А в Механическом цеху я прям прибалдел от строгального станка. Такой невысокий, неспешно так обстругивает зажатую в тисках заготовку. Самое удивительное в нём – накладка из чугуна отлитая, каким заводом это «Сделано в Ригѣ 1904 годъ». Так это ж ещё до революции! Ха! Работает!. А чуть дальше большой Советский станок, тоже строгальный, резец длинными прогонами бегает, а рабочий в сторонке стул поставил, сидит наблюдает. Ничего себе работка, а?.

Когда я дома поделился впечатлениями от экскурсии, мать сказала, что я мог бы ходить в душ какого-нибудь из цехов Завода, а не ездить в баню аж до Площади Конотопских Дивизий. Она ещё спросила знаю ли я, что мать Вадика Кубарева работает на Заводской Градирне, и это может облегчить доступ в душ башни.

Я обсудил это предложение с Чепой и тот сказал, что всю жизнь по банным дням в Завод ходит мыться и там найдутся души и получше, чем на Градирне. В основном, все открыты до восьми, но в тех цехах, что работают в три смены, вообще не закрываются. Конечно, на Главной Проходной могут и не пропустить, но кому нужна та проходная? Вон в конце завода, вдоль путей где вагоны на ремонт подают, там даже и ворот нету, хотя зачем давать такой крюк? На Профессийной столько перелазов через бетонную стену, чтоб рабочему человеку ближе было выносить шабашку после рабочего дня.

(…и опять мне приходится нарушить последовательную связь времён и скакнуть из Конотопа на речку Варанда, иначе как столичной женщине из третьего тысячелетия понять провинциальный говор середины прошлого столетия?

Иногда даже Словарь Даля не в помощь. Да, он правильно отмечает, что слово «шабаш» может служить сигналом окончания работы, но глубже этого не пошёл. Великому Русскому языку потребовалось прожить ещё сто лет и приспособиться к условиям развитого социализма в отдельно взятой стране, чтобы произвести «шабашку» из «шабаша».

Шабашка это какое-либо изделие произведённое на рабочем месте для дальнейшего использования его по месту жительства или, по крайней мере, вязанка древесины наломанная из досок на работе для обогрева хаты рабочего. Швырок шабашки через забор это как бы точка, своего рода, поставленная в завершение рабочего дня. (Вот почему на Посёлке прогулка вдоль стены Завода издавна считается плохой приметой.)

Ну, как? Заценила мои этимологические потуги? Хорошо, и пока я тут, пора уже, наверное, заползать в эту мою одноместную Китайскую пагоду. Что мне в ней нравится, так это её складные хлысты. Складно вымудрили Поднебесники – дюжина полуметровых трубочек складываются в пару трёхметровых гибких хлыстов, чтоб растянуть палатку. Ну и эта антикомариная сеточка на входе тоже хорошо работает, молнию вжикнул и ни один комар не залетит. Снаружи вон гундосят кровососы, но фиг вам, а не в мой вигвам!

Теперь сниму рубаху и штаны, залезу в спальник «Маде ин Германия», угреюсь и – кум королю. Хорошо, когда такая древняя цивилизация Востока объединяется с такой технократической державой Запада, чтоб тебе комфортно отдыхалось. Хотя, если внимательно вдуматься, они всего лишь исполнители идей накопленных всем родом людским, сообща. Любая прибамбаса, даже самая продвинутая, даже от самой развитой державы – это общее достояние, в которое индейцы Амазонии тоже вносят лепту просто фактом своего существования. Только им, как и мне, приходится платить за эту общественную собственность всего человечества… А взять, хотя бы, тот же зиппер на входе – знаешь кто его изобрёл? Вот то-то же, и я не знаю. Только вряд ли какой-то правитель из династии Цинь, и точно уж не кайзер Вильгельм, даже если бороду сбреет…)

~ ~ ~

Сцена – это сложный механизм. Помимо системы блоков для манипуляций занавесом, кроме электрощита со множеством предохранителей, рубильников и кнопок меняющих степень и направленность освещения, вдруг замечаешь там, высоко над ней, хитросплетённую паутину металлоконструкций для подвески задника, декораций, ламп и боковых кулис.

