Открыты нижние клапаны. Креномер, дифферентометр и указатель глубины показывают нули. Субъективные ощущения – ничего не меняется. Близкая поверхность водной глади остается там же, где и была раньше.

Минута, две, три, достаточно. Осматриваю берег. Бурлаки и грузчики потрясают вожжами и машут мне продольно. «Не робей, барин, вытащим» – это так я «перевожу» для себя их жестикуляцию. Тут действительно неглубоко. По шею будет.

Начинаю стравливать воздух из тех же цистерн. Медленно, по чуть-чуть. Стараясь сохранять горизонтальное положение.

«Со смертью играю, смел и дерзок мой трюк».

«Нет, страха нет. Страх вьюгой сдуло».

Смеетесь? Да все продумано и рассчитано. Я просто минимизирую положительную плавучесть.

Первый раз в жизни.

Терпеть не могу адреналин! Спокойно. Дифферентометр обнулен. Вода перекатилась через палубу и лижет переднее и боковые стекла. Достаточно. Перекрываю все краны.

Минута, вторая, третья. Положение стабильно. Под стык обруча фонаря вода не сочится. Глубиномер дает минимальное отрицательное показание между нулем и половиной метра. Ну не обижаться же на городского часовщика, доработавшего серийный манометр по моим объяснениям!

Еще три минуты выдержки и наблюдений за приборами, попыток пощупать руками, не течет ли где. Шевелю рычаг откачной помпы и слышу сухой свист – нет воды у днища. Манометры обоих баллонов замерли. Ничего не травит. Беру в рот загубник – пора переходить на дыхание запасенным воздухом. Надуваю мех. Все нормально.

Спаси и сохрани. Пронеси, Господи!

Осмотр берега. Ориентиры. Педали. Ход.

Километр в час. Рулями глубины держу горизонт. Минута, две, три. Циркуляция вправо, доворот влево. Курс прежний, но в обратном направлении. Мимо мостков с Макаровым.

Два километра в час. Держу горизонталь. Фонарь то всплывает, то заглубляется. Ход ровный, ритм держится легко. Господин лейтенант посматривает на часы, а они у него карманные – заметные издалека. Что-то черкает в блокноте, зыркая в мою сторону выпуклым морским глазом. В добрый путь. Прохожу на постоянной скорости. Циркуляция влево, доворот вправо. Три километра в час.

Четыре.

Пять.

Шесть.

Семь… шибче не могу. С трудом выдерживаю трехминутную «дорожку».

Разворот. Теперь – жму изо всех сил. Семь с копейками.

Понял. Спешить на пяти. Ехать – на трех.

Мостки. Продул цистерны, чтобы всплыть, как следует. Причалил. Меня привязали и подождали, пока я разберусь со струбцинами колпака. Поддержали под локоток, когда я выбирался из люка.

Чаю.

* * *

– Петр Семенович! Вы о минах Уайтхеда слышали?

Киваю.

– И как они вам?

Жду, когда угомонится сердце и успокоится дыхание. Понимаете, нет ничего проще, чем назвать отстоем то, лучше чего ты не раз видал. Самонаводящиеся, идущие десятки километров торпеды, обычные в наше время. Догоняющие кого угодно. Но делать их я не умею. Вы думаете, мой долг открыть этому человеку глаза на истинное положение вещей?

– Пока ничего лучшего не придумано.

– А о работах Александровского вам слыхивать не доводилось?

Отрицательно кручу головой. Сам-то, наверное, читал о чем-то, но разве память все удержит?!

И вообще, мне не до разговоров. Я отдыхаю и готовлюсь к первому погружению.

* * *

Я снова в лодке. Фонарь герметизирован. Плавучесть минимальная – принял воду в цистерны так, чтобы одна только рубка-колпак оставалась над поверхностью. И пошел на трех километрах в час.

Рули на погружение. Нырнул. Глубина два метра. Светло, но вода мутная. Еле-еле угадывается нос в трех метрах впереди, остальное же – как в дымке. Надо мной серебрится поверхность воды, по которой пробегают солнечные блики. Все внимание сосредоточено на приборах. Компас, глубиномер, указатель дифферента. Тренируюсь удерживать лодку в горизонтальном положении. Это требует постоянного внимания и согласованной работы двумя рычагами одной рукой. Стараюсь действовать плавно, и это получается.

