Читать бесплатно книгу «Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…» Сергея Николаевича Огольцова полностью онлайн — MyBook











Но всё же, это являлось примером вопиющей эксплуатации труда подростка, за которую ему пришлось расплатиться в тот же день благодаря мне.

Дядя Толик предпочитал спиннинг удочке и резким взмахом посылал блесну булькнуть почти на полпути к противоположному берегу, а затем начинал стрекотать катушкой, дёргать хлыст и вести кувыркливый блеск блесны курсом из зигзагов. Хищная рыба, щука, там, или окунь, бросалась вдогонку и заглатывала тройной крючок на хвосте у блесны, если рыбаку подвалит такая удача.

Где-то к полудню мы переехали на другое место с деревянным мостом через реку и Дядя Толик перешёл на противоположный высокий берег, позабрасывать тут и там. Я остался один, присматривал за поплавками пары удочек воткнутых в песок рядом с течением, а потом растянулся в ближайшей траве.

Когда Дядя Толик возвращался обратно по дальнему берегу, я не поднял головы из травы, а только наблюдал как он продирается через джунгли травинок-былинок росших в месте моей лёжки. В кино такой трюк применяют для комбинированных съёмок. Так что он стал у меня лилипутиком. До самого моста. Сурово, но справедливо…

Однажды Тётя Люда спросила меня с глазу на глаз, не видел ли я как её муж заходит в какую-нибудь хату во время наших рыбачьих выездов. Мне не пришлось кривить душой и, не солгав ни капли, я ответил, что, нет, ничего подобного видеть не приходилось. А что касается того раза в селе Поповка, когда он вдруг вспомнил, что мы выехали на рыбалку без наживки и ссадил меня на пустой сельской улочке, пока он сгоняет в одно место—тут не далеко—враз накопает и вернётся, то всё, что я видел, был глубокий песок дороги меж высоких стен густой крапивы, да почернелая солома в крыше сарая, возле которого он меня десантировал, но никаких вхождений, ни в какие хаты, ни-ни… Поэтому я без всякого зазрения смог сказать «нет» своей любознательной тётке.

Случались и падения, раза два. Первый раз мы гнали по полю вдоль тропы поверх метровой насыпи, а по бокам высокие бурьяны. Благодаря им, я догадался, что это насыпь – высокие, а «Яве» до полколеса, но непонятно зачем она в поле? Ответ так и не был найден, потому что насыпь вдруг прервалась и «Ява» нырнула в затяжном прыжке по воздуху, потом ткнулась, а мы полетели дальше, через руль и бензобак.

В другой раз мы не успели даже из Нежинской выехать, когда мотоцикл зацепился за кусок железяки вкопанной перед фундаментом чьей-то хаты, чтобы транспорт его не царапал, когда объезжает лужи после дождя. Однако оба раза, мы не травмировались, за исключением шишек, потому что у нас на головах одеты белые шлемы из пластмассы. Правда, после падения на Нежинской рыбалку пришлось отменить, потому что у «Явы» начало капать масло из амортизатора и потребовался срочный ремонт.

~ ~ ~

Площадь Конотопских Дивизий названа так в честь воинских формирований Красной Армии освобождавших город в годы Великой Отечественной войны, она же Вторая Мировая, которые, в свою очередь, начали носить в своих наименованиях «Конотопская». Она мне поначалу представлялась концом света, потому что до неё от Вокзала та-дахать восемь остановок на трамвае.

Площадь Конотопских Дивизий широка как три дороги вместе и очень длинная, с постепенным уклоном вдоль всей своей длины в юго-западном направлении. Ажурная металлическая башня, в правом верхнем углу Площади, в отличие от Парижской знаменитости, делала нужное дело – держала большущий водонапорный бак, что немо взывал к Площади Конотопских Дивизий, размашистой надписью с жирным нажимом кисти на его ржавом боку: «Оля, я люблю тебя!» Под башней, высокая стена красного кирпича, с плотными рядами колючей проволоки по гребню, тщательно огораживала городскую тюрьму.

Напротив башни, в верхнем левом углу, беззаботно зияли ворота Городского Колхозного Рынка, который, собственно, пребывал вне самой Площади, но его ворота служили отправной точкой для ряда площадных магазинчиков идущих плавным спуском вниз – Мебель, Одежда, Обувь…

Правый нижний угол Площади упирался в высокое двухэтажное здание, что состояло больше из окон, чем из стен – Конотопская Швейная Фабрика. Следом шло здание пониже, имевшее, для контраста, стен больше, чем окон – Городской Вытрезвитель. Впрочем, это учреждение пребывало не в пределах, а уже на улице, что лишала Площадь левого нижнего угла и безбашенно пёрла прочь – к мосту в опасный окраинный район, Загребелье. Опасность заключалась в Загребельской блатве, как заловят парня из других районов города, что вздумал провожать девушку с Загребелья, то заставляют петухом кричать или мерить длину моста спичкой, или же бьют сразу, без предисловий.