Во время концертов мы не только стояли рядом с виртуозной Аидой и перламутром в её аккордеоне, не только трепались с Молдавско-Украинскими павлинами производства птицефабрики Балетная Студия в ожидании пока объявят их номер, нет, мы также исследовали таинственный мир закулисья. Любознательность помогла обнаружить вертикальную металлическую лесенку, чьи перекладины кончались по достижении короткого балкончика на высоте четырёх метров, откуда можно вскарабкаться на швеллеры под крышей и по ним перебраться на противоположную сторону сцены, где тоже есть такой же точно балкончик, но никакой лестницы для спуска с него, так что заворачивай оглобли и тарзань под крышею обратно, недальновидный Чунг!. Но – чу! Что может находиться там, за той дощатой перегородкой, что протянулась высоко над сценой от стены до стены? Ага! Так это наверняка чердак над залом!.

Так зародился и вызрел план бесплатного доступа к просмотру фильмов – с чердака на мостик, по лесенке на сцену, дождаться пока погаснет свет в зале, занырнул под экран, вынырнул на свободное место, сиди и смотри кино.

На первом этаже Клуба, рядом с комнатой художников, пожизненно распахнутая дверь выходила в закоулочную часть территории Завода, а рядом с ней начиналась добротная лестница с железными ступенями и перилами, вплотную прилегавшая к стене, для восхождения на самую крышу, где имелся лаз слухового окна на чердак. Всего-то и проблем – преодолеть дощатую перегородку между чердаком и сценой.

Куба почему-то на дело пойти не захотел, предоставил реализацию блестящего плана мне и Чепе. Вскоре, тёмным зимним вечером с порывистым сильным ветром, которому не хватало снега, чтоб обернуться бураном, прихватив топор из Чепиного сарая, мы проникли на территорию Завода путём карабканья через один из многих перелазов. Не мешкая и беспрепятственно, мы приблизились к тыльной части здания Клуба, поднялись на чердак и огляделись…

Посреди обширного пространства замечен был непонятный объект дискообразной формы, от двух до трёх метров в диаметре, высотой около метра от пола или на чём уж мы там стояли, имевший, при ближайшем рассмотрении, крышку, тоже металлическую типа как бы забыли кастрюльку на чердаке, а потом увеличили на 999 %. Отчасти сдвинув крышку, мы убедились, что внутри диск полый, а его круглое дно заметно глубже уровня нашего стояния снаружи. Частые узкие прорези в дне центростремительно исходили от его середины к краям, не затрагивая, впрочем, ни той, ни других в неопознанной «кастрюле». Местоположение объекта относительно остального чердака, совместно со смутно знакомыми очертаниями прорезей в его дне подвели к выводу, что это именно из него свисает в зал громадная люстра с висюльками мутно-молочного стекла. Догадка тут же подтвердилась длинными автоматными очередями вперемешку с разрывами гранат сквозь прорези—кино про войну по-братски пособляло нам в наших не совсем законных намерениях.

Нервно скачущий круг света карманного фонарика по утепляющему покрытию из шлака под крадущимися шагами наших ног, вскоре упёрся в широкие доски перегородки поперёк чердака. Дедуктивно определив наиболее вероятное местоположение балкончика по ту сторону толстых досок, мы начали расщеплять и рубить их с тем, чтобы произвести, посредством топора, достаточную дыру. Древесина оказалась довольно твёрдых пород, к тому же работа замедлялась затишьями в боевых действиях в подчердачном пространстве.