Мой кораблик сейчас ведет себя как самолет. Только вместо земного притяжения на него действует выталкивающая сила, а вместо крыльев работают рули глубины, загоняющие его под воду.

Двадцать минут «полета». Пройден километр. Разворот и еще двадцать минут хода. Добавляю еще пять в расчете на снос течением и прекращаю вращение винтов. Сближение с поверхностью идет медленно, но вскоре фонарь показывается над водой. Продуваю цистерны, чтобы всплыть, как следует.

Все идет нормально. Палуба уже сухая, а мостки моей пристани совсем даже недалеко. Домой. Как-то я нынче уж очень утомлен. А на берегу ликует клуб любителей подводного плавания. Едва зрители увидели показавшуюся над водой рубку, как тут же рекой полилось вино. Не иначе – шампанское. Я неспешно маневрирую, по-прежнему подпуская воздух в дыхательный мех из баллона. Пока не открыт колпак, дышать в тесном пространстве решительно нечем.

К причалу не подхожу. Задними рулями глубины притапливаю корму, а передними приподнимаю нос и со всех двух километров в час стремительным домкратом вылетаю на берег. Грузчики с бурлаками подхватывают судно и вытаскивают еще дальше, как мы и договаривались. Ругаются, что тяжело и что ухватиться решительно не за что, отчего безвозбранно получают по чарке. Уф-ф! Вымотался так, что ноги буквально подгибаются.

* * *

– Что же, Петр Семенович! Действительно, после показа целый ряд вопросов, возникших у меня поначалу, отпал. Вы ступайте отдыхать, голубчик! На вас просто лица нет, – Степан Осипович уже все понял.

На его глазах потаенное судно продержалось под водой сорок минут и прошло за это время как минимум более километра. Точнее сказать он не может. По моим прикидкам – два.

Увы, скорость я оцениваю тоже манометром, подключенным к трубке Пито. Мне, постоянно и длительно занимавшемуся измерениями, нетрудно оценить точность приборов, которыми приходится пользоваться. С такими погрешностями их смело отнесли бы к классу индикаторов. И расположены они неудобно, да только в той тесноте никуда их не перенесешь. Знаете, где расположен мех, из которого я дышу? У меня на пузе. Зато клапан его наполнения приводить в действие очень удобно: как только почую, что он расширился до упора в подволок и стал меня стеснять – пора отпускать рычажок. Ну да хватит о грустном. Впереди – яичница и сон.

* * *

Теплое солнечное утро обещает знойный день. Но сейчас, пока еще прохладно, я тороплюсь к своему детищу. Красота! Из люка торчат ноги в ботинках и черных флотских штанах.

– Степан Осипович! Вам помочь?

– Будьте любезны левую ногу потяните за коленку.

Пришлось повозиться. Лейтенант Макаров то и дело за что-то цеплялся или застревал, потому что в обратном направлении его позвоночник выгибаться не хотел. Каким-то неведомым образом он прополз на брюхе туда, куда ничего кроме ног поместиться не могло, а перевернуться на спину у него не получалось – не проходило плечо. Наконец, выбрался – помятый и исцарапанный.

– Право, в гробу просторней, чем в этом вашем… ныряльщике. Уж очень он мал.

– Маленький ныряльщик. Хорошее имя. Будете крестным отцом?

– Признаться, милостивый государь, порождение вашего гения мне совершенно не нравится. Если бы не вчерашний показ, я бы не стал тратить время на знакомство со столь убогим сооружением. Тем не менее возражать против фактов невозможно. Объясните, сделайте милость, как же оно все-таки плавает?

– Извольте. Начну с самого начала. В моем распоряжении имелся только мышечный ресурс одного человека. Сорок ватт.

– Что такое этот самый ватт?

