Читать книгу «Майская свадьба» онлайн полностью📖 — Роксаны Гедеон — MyBook.
image
cover

Кантэн говорил горячо, взволнованно, и мне было приятно слышать такую искренность в голосе. Мы сидели в тени полотняного навеса, вдалеке виднелись дома поселка Гран-Ривьер, а на синих волнах океана, простиравшегося перед нами, качались многочисленные рыбацкие лодки. Я часто проводила время здесь, на пляже, усыпанном диковинным для меня черным вулканическим песком. Обычно утром, после завтрака, я брала книгу, корзинку с едой и садилась в портшез – этот способ передвижения порекомендовал мне Воклер, потому что дороги в этой части острова были почти непроходимы, и езда в повозке грозила неприятностями. Портшез доставляли на берег два раба; еще несколько негров приносили сюда плетеные стулья и устанавливали нечто вроде шатра. После этого я могла до вечера гулять по лагуне, смотреть на больших морских крабов, зарывать босые ноги в черный песок, шлепать по кристально чистой, теплой, как чай, воде, и находиться вдали от хозяйственной суеты фермы.

Лагуну со всех сторон окружали известняковые утесы. На юге возвышались суровые склоны вулкана Монтань-Пеле, а на севере открывалась прекрасная панорама океанского пролива и далекого берега Сан-Доминго.

Кантэн часто сопровождал меня и развлекал беседой. Мы даже вместе обедали: распаковывали корзину, которую для меня собирали на кухне Шароле, и я щедро делилась с ним кусками запеченного лангуста, жареной ягнятиной и очищенными тропическими фруктами, которых здесь было полное изобилие.

Сейчас индеец сидел рядом со мной прямо на земле, скрестив ноги по-турецки. Мы болтали о том о сем, и, услышав об его желании выучиться на адвоката, я прониклась к нему уважением.

– В Париже легко можно получить образование, которое ты хочешь,  – произнесла я, – там есть Сорбонна – старинный университет. Там есть коллеж Луи-ле-Гран и еще много всяких пансионов. Но для учебы нужны деньги. И я не знаю, принимают ли туда индейцев…

– Да. Моя кожа – самое большое препятствие.

– Не огорчайся. Я возьму тебя в Париж. Ведь я поеду туда, как только… ну, словом, как только все закончится.

До родов мне осталось не больше недели. Я слегка волновалась, но увещевания Маргариты значительно уменьшали это волнение. «Вы молоды и здоровы, мадемуазель, ну, а то, что вы очень молоденькая, так это ничего. Для ребенка это даже лучше. Вам привезут врача…» Хороший врач, которого рекомендовал мне отец, жил в военном гарнизоне, в крепости Фор-де-Франс, и мадемуазель Дюран еще вчера поехала туда, чтобы обо всем договориться.

– Вы так добры, мадам. Для меня вы просто светлый ангел.

Кантэн улыбнулся мне широкой улыбкой, сделавшей красивым его загорелое худощавое лицо.

– Я тоже довольна тобой. Благодаря тебе я хоть чуть-чуть буду знать английский…

Он действительно учил меня английскому и рассказывал мне о Мартинике удивительные вещи. Его предки были из племени кариба, того самого, что когда-то жило на этом острове и называло его Мадинина – «Цветущая». С тех пор, как сюда прибыл Колумб, в жизни кариба произошли большие изменения: большинство индейцев приняло христианство и отказалось от варварских обычаев людоедства, но были и те, что не покорились и долго еще демонстрировали европейцам свирепость своего нрава. По словам Кантэна, известняковая скала, возвышающаяся возле Сен-Пьера, по той причине называется Томбе-де-Караиб – Могила Кариба – что здесь покончил с собой последний вождь этого племени.

–– Он бросился со скалы вниз, на камни. Так поступали все кариба, которые не хотели признать власть белых.

–– А ты? Как получилось так, что отец Лавалетт уделял тебе столько внимания?

Память об этом священнике сохранялась на Мартинике повсюду. Кантэн упоминал его к месту и не к месту и относился к изгнанному иезуиту с почтительностью и сочувствием. Вот и сейчас, едва я упомянула это имя, на лице индейца мелькнуло страдание.

–– Он уделял внимание не только мне, но и всем моим соплеменникам. И не только он… Все его помощники в миссии Сен-Луи защищали нас, учили христианству, грамоте и музыке.

–– Что это за миссия, о которой ты все время говоришь?