Трамвайный путь пересекал Площадь Конотопских Дивизий поперёк и вместе с тем наискосок, тяготея кверху. Трамваи с предупреждающим звоном въезжали на площадь из-за длинной глухой стены с тремя запертыми дверями-выходами Кинотеатра им. Воронцова, куда вход за углом – с улицы Ленина.

Когда в город прибывал передвижной зверинец, они выстраивали свои прицепы с клетками большим квадратом между трамвайными путями и Швейной Фабрикой. Временный корраль смахивал на оборонительный лагерь Чехов-таборитов из Гуситских войн в учебнике История Средних Веков. Но посреди периметра они ещё размещали два дополнительных ряда клеток, спина к спине, чтобы в воскресный день густая толпа Конотопчан и жителей близлежащих сёл ходили вокруг них, как и вдоль клеток в стене табора.

Квадратные таблички на прутьях решётки сообщали имя и возраст узника, а над Площадью Конотопских Дивизий зависал слитный гул толпы зевак прорезаемый воем и рёвом пленённых животных. Но такое случалось раз в три года…

И Гонщики по Отвесной Стене пару раз посещали Площадь Конотопских Дивизий. Перед воротами Городского Колхозного Рынка установили высокий шатёр из брезента, а внутри собрали кольцо пятиметровых стен из дощатых щитов.

Дважды в день запускали зрителей по крутой лестнице снаружи подняться под крышу шатра, свесить лица над краем стены и смотреть как два мотоциклиста кружат по арене, набирая разгон для въезда по пандусу на кольцевую стену – глушить треском моторов ротозеев и гонять по ней в горизонтальной плоскости, представляя свешенным лицам свой вид сбоку…

Покидая Площадь Конотопских Дивизий по улице Ленина, пешеход миновал Кинотеатр им. Воронцова по левую руку, а впереди уже громадился трёхэтажный куб Дом Быта со всяческими ателье и ремонтными мастерскими, не говоря уже про парикмахерские.

На тротуаре между этими двумя архитектурными достопримечательностями, вплотную к забору, высился стенд из металлических труб и листовой стали. Зазывная надпись «не проходите мимо!» венчала крепкую конструкцию для развешивания чёрно-белых снимков людей попавших в Городской Вытрезвитель. Сопроводительные полоски бумаги в остеклённых рамках массово позорного столба сообщали их имена и место работы. Жуть брала от этих фотоснимков, где кожа как бы содрана с людских лиц.

У меня эта воспитательная мера воздействия почему-то вызывала жалость к повешенным алкоголикам. Возможно, из-за того далёкого стенда на Объекте, что так меня страшил, ну а теперь роднил, как бы, с этими… по крайней мере, с их детьми…

Нет, не думаю, что в те поры я вдавался в подобные психо-аналитические этюды, но отчего-то на данном отрезке улицы Ленина мне всегда срочно требовалось рассмотреть что-нибудь и где угодно, лишь бы отвести взгляд от мерзкого стенда.

Далее по улице Ленина, за первым же перекрёстком стоял Дом Культуры завода Красный Металлист, чуть отодвинутый от дороги своей собственной маленькой площадью. Боковые стороны этой площади тоже ограждались стендами, но более весёлого назначения, для наклейки страниц из сатирических журналов – Русский «Крокодил» слева, Украинский «Перець» справа.

Между дорогой и каждым из стендов оставалось место для киоска из стекла и железа. При внешней схожести, киоски-близнецы разнились внутренним содержанием. Тот, что под боком у «Крокодила» торговал мороженым и лимонадом на разлив, а полки соседнего с «Перцем» покрыты сувенирной чепухой. Там, среди керамических курильщиков, пластмассовых бус, пачек игральных карт, я высмотрел наборы спичечных этикеток, так что в свой следующий выезд в Город, попросил дополнительные 30 коп. и купил один, с картинками животных.

Однако, когда я привёз их домой, чтобы пополнить коллекцию с Объекта, понял, что это неправильно. Прежние этикетки, отклеенные со своих коробков, мелкой печатью сообщали какая спичечная фабрика их выпускала и что цена коробка – 1 коп., тогда как набор из киоска был просто стопкой картинок этикеточного размера. С этого момента я утратил интерес ко всей коллекции и переподарил её моему другу Чепе, младших я даже не спрашивал, зная, что им она давно пофиг…

Чепа жил возле Нежинского магазина со своей матерью, бабушкой и псом по имени Пират, хотя тот жил отдельно, в будке, а не в их крохотном, пропахшем борщом домике, чья кухня и спаленка разместились бы в единственной комнате нашей хаты. Правда, их дом был на одного хозяина.