И только прорубив одну из досок насквозь, мы осознали, что упёрлись в дополнительную проблему – предполагавшаяся перегородка оказалась, фактически, двойной стеной, да, с обеих сторон дощатой, но с прослойкой из листового железа. Сэндвичная технология, которая в будущем приведёт к расцвету компании Макдональдс. Рубить сталь топором неправильно, что и стало причиной не позволившей нам заиметь свой личный лаз в волшебный мир киноискусства. В старину строители дело своё знали туго…

Как оказалось, и довольно скоро, весь план с дырой в перегородке был вовсе ни к чему, потому что Раиса научила нас колоть Директора на контрамарки…

К шести часам вечера Павел Митрофанович находился уже, как правило, на взводе и, когда кто-нибудь из Детсекторианцев возникал у него в кабинете с челобитьем, Директор отрывал полоску от листа бумаги на своём столе и, посапывая через нос, чтобы держать перегар под контролем, писал неразборчивее, чем врач в аптеку, что, при расшифровке, складывалось в «промпустить 6 (шесть) челмвк» или другое количество желающих попасть на предстоящий сеанс. Внизу он добавлял охрененно расфигуряченную подпись в два раза длиннее предыдущей строки.

После того как Тётя Шура запускала в зал Поселковых киноманов и созерцание начальных титров начинало погружать их в предстоящие грёзы, мы подымались на второй этаж и отдавали контролёрше драгоценный клочок. Она отпирала заветную дверь на балкон и колючим оком сверяла наше количество с иероглифами контрамарки…

Директор Клуба сложения был короткого и плотного, но без брюха. Его слегка припухшее, а зачастую раскраснелое лицо вполне вписывалось в подобное сложение, как и сероватые волнистые волосы, которые он зачёсывал назад. Когда работники Клуба совместно с любителями из художественной самодеятельности готовили полный спектакль по пьесе Островского На бойком месте, Директор Клуба просто сделал прямой пробор на своём темени, смазал волосы вазелином и превратился в более натурального купца Царских времён, чем удавалось им тогда всем вместе взятым… Электрик Мурашковский расхаживал по сцене в роли Помещика в белой черкеске из костюмерной Тёти Тани и без конца прищёлкивал нагайкой, которую держал в своей клешне вместо платочка.

Даже Заведующая Детским Сектором, Элеонора Николаевна, участвовала в той полномасштабной постановке. Её должность в Клубе явно превышала должность Художественного Руководителя Детского Сектора, которую занимала Раиса, потому что Элеонора являлась в Клуб намного реже и Раиса ей подхихикивала, когда подворачивался случай. На свои визиты, да, впрочем и повсюду, Элеонора прибывала в ниточных серёжках с вкраплениями из блестящих камушков и в первозданно белой блузке с кружевным воротником. Общий аристократизм образа подчёркивался заторможено манерными движениями рук, что контрастировали с Плебейски энергической жестикуляцией Раисы.

Единственный случай, когда в ушах Элеоноры не болтались те её блёсточки-осколочки, произошёл на представлении одноактной пьесы, где она изображала коммунистку-подпольщицу пойманную белогвардейцами. Беляки заперли её в одной тюремной камере с блатной уголовницей из Одессы-Мамы, в исполнении Раисы, и Элеонора успела перевоспитать воровку за Советскую власть всего за один (и, к счастью, единственный) акт постановки, до того как Степан, Завхоз Клуба, и Руководитель Эстрадного Оркестра Аксёнов, оба в белых черкесках и балетных сапогах, увели её на расстрел.

Если Директор отсутствовал из своего кабинета, мне приходилось покупать билет, как простому смертному, из окошечка кассы в одном строю со списком фильмов и его запертой дверью. В какой-то из таких случаев, я вошёл в общий зрительный зал и уселся впереди пары девочек—Ларисы с Таней из моего класса—потому что хотя кассирша чиркала на билетах ряд и место, но кто там в него заглядывал помимо контролёрши Тёти Шуры?

Когда-то мне нравилась Таня (втайне), но показалась слишком недосягаемой, так что я тормознул и переключился на Ларису. После уроков я старался догнать её на Нежинской, по которой она ходила домой. Однако она всегда шла вместе с Таней, своей близкой подругой, ведь они соседки.