– Ватт? – я невольно приостановился, переводя на употребляющиеся нынче меры мощности. – Это чуть больше тысячной доли лошадиной силы. Итак, при скорости один метр в секунду, что для вас привычней выражается понятием двухузлового хода, человек способен преодолевать сопротивление в сорок ньютонов, или четыре килограмма, или десять фунтов. Это немного, если сравнивать с мощностью современных паровых машин. С точки же зрения конструкции судна, чтобы оно хоть как-то могло перемещаться, прежде всего, необходимо позаботиться о минимизации его сечения. Вот этой цели все и подчинено. Отсюда и теснота. Кроме того, уменьшению сопротивления служат и острые обводы, и гладкое покрытие, хорошо скользящее относительно воды.

– Понятно. Ну а что касается остальных элементов конструкции. Дайте, пожалуйста, пояснений, Петр Семенович, – Макаров указал на рули глубины.

– Любой предмет в воде может или плавать, или тонуть. Иными словами, он либо расположится у поверхности, либо достигнет дна. Уравновесить его так, чтобы он оказался посередине – чрезвычайно трудоемко. Иными словами, удержать судно на заданной глубине можно только прикладывая усилия.

Разумеется, для этого можно применить разные способы. Принимать и откачивать воду из балластной емкости, что первым приходит в голову, или использовать напор набегающего потока, меняя угол крыльев-плавников, для чего обязательно требуется движение. Второй вариант мне показался удобней, потому что не требует расхода сжатого воздуха. Вы ведь помните, скольких трудов нам стоило его закачать вчера. С другой стороны, если требуется подождать, скажем, скрадывая неприятеля, лодка может это сделать и на минимальной глубине и скорости у самой кромки воды, но под ее поверхностью – тихонько кружить на самом малом ходу.

Как вы понимаете, я оставлял ничтожную положительную плавучесть, чтобы, случись что, обязательно всплыть самоходом.

Хорошо разговаривать с таким собеседником. Он наверняка разобрался с моими чертежами – помню, как просил Варюнделя отнести гостю альбом и папку. Детали ему известны и понятны. А, судя по некоторой задумчивости во взгляде, он уже мысленно сгибает корпус из котельного железа. Ну да, развертку я в общем виде рисовал и в папке этот рисунок имеется. За счет выигрыша в толщине материала, стороны поперечного сечения уменьшаются еще примерно на десять сантиметров каждая.

– А скажите, Петр Семенович. Кроме мускульной силы вы не думали привести лодку в движение ничем другим? – будущий беспокойный адмирал и сейчас весьма настойчив.

– Двигатель, работающий от электричества, был бы очень хорош, но достаточно емкого источника тока для него еще не изобрели. Для машин же, использующих тепло от сгорания топлива, требуется брать с собой запас окислителя. Думаю, чистый кислород в столитровом баллоне под давлением атмосфер в семьдесят, обеспечил бы работу машины, развивающей приличную мощность в течение весьма длительного времени. Я не имею в виду плавание, поход или рейд, но для вылазки в порт или прохода на место стоянки неприятельского флота этого может оказаться достаточно. Знаете, Степан Осипович, задача эта нетривиальная, и, признаюсь, мне и в голову не пришло задуматься о ее решении. К войне применить иной двигатель я не в силах, поэтому ограничился пределами возможного.

– Надо же! А я ведь полагал, что новостями вы совершенно не интересуетесь. Тоже почуяли запах пороха, доносящийся с Балкан? – Вот незадача! Как я проговорился о своей осведомленности. Но, видно, для флотского офицера мое предположение очевидно.

Потом мы крепко посидели над чертежами, переводя их в металл. Знаете, сотрудничать с прекрасным инженером, знающим современные технологии, – одно удовольствие. Мы не меняли ничего принципиально, но конструкции кранов и клапанов, приборы и люк-рубка, даже порядок сборки – все это не было забыто. Вопросы балансировки и остойчивости тоже постоянно принимались во внимание.

В результате кораблик похудел и, словно сыпью, покрылся полукруглыми шляпками заклепок. Нет, строить его было решительно негде и средствами для этого мы не располагали – просто получали удовольствие, осмысливая воплощение замысла «потаенного судна». Вскоре Макаров уехал, не сказав мне ничего определенного.