Рядом с их хатой стоял сарай утеплённый снаружи навозной штукатуркой, где помимо нужных в хозяйстве инструментом и кучи угольных «семечек» на зиму стоял ещё и возок – продолговатый мелкий ящик из досок, на оси пары железных колёс, а из-под его дна вытарчивает двухметровая водопроводная труба с поперечиной на конце, чтоб управлять этой «тачкой», когда её толкаешь, или тащишь за собой.

От хаты до калитки на улицу тянулся огород, ограниченный соседскими заборами с двух длинных сторон, и те его тоже делали длинным, не то что наши две-три грядки. Весной и осенью я приходил к Чепе помочь со вскопкой. Вонзая в землю штыки своих лопат мы повторяли модную на Посёлке поговорку: —«Никаких пасок! По пирожку и – огороды копать!»

А Пират отпущенный с цепи, ошалело носился галопом вокруг старых Вишен вдоль тропки к хлипкой калитке…

Когда мы приехали в Конотоп, моей наипервейшей и постоянной обязанность стало водоснабжение хаты. Среднесуточный расход её составлял около 50 литров. Пара эмалированных вёдер с водой стояли в закутке тёмной веранды, на двух табуретах рядом с плитой-керогазом. С гвоздя в дощатой стене над вёдрами свисал пластмассовый ковш – зачерпнуть и напиться или налить воды в кастрюлю, или в чайник. Но сперва вёдра использовались для заполнения бака рукомойника на кухне, ёмкостью ровно в два ведра.

Закреплённый над жестяной раковиной, бак закрывался сверху крышкой на петлях, а на дне из него вытарчивал кран нажимного действия, как в туалетах пассажирских вагонов – вода течёт пока жмёшь на штырёк снизу. Из раковины смывки стекали в ведро поставленное в подраковинную тумбочку. За помойным ведром нужен глаз да глаз, чтоб не переполнилось и не залило пол кухни. Просто вовремя вынеси и выплесни в сливную яму рядом с уборной в огороде.

Воду я таскал от водоразборной колонки на углу Нежинской и улицы Гоголя, метров за сорок от нашей калитки. Чугунный пенёк ростом в метр, с носом такого же материала, таил в себе водопроводную трубу. Вешаешь ведро на нос, давишь на железную рукоять у пенька на затылке и резкая струя бьёт в дно ведра, переполняет его и растекается на дороге, если задумался невесть о чём. Две ходки в день—4 ведра, вместе взятые—хватало для водоснабжения хаты, если это не день стирки, но когда стирала Тётя Люда воду ей приносил Дядя Толик.

В дождливую погоду водо-ходки малость удлинялись из-за навигации вокруг широких луж на дороге. Зимой колонку окружал небольшой, но очень скользкий каток из воды упущенной водоносами. По гладкому льду ходить нужно мелкими шажками, не отрывая ног. Тёмные зимние вечера помогли оценить мудрость размещения фонарного столба сразу над колонкой…

А ещё на мне был керосин для керогаза, который похож на газовую плиту, двухконфорочную, а сзади у него две чашки, куда заливается керосин, оттуда по двум тонким трубкам он смачивает два кольцевидных фитиля из асбеста, в горелках. Их зажигают, когда готовится обед или согреть воды для чая, или предстоящей стирки на жёлтом пламени в прыгучей кайме чёрной копоти. Потому-то керогаз и держат на веранде, чтоб хата не провонялась копотью и нефтью.

За керосином я отправлялся на Базар с 20-литровой канистрой… В стороне от Базарных прилавков стоял здоровенный кубический бак из листового железа. День продажи объявляла надписью мелом на рыже-ржавом боку куба: «керосин будет…», а дальше проставлялась дата, когда его привезут. Однако столько дат сменили друг друга—написаны, стёрты, написаны снова—что никакие цифры уже не различались в широком меловом пятне, так что писать бросили. Зато осталась навеки полная исторического оптимизма надпись – «керосин будет…!»

Мелкая траншея в кирпичной облицовке позволила вывести туда короткую трубу из-под нижней грани куба, кончавшуюся поворотным краном под опекой висячего замка. В объявленный день, продавщица в синем халате спускалась в траншею, снимала замок и садилась рядом с краном на табуреточку, которую сама же и принесла. Заодно она приносила многолитровую кастрюлю-выварку, чтобы подсунуть под кран и наполнить, примерно на три-четверти, желтоватой пенистой струёй керосина.

Очередь приходила в движение со своими бутылями, канистрами, бидонами, которые она наполняла литровым черпаком через жестяную воронку, собирая плату в свой синий карман. Когда черпак начинал погромыхивать о дно выварки, она открывала кран – восстановить удобный уровень топлива.