Когда Лариса участвовала в Детском секторе, я один раз даже проводил её по Профессийной до угла улицы Гоголя, а дальше она не разрешила провожать. В тот период Таня тоже приходила в Детсектор так что, фактически, по Профессийной мы шли втроём. Таня всю дорогу подгоняла Ларису идти быстрей, а потом разозлилась и ушла вперёд одна.

Мы вдвоём дошли и расстались на упомянутом углу и я пошёл по улице Гоголя восторженно вспоминая милый девичий смех Ларисы в ответ на мой пустопорожний трёп. Однако приблизившись к обледенелой водоразборной колонке под фонарным столбом на углу Нежинской я не смог сохранять этот душевный подъём далее из-за двух, контрастно чёрных на фоне белого снега, фигур, которые окликнули меня подойти.

Я опознал обоих, один парень из параллельного класса, а второй – десятиклассник Колесников из нашей же школы, они жили где-то на улице Маруты. Доверительно угрожающим тоном, Колесников начал мне втолковывать, что если я вообще хоть раз подойду ещё к Ларисе, и если он когда-нибудь услышит или ему скажут, что я посмел, тогда, короче, в общем, я понял чтó он мне за это сделает? И эти толки об общих понятиях он повторял по кругу, малость меняя очерёдность, а меня сковал страх, как нашкодившего пятиклашку, которому учитель орёт явиться завтра в школу с родителями, когда я почувствовал как что-то схватило меня за икру и треплет. Оглянувшись, я ожидал увидеть бродячую собаку, но там оказался совершенно пустой сугроб снега и больше ничего. Вот когда мне абсолютно полностью дошёл смысл выражения «поджилки трясутся».

Он снова спрашивал, понял ли я его, и я бормотал, что понял. Тогда он переспрашивал всё ли я понял из того, что он сказал, я мямлил, да, всё. Но я не смотрел им в лица, а думал, вот бы Дядя Толик, бывший чемпион области по штанге в полутяжёлом весе пришёл сейчас к колонке за водой… Нет, он так и не пришёл. В тот день я натаскал домой достаточно воды…

И вот теперь в публичном месте, пред лицом довольно переполненного зала, я уселся перед двумя девочками, своими одноклассницами, хотя целиком сознавал неосмотрительность подобного поведения, но поступить иначе никак, почему-то, не мог. Я обернулся к ним в попытке завести разговор сквозь общий предсеансовый галдёж и гам. Однако Лариса хранила упорное молчание и смотрела в сторону, и только Таня отвечала, довольно односложно, прежде чем Лариса обратилась ко мне напрямую: —«Не бегай за мной, а то ребята меня тобою дразнят».

Я не нашёлся что ответить, лишь молча встал и направился к глухой боковой стене под балконом, чтобы зашагать к выходу, унося в груди осколки своего разбитого сердца.

Когда я достиг последних рядов зала, моя чёрная печаль и вовсе обернулась мраком—свет погас для начала сеанса. Чтоб дать глазам свыкнуться с темнотой и не спотыкаться, я опустился на крайнее в ряду сиденье и забыл страдать дальше – ведь шли титры голливудского вестерна Винниту, Вождь Аппачей!.

~ ~ ~

В № 19 по улице Нежинской старика Дузенко уже не было и его четверть хаты населяли теперь две старухи – его вдова и её сестра, приехавшая из села. И в полхате Игната Пилюты осталась лишь его вдова, Пилютиха. Она и носа не показывала из своего логова и ставни окон смотревших на Нежинскую неделями не открывались. Конечно, ей приходилось ходить на Базар, в Нежинский магазин, но мои и её тропы никогда не пересекались…

В феврале Бабу Катю вдруг отвезли в больницу. Наверное, только для меня с моей жизнью разбитой между школой, Клубом, книгами и телеком, это случилось вдруг. Когда стараешься поспеть повсюду, не замечаешь что творится у тебя под носом.

