченно ответственной троицы, но общим достоянием хлопцев Посёлка. Порою «колбаса» под роем поднацеплявшихся гонщиков скребла решёткой по головкам рельс в знак протеста. На остановочных «разминках» кондукторши спускались из вагонов отогнать нас. Мы отбегали во мрак морозной ночи, но когда трамвай трогался, «колбаса» вновь обвисала под грузом из пользователей средством общественного транспорта прежде, чем это средство успевало набрать крейсерскую скорость…

~ ~ ~

В 7 Б уроков не было в тот день, потому что нас повели в Завод на экскурсию. Там, первым делом, мы зашли в Пожарную Команду, она совсем рядом с Главной Проходной. Потом в цех где заправляют кислородом высокие баллоны из железа. В Кузнечном никаких объяснений не получилось, такой постоянно гул стоит от вентиляторов, и пламя ревёт в кирпичных печах, откуда рабочие в чёрных спецовках громадными клещами тащат раскалённые болванки и небольшими подъёмными кранами перекладывают их на наковальни, под гидравлические молоты.

Наш класс немного постоял, посмотрели как один рабочий другими клещами, покороче, ворочает по наковальне разжаренную добела болванку, туда-сюда, а махина над ним пыхтит как динозавр и молотом сверху шарахает, между высоких промасленных станин, отковывает нужную форму. Молот как ахнет, аж дрожь по полу волнами расходится. Окалина от заготовки как чешуя отслаивается, а под ней цвет всё темнее – вот уже алый, потом тёмно-вишнёвый. Но самое удивительно – до чего этот молот чувствительный, может постукивать совсем слегка, и резко останавливаться на полпути, даже когда наотмашь жахкает. А управляет им женщина в платке, всего парой рычагов, которые у этой махины сбоку торчат.

Когда мы из цеха уже выходили, то у другого, примолкшего гидравлического молота, я увидел россыпь круглых металлических дисков, размером с монету юбилейного рубля, но потолще. Красивого такого фиолетового цвета, к тому же, из любого чёткий биток получится, копейки переворачивать. Ну приотстал я от экскурсии, наверняка ж ненужные отходы, раз на полу валяются, одну штуку подхватил и тут же выронил, пальцы чуть не до кости прожёг. А какой-то рабочий мимо проходил, смеётся: —«Шо, сильно тяжёлая?»