–– Иезуитское поселение возле деревни Ле Прешер. Орден Иисуса строил там рай на земле, я так понимаю…

–– Рай на земле?

Он взглянул на меня крайне серьезно:

–– Да. Но ничего у монахов не вышло. И не могло выйти, потому что рай на земле невозможен. Это, должно быть, была дерзость против Бога.

В рассказе Кантэна я, впрочем, не усмотрела ничего дерзкого. Оказывается, в течение почти половины столетия миссия Сен-Луи выполняла на острове задачу по христианизации индейцев. Иезуиты отнюдь не превращали туземцев в рабов, как это обычно делали белые плантаторы, и не нарушали их привычного уклада жизни. Они обучили их выращивать на Мартинике сахар, какао, кофе, индиго, бананы – плантациям миссии не было видно ни конца, ни края. Индейцы-христиане вместе трудились на общественных полях, все плоды их труда поступали в хранилища, из которых каждый потом получал свою долю. На территории миссии был возведен красивый храм, действовали школа, аптека, больница, прядильня, где работали старые женщины… Но эта обитель справедливости и покоя была обречена на гибель, по словам Кантэна, в тот день, когда глава местных иезуитов, отец Лавалетт, решил нарушить замкнутость миссии и начать торговлю.

–– Выращенного было так много, что склады просто ломились от товаров. Отец Лавалетт взялся нагружать корабли и отправлять их во Францию. Поначалу все шло хорошо, но потом его опутали своими кознями какие-то ростовщики.

–– Ростовщики?

–– Да. Они стали часто наезжать сюда и предлагали ему деньги. Он взял заем и собирался вернуть долг, но в одно ужасное лето все корабли миссии были захвачены англичанами8. – Кантэн трудно глотнул. – Долги были ужасны. Отец Лавалетт оказался под судом. А потом… потом миссию разгромили. Земли поделили между собой, а всех, кто там жил, превратили в рабов.

То, что я узнала, произвело на меня удручающее впечатление. Я никогда глубоко не размышляла над вопросами веры, и Орден иезуитов занимал меня меньше всего. Но то, что поведал Кантэн, показалось мне возмутительным. Белые люди, христиане, выглядели в свете этого рассказа рвачами, одержимыми жаждой наживы. И я впервые слышала о том, что иезуиты, которых во Франции принято было предавать проклятиям, заслужили в Новом Свете столько добрых слов.

–– Но ведь Орден потом вообще изгнали из Франции, – произнесла я вопросительным тоном. – Неужели за какие-то долги отца Лавалетта?

Кантэн встрепенулся:

–– Да. Как ни странно, именно за это. Парижский парламент принял такое постановление, а король его подписал.

–– Но ведь это несправедливо, – сказала я. – За долги одного человека разрушить Орден? Это даже глупо.

Кантэн покачал головой:

–– Нет. Очевидно, не глупо.

–– Ты хочешь сказать, кому-то это нужно было?

–– Кому нужно? – горячо воскликнул Кантэн. – Да хотя бы тем ростовщикам, что опутали моего покровителя. Я убежден, что они сделали это нарочно. И остались в выигрыше, потому что прибрали к рукам все, что принадлежало в Новом Свете Ордену Иисуса.

Я вспомнила красавца, которого повстречала в Сен-Пьере. Рене Клавьер – кажется, так он представился? Он назвал себя простым торговцем, но выглядел увереннее, чем любой принц крови. Мне захотелось спросить у Кантэна, не знает ли он, что означает то украшение, которое я заметила у этого человека с тыльной стороны камзола, но потом передумала. Было уже три часа пополудни. Надо было возвращаться домой и выслушать новости от мадемуазель Дюран.

Новости, впрочем, она принесла неутешительные. Во-первых, во время своего путешествия она угодила в какую-то яму и вывихнула ногу; во-вторых, врач не обещал, что приедет, потому что ему на руки свалился влиятельный пациент: сам комендант форта слег в постель с внезапной болезнью почек.

–– Остается только одно средство, – сказала мадемуазель Дюран, – вы должны сами отправиться в Фор-де-Франс и остаться в крепости до родов. Вам подготовят хорошую комнату.

–– Но там же, наверное, ужасно беспокойно? Эти солдаты…

–– Вряд ли они побеспокоят вас. Форт велик, и для вас удастся найти тихое местечко. – Помолчав, она веско добавила: – Лучше всего ехать прямо сейчас. Дорога неблизкая. Сегодня мы доберемся до Сен-Пьера и там заночуем, а завтра проделаем вторую половину пути.