Вообще-то, дату мелом ни писать, ни читать не требовалось, потому что Баба Катя каждое утро ходила на Базар и двумя днями раньше приносила весть когда «керосин будет…!». Так что, в керосинный день, после уроков в школе, я брал канистру и отправлялся провести часа два в очереди ползущей к траншее под кубом. Иногда его продавали и в проездном дворе Нежинского Магазина, из точно так же обустроенной ямы, но такое случалось не часто, а очередь там длилась не меньше Базарной.

~ ~ ~

Через неделю после летних каникул меня избрали Председателем Совета Отряда пионеров нашего 7 Б класса, потому что бывшая Председатель (рыжая тощая Емец) уехала в другой город со своими родителями. На общем пионерском собрании класса пара кандидатов отмазались самоотводом без объяснения причин и Старший Пионервожатый школы выдвинул мою кандидатуру. В попытке следовать общим кильватером, я тоже начал нехотя отнекиваться, но он прервал моё вялое «а чё я? других штоль нет?» энергичным разъяснением, что всё это не надолго – и так, и так нас скоро примут в комсомол, он же Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи (ВЛКСМ).

(…структура пионерской организации детворы Советского Союза является образцом продуманной и чёткой организации любой организации.

В каждой Советской школе ученики каждого класса по достижении надлежащего возраста автоматически становились пионерами, а их класс превращался в Отряд Юных Пионеров из четырёх-пяти Звеньев. Звеньевые совместно с Председателем Отряда входили в Совет Отряда. Председатели Советов Отрядов, вкупе, становились Советом Пионерской Дружины школы. Затем шли Районные, или Городские уровни пионерских организаций сливавшиеся в Республиканские (всех 15), из которых и складывалась Всесоюзная Пионерская Организация.

Такая вот кристально-отструктурированная пирамида для удобства пользования… И потому герои комсомольского подполья боровшиеся с Немецкой оккупацией города Краснодон не стали париться с изобретением колеса. Они скопировали знакомую с детства структуру и только лишь переименовали «звенья» в «ячейки»… Если мы, конечно, поверим на слово Молодой Гвардии, роману А. Фадеева, который он, в свою очередь, писал со слов родственников Олега Кошевого, за что и сделал свой литературный персонаж руководителем подполья. В созданном им литературном произведении, Олег Кошевой становится предводителем, а Виктор Третьякевич, который, фактически, принимал Олега в ряды сопротивления, представлен как подлый предатель под вымышленным именем Стахевич.

Четырнадцать лет спустя после выхода романа в свет, Третьякевича реабилитировали и наградили орденом, посмертно, поскольку умер он не на допросах Советского НКВД, а был казнён Фашистскими захватчиками, когда те разгромили краснодонское подполье.

В начале шестидесятых, пара эпизодических предателей из книги, которым автор поленился переделывать имена, отбыли по десять-пятнадцать лет в лагерях НКВД и были также реабилитированы К тому времени, сам писатель уже успел пустить себе пулю в лоб, в мае 1956, вскоре после после встречи Никиты Хрущёва, тогдашнего главы СССР, с уцелевшими молодогвардейцами Краснодона.

Во время упомянутой встречи, Фадеев вёл себя неадекватно и нервозно орал на Хрущева перед лицом собравшихся, обзывал его словами особо обидными и опасными в тот период, а два дня спустя покончил жизнь самоубийством. Или же, его покончили с собой, хотя, конечно, такое выражение – «они покончили его самоубийством»—неприемлемо с точки зрения языковых норм.

Отсюда мораль – даже самая продуманная структура не застрахует от развала пирамиды, если та не сложена из каменных блоков весом, как минимум, 16 тонн каждый…)

В конце сентября Председатель Совета Дружины нашей школы заболела и я был вместо неё делегирован на Отчётное Собрание Председателей Пионерских Дружин Городской Пионерской Организации. Собрание проводилось в Конотопском Доме Пионеров расположенном в приятно уединённом местечке позади Памятника Павшим Героям над улицей Ленина.

Согласно регламента, Отчётному Собранию такого уровня полагается Председатель и Секретарь Собрания. Обязанность Председателя Собрания – вести его, а роль Секретаря – протоколировать сколько макулатуры и металлолома собрано за отчётный период пионерами дружины выступающего с докладом Председателя, какие заняли они места в каких общегородских соревнованиях и какие провели культурно-массовые мероприятия у себя в школе.

Старший Пионервожатый нашей школы снабдил меня листком бумаги для зачтения на Отчётном Собрании, но в Доме Пионеров мне добавили нагрузку, назначив Председателем Отчётного Собрания. Всего и делов-то – встаёшь, объявляешь: —«Слово для отчёта предоставляется Председателю Пионерской Дружины школы №…», а дальше Председатель от № выходит к трибуне на сцене и зачитывает свой листок от своего Старшего Пионервожатого, а как кончит, сдаёт его Секретарю Собрания, потому что какой смысл записывать все те, уже написанные, цифры, пральна?