Приходя из школы, я звякал клямкой калитки и взбегал на две ступеньки нашего крылечка, мимо окна Пилютихи, где она стояла в профиль, концы наброшенного на голову, но не завязанного платка свисали чёрным клобуком на черноту остального прикида, рука с угрозой вскинута к стене между её и нашей кухнями. Дома я ронял папку со школьными тетрадями в расселину между раскладным диваном-кроватью и тумбочкой под телевизором и возвращался на кухню пообедать с моими братом-сестрой, если они ещё не ели. Мать и Тётя Люда готовили отдельно для своих семей и Баба Катя ела сготовленное её младшей дочерью вместе со своими младшими внуками, Ирочкой и Валериком, за единственным кухонным столом под стеной между нашей и Дузенкиной частями хаты.

В дневное время по телевизору показывали лишь заставку с застывшим кругом и квадратиками для настройки изображения кручением мелких ручек на задней стенке ящика телевизора. Если круг не кругл, то и лицо диктора сплющится, будто ему Москву долго показывали или наоборот как бы слон на темечко наступил. Поэтому, до начала вещания Всесоюзного Телевидения в пять часов, телевизор не включали и обед протекал под невнятный речитатив Пилютихи за стеной, где временами бубнёж накручивался до воплей, не разобрать о чём.

Потом я уходил в Клуб и, возвращаясь, снова видел Пилютиху, уже в подсветке лампочкой из дальней комнаты, потому что на кухне свет она никогда не включала в своём чёрном противостоянии с ненавистной стеной. Когда все четыре родителя возвращались с работы, Пилютиха добавляла громкости, на что отец обычно морщился и говорил: —«Вот же Геббельс, опять завела свою шарманку!»

Однажды Дядя Толик приставил большую чайную чашку к стене – послушать о чём она там каркает. Я тоже разок прижался ухом к донышку, бубнёж приблизился и звучал уже не за стеной, а внутри белой чашки, но всё так же не поймёшь что. Мать советовала не обращать внимания на полоумную старуху, а Тётя Люда пояснила, что это она нас всех проклинает через стену. Тётка обернулась ко всё той же стене, но с нашей стороны, и раздельно выговорила: —«А чтоб это вот всё тебе же за пазуху».

Не знаю, была ли Пилютиха и впрямь полоумной. Как-то же умудрялась жить одна. В конце войны дочка покинула Конотоп безвозвратно, на всякий, чтоб не прижучили за вольное обращение с офицерами штаба Немецкой роты расквартированными в хате её родителей. Сын Пилютихи, Григорий, получил свои десять лет за какое-то убийство. Муж умер, телевизора нет. Может потому и проклинала, чтобы не ополоуметь…

Баба Катя насчёт Пилютихи ничего не говорила, а только виновато улыбалась. Случались дни, когда она постанывала, но не громче, чем речи Геббельса приглушённые стеной… и вдруг приехала скорая и её увезли в больницу.

Спустя три дня, Бабу Катю привезли обратно и положили на обтянутую дерматином пружинную кушетку, которую отец собрал из остатков прибывшего с Объекта чересчур крупного дивана, и та вписалась под окном кухни, напротив плиты-печки.

Баба Катя никого не узнавала и ни с кем не разговаривала, а только стонала, протяжно и громко. Вечером две наши семьи собрались перед телевизором и закрыли дверь на кухню, чтобы не слышать её стоны и тяжёлый запах. Архипенки перенесли их постели в комнату и она превратилась в спальню на девятерых.

На следующий день опять вызывали «скорую», но её не увезли, а только сделали укол. Баба Катя ненадолго затихла, но вскоре снова начала метаться лёжа на кушетке с одним и тем же криком «А, божечки! А, пробi!» Через пару лет я догадался, что «пробi» это Украинское сокращение от «прости, Боже».