Я была растеряна. В мои планы не входило вот так сразу покинуть усадьбу Шароле. Да и Маргарита отсутствовала: как на грех, отправилась за покупками в Гран-Ривьер… и это я сама ее послала туда, потому что мне страх как захотелось рыбы.

–– Маргариты нет, – сказала я в раздумьях. – Да и кто повезет меня? Ничего ведь не готово.

–– Я умею управлять повозкой. А Маргарита прибудет туда сразу, как только сможет.

Поколебавшись немного, я согласилась с ней. Конечно, находиться столь долгое время в обществе мадемуазель Дюран не казалось мне заманчивым, но остаться накануне родов вообще без врачебной помощи страшило больше. Я наспех собрала самые необходимые вещи и полчаса спустя уже ехала в повозке по направлению к столице острова.

4

Дорога шла вниз, теряясь среди тропических рощ. Листья манговых деревьев, усыпанные в это время года крупными пахучими плодами, омытые многочисленными ливнями, умиротворяюще шелестели над головой. По сиреневой дымке, окутавшей раскидистые кроны, было ясно, что приближается ночь. Вечера на Мартинике как такового не было, и ночь не наступала, а просто падала на землю, мгновенно погружала природу в сладостную дымку сна.

Я сидела молча, предаваясь приятным мечтам. У меня будет ребенок, и будет очень скоро… Страшно, конечно, немного, но я согласна поволноваться и потерпеть. Через несколько дней я снова стану стройной и красивой, моя походка приобретет прежнюю легкость, а фигура – грациозность и изящество. Может быть, в меня кто-нибудь влюбится, и я влюблюсь в него…

Меня клонило в сон, но мадемуазель Дюран не давала мне забыться. По какой-то причине она подробно рассказывала мне о своем прошлом, в частности – о том, как ей довелось служить сиделкой у смертного одра Вольтера, и о том, что ни за какие сокровища мира она больше не согласится присматривать за безбожником. Агония Вольтера будто бы была ужасна. Его крики разносились по всему кварталу; в предсмертном ужасе он хватал за горло своего врача и обещал ему половину состояния, если тот продлит ему жизнь хотя бы на полгода, чтобы дать ему возможность исправиться, – иначе его ждет ад, кромешный ад! Когда же до его сведения довели, что продлить жизнь никак невозможно, Вольтер решил отказаться от Причастия, чтобы, дескать, не наживать себе в аду еще одного врага – дьявола.

Я слушала это вполуха, потому что Вольтер был мне сейчас безразличен, но когда она в третий раз повторила, как важно для меня быть послушной дочерью своего отца и загладить грехи, которые я перед ним совершила, я решила отреагировать.

–– К чему вы ведете такие речи, мадемуазель Дюран? Кто возложил на вас обязанность поучать меня?

– На меня возложено много обязанностей, мадемуазель де Тальмон, – отвечала она, – о некоторых из них вы даже не знаете.

– Какие же это обязанности? – все еще беспечно поинтересовалась я.

– По уходу за вами.

– А точнее?

Она обернулась ко мне, воинственно расправив плечи.

– Я должна буду позаботиться о вашем ребенке, если вам угодно точнее.

– Вы? – Я улыбнулась, но щемящая тревога уже завладела мной, и я невольно прижала руки к животу. – Каким же образом?

– Ваш отец поручил мне пристроить его в подходящую семью.

Мне показалось, что эта странная дама лишилась рассудка. Она несет какой-то вздор. Или, может быть, я неправильно ее поняла?

– Что значит «пристроить»?

– На воспитание.

– Вы, наверное, сошли с ума, – сказала я. – Мой ребенок не сирота, и только я буду его воспитывать.

– Это совсем не так, мадемуазель де Тальмон. Вы вернетесь в Париж.

– А он? Ребенок?

– Он останется здесь.

– Не понимаю, как это может быть.

– Ваш ребенок останется на Мартинике. Ваш отец не допускает даже мысли, что вы вернетесь во Францию с незаконнорожденным ребенком на руках.

– Вы… вы хотите сказать, что разлучите нас?

– С того мгновения, как он родится. Ваш отец дал мне предписания, которые не допускают двойных толкований. Есть даже семья, готовая принять ваше дитя на воспитание.

У меня во рту все пересохло. Я вздрогнула, пытаясь осмыслить то, что услышала.

– По какому праву? – воскликнула я. – Вы не посмеете прикоснуться к моему ребенку!

– Если вы будете упрямиться, то…

– Что «то»?

– Мне поручено просить помощи или у Воклера, или у солдат в форте.

– Ах вот как! – прошептала я в ужасе. – Так вот почему вы везете меня туда!

Я поняла, что попалась в ловушку. Подлая мадемуазель Дюран, она одурачила меня и лишила поддержки даже Маргариты!

– Вот черт! – воскликнула я в негодовании. – Остановись сейчас же!.. Стой!

Вместо ответа она хлестнула лошадей, и от неожиданного рывка я упала на спину, больно ушибив плечо. Внутри меня словно что-то надорвалось.

– Проклятая старуха! – вырвался у меня возглас. – Заставить меня родить раньше времени тебе тоже приказано, да?

Я понимала, что с ней не справлюсь: она была выше и сильнее меня, к тому же я была на сносях. Но радостное, почти торжествующее восклицание сорвалось у меня с губ, когда я вспомнила, что у нее вывихнута нога. Как вовремя случилась с ней эта беда!

Я не размышляла более. Изловчившись, насколько это позволяла мне раздавшаяся фигура, я соскользнула с повозки – благо, что моя спутница еще не выжила из ума и опасалась погонять лошадей слишком сильно. Спотыкаясь и прижимая руки к животу, я побежала к лесу.

Мадемуазель Дюран, очевидно, не ожидала такого маневра с моей стороны: я успела углубиться в лес на добрых тридцать шагов, прежде чем услышала сзади отчаянный крик старой девы:

– Стойте! Принцу де Тальмону все станет известно!

– Можно подумать, этим ты меня испугаешь, – отвечала я громко, лихорадочно пробираясь между деревьями.

Потом я вспомнила, что Дюран идет очень медленно, и мне пришла в голову мысль беречь силы, потому что от ходьбы я очень уставала. К тому же внутри меня от толчка и бега было что-то нарушено, надорвано. Я чувствовала, что это так.

Я не могла сейчас ориентироваться на местности и лишь предполагала, что ферма Шароле находится где-то в западной стороне. Там, где совсем недавно садилось солнце… Я рассчитывала добраться туда пешком и подобрала юбки, чтобы они не цеплялись за колючки.

– Стойте, – стонала сзади мадемуазель Дюран, – из-за вас я лишусь вознаграждения. Как я тогда оплачу дорогу во Францию?

– Да хоть бы ты тут и навсегда пропала, мерзавка!

Мы шли так десять-двенадцать минут, до тех пор, пока я, обернувшись, не заметила с испугом, что расстояние между нами значительно сократилось. Я побежала вперед, опасаясь, что она меня схватит.

– Мадемуазель! – закричала она, ковыляя следом. – Сейчас станет совсем темно. Вас здесь съедят дикие звери!

Мороз пробежал у меня по коже, но я ничего не ответила и не остановилась.

Куча поваленных бурей деревьев преградила мне дорогу. Осторожно пробираясь через бурелом, я поняла, что здесь мадемуазель Дюран пройти не удастся. Вскорости, проковыляв еще какое-то время, я перестала слышать позади себя стоны и возгласы.

– Эй! – осторожно крикнула я в непроглядную темень. Мой крик замер на кронах деревьев, оставшись без ответа.

– Ну, – прошептала я, стараясь отдышаться, – эта старуха, кажется, отстала. Надеюсь на это…

Какое-то время я простояла в нерешительности, растерянная и подавленная. Я ощущала, как что-то струится у меня по ногам, и знала по рассказам Маргариты, что это околоплодные воды. Что же будет? Потом я сообразила, что мадемуазель Дюран может вернуться и привести помощь. Надо идти вперед…

Было темно, как в аду. В воздухе слышался странный жуткий свист, шипение, шуршание, повизгивание, даже старческое кряхтение, и от этих звуков мне становилось тошно. Здешние места мне были незнакомы. Я уже осознала, что возвращаться в усадьбу для меня так же опасно, как и ехать в форт.

Корявое раскидистое дерево, ветки которого я заметила слишком поздно, впилось колючками мне в платье, больно оцарапало щеки. Я вскрикнула.

– Ах, Боже мой! – сказала я сквозь слезы. – Это невыносимо!

Одежду мне так и не удалось отцепить, и я в сердцах рванула платье, оборвав себе весь подол. Заплакав, я побрела дальше. Какое ужасное положение! Где я найду приют в эту ночь?

Мне встретился водопад, ниспадающий со скалы. Я не столько увидела его в темноте, сколько услышала его шум; наощупь, скользя руками по заросшим мхом камням, я нашла холодную струю воды и умылась. Затем напилась, глотая воду с какой-то судорожной жадностью. Я бы пила еще дольше, но мне было страшно долго стоять в одной позе: в это время кто-то мог напасть на меня сзади. Кроме диких животных, на Мартинике было полно всяких злых духов – по крайней мере, рабыни в Шароле без конца судачили об этом.

– Пресвятая Дева, как же мне страшно!

Я не понимала, куда иду, и брела, брела наугад, насилу переставляя ноги. Сердце у меня сжималось. Предчувствие говорило мне, что роды застанут меня не через неделю, а уже сейчас, этой ночью. Может быть, в эту минуту…

5

–– Нужно было повернуть немного вправо, – прошептала я, – да-да, немного вправо! Там, кажется, дорога полегче…

Я осторожно стала спускаться по склону. Здесь лес был реже, и сквозь щели между деревьями лился лунный свет. Я цеплялась за стволы и ветки, боясь упасть, – земля была влажная после недавнего ливня, и мои туфли с гладкой подошвой очень скользили. Как устали у меня ноги… Непреодолимая сила тянула меня к земле; я думала о том, как было бы хорошо, если бы я хоть на полчаса прилегла. А то бы и заснула.

Ребенок круто повернулся во мне, и его движения вызвали во мне не приятные ощущения, к которым я уже привыкла, – напротив, резкая боль заставила меня согнуться.

– О Господи! – проговорила я, переводя дыхание.

Боль исчезла так же внезапно, как и появилась, но потом стала возникать периодически. Чем больше и быстрее я шла, тем чаще повторялись приступы боли, тем дольше и пронзительнее они становились.

На лбу у меня выступил пот, я тяжело дышала, едва успевая переводить дыхание, которое сковывалось болями, мучившими меня теперь почти каждую минуту.

– К-кажется, – прошептала я, с трудом выговаривая слова, – это уже начинается.

Меня обуял страх. То, что вот-вот должно было произойти, представлялось мне совсем не таким, каким сейчас было. Родить ребенка здесь, в этом диком лесу, где, чего доброго, ползают змеи? Нет, это было бы слишком ужасно!

Забывшись, я слабым голосом звала Маргариту, Нунчу и даже так мало известную мне мать, потом мои губы назвали и имя мадемуазель Дюран, но – увы! – никто из этих людей не мог оказаться поблизости.

Тело с трудом повиновалось мне, я хотела кричать, кричать громко, но боялась собственного крика – мало ли каких зверей он мог призвать сюда, в чащу?

– Боже, ну когда же этому будет конец? – простонала я, сгибаясь едва ли не вдвое.

От боли я искусала себе губы, но самые сильные страдания доставляла не боль, а те короткие промежутки затишья, когда я с ужасом прислушивалась к происходящему во мне и ожидала новых мучений.

Я медленно выпрямилась, чувствуя, как струйка крови из прокушенной губы стекает у меня по подбородку, и с изумлением заметила, что лес находится уже за моей спиной, а я сама стою на посевах чьей-то кофейной плантации.

Боль на некоторое время, кажется, оставила меня, и я могла передохнуть. Схватившись руками за ствол ближайшей пальмы, я ощущала, как мои ноги подкашиваются и я оседаю на землю. Идти до домика, видневшегося на горизонте, у меня уже не было сил.

Время, похоже, близилось к полуночи. С неба на меня равнодушно взирала луна. Мне тоже на какой-то миг стало все безразлично. Я замерла в неподвижности, как истукан, обхватив руками дерево.

Я просидела несколько минут, не в силах пошевелиться и с безумной радостью осознавая, что боль не возвращается. Значит, есть надежда, что мне удастся дойти до какого-нибудь жилища.

Вдруг чьи-то голоса раздались поблизости. Деревья скрывали фигуры незнакомцев, но я ясно слышала разговор, из которого заключила, что они осматривают окрестности.

– Посмотри там, в лощине, – произнес властный мужской голос, – нам не нужны соглядатаи.

– Хорошо, господин Пьомбино, – отвечала женщина.

– Напрасно ты так беспокоишься, – сказал другой мужчина по-итальянски. – У властей есть другие заботы, кроме как наблюдать за нами.

– Я знаю, что говорю! За некоторые дела мне грозит виселица, так что надо быть начеку.

– Ты преувеличиваешь.

– Заткнись! Вы должны выполнять то, что вам сказано.

– Смотри, смотри! – закричал мужчина. – Куда это бросился наш Вуайю?