Йогурты

Вот уже неделю не умолкал дождь. Скучные, пасмурные дни сменяли один другой. Постоянно хотелось спать, поменьше двигаться и не выходить из казармы. Уже в третий раз перечитываю Швейка, выбираю самые смешные отрывки из похождений бравого солдата. Через несколько часов снова придётся залечь в мокрой траве самари́йского холма, дрожать от холода, вслушиваться в тишину и спрашивать себя: «Зачем я здесь?» Швейк бы ответил: «Чтобы защищать себя». Логично.

Мне казалось, что кормили нас неплохо: мясо, овощи, пи́ты, тхи́на, кофе, чай, какие-то крекеры. Однако не все товарищи были со мной согласны. Израильский резервист готов терпеть отвратительную погоду, недосып, сырость и даже насморк, но только не плохое питание.

Недовольство приняло форму стихийного бунта.

– Я уже покакать два дня не могу, пытаюсь, тужусь, но ничего не выходит. Без кефира

у меня запор, – жаловался Шму́лик.

– Не желаю видеть вашу пресную, ашкена́зскую еду. Трудно куркумы, базилика, паприки в салат добавить? Как вы, убогие, живёте без острого, красного перца? А где петрушка, где кинза?! – орал смуглый Меир.

На крики сбежалась вся база, некоторые оставили наблюдательные посты.

– Уже три дня сидим без «ми́лки», «дже́ли», даже шоколадную пасту стали выдавать одну на два стола. И не привозите мне клубничные йогурты, я люблю ананасовые! – кидался с кулаками на интенданта рыжий кибу́цник. Командир базы бесстрашно выступил вперёд, сложил пальцы щепотью (рэ́га), попросил тишины:

– Ситуация такая. Поставщики, тыловые крысы, боятся пробираться к нам под обстрелами. Но не надо ки́пеша, я уже высылаю в ближайшее поселение взвод солдат в сопровождении танка. Обещаю, йогурты к ужину будут…

И посмотрев на рыжего, добавил: «ананасовые тоже».

Верблюд

Израильско-египетская граница. На одной стороне дороги мы, на другой – они. И где-то посередине выходцы великой и страшной Аравийской пустыни, цыганообразные бедуины. Гордые созерцатели ночных звёзд, равнодушные к постоянно меняющейся моде, бедуины верны своей белой тунике и куфие уже тысячи лет. Вот только бродить по пустыне и смываться после набега удобней в кроссовках.

Демократические преобразования также обошли стороной уклад древних племен. Шейхов не выбирают – шейхами рождаются.

Бедуины безошибочно определяют заминированные участки на своей территории. Кстати, благодаря чутью одного из сынов пустыни, который заметил замаскированную мину, автор этих строк вполне живой, при всех своих конечностях, сидит и подшучивает над гордым народом.

По примятой травинке, надломанной веточке, фантазия, помноженная на интуицию и дедуктивный метод, воссоздаёт вполне осязаемое прошлое.

Однако не кочевники герои моего рассказа, а Camelus dromedarius, по-нашему – одногорбый верблюд, верный, незаменимый друг обитателей пустыни. Бедуины эксплуатируют своего друга по полной. Верблюд – транспортное, гужевое средство, источник молока, мяса, шерсти, и даже умирая, завещает свою шкуру порезать на ремни. Забыл добавить: нашему герою и своего помета не жалко, пользуйтесь на здоровье, отапливайте шатры.

К нам на армейскую базу повадилось лицо знаменитого табачного бренда. Впрочем, какое там лицо, морда, причём наглючая. Ребята его жалели, подкармливали хлебом, овощами, давали водички. Вскоре дромадер стал проявлять свой капризно-свирепый нрав. Уже от морковки нос воротит, хлеба мало принесли, вода не из того ведра. Когда ему не нравилось угощение, кэмел орал, плевал в своих кормильцев и норовил укусить. Мы призадумались, как быть в такой сложной ситуации? Все знают слова мудрого Лиса про ответственность за тех, кого… Но позволить какой-то скотине терроризировать военный лагерь? Потомки царя Соломона приняли решение в стиле своего предка: в ворота одногорбого не впускать, но продолжать кормить, через забор. Однако мы забыли, что верблюд бедуинский, поэтому умеет сливаться с окружающей средой и терпеливо сидеть в засаде. Как только ворота открывались, он со всей своей пятисоткилограммовой дури, словно спринтер, мчался в образовавшуюся брешь, сметая на своём пути все преграды. И порезвее испанского быка, сбежавшего с корриды, со страшным криком преследовал несчастных двуногих. Терпению пришёл конец, да и слыхано ли, чтобы какой-то парнокопытный так издевался над хорошо вооружёнными людьми.

– Застрелить, гада! – кричали потерявшие терпение представители израильской военщины.

Командир, впрочем, права на отстрел взбесившегося зверя не дал:

– Верблюд, он хоть и сукин сын, но он не наш сукин сын. Не имеем права. Предлагаю найти его хозяев.

– И их пристрелить? – оживился вернувшийся из отпуска сержант Гросс, брезгливо вытиравший мокрой салфеткой оплеванную парадную форму. Офицер в ответ лишь вздохнул.

На переговоры с хозяевами пустыни отправили самых сдержанных и воспитанных солдат.

Нас принял шейх, предложил кофеёк с кардамоном, томящийся на маленьком огне часов десять кряду. Хотя это не кофе, а самая жестокая проверка сердечно-сосудистой системы. После такой чашечки от шума ударов собственного сердца можно оглохнуть. Выслушав суть дела, патриарх развёл руками:

– Я не знаю, чей это верблюд.

– Если он не ваш, значит мы его пристрелим. Отомстим за искусанных и затоптанных товарищей, – обрадовался мстительный Гросс.

– Шейх, мы пришли, проявив уважение. На задней ноге верблюда ваше тавро. Реши проблему, и никто не умрет, – произнёс я с вежливой улыбкой. Патриарх посмотрел на меня своим колючим взглядом, еле заметно кивнул головой и прикрыл веки.

Аудиенция закончилась.

Прошло несколько спокойных дней. Всё как обычно: засады, погони за контрабандистами, сопровождение суданских беженцев. Жизнь текла размеренно и благородно, как и положено в пустыне. И вот снова появилось оно, измученное, еле передвигающее ноги животное, и жалобно засунуло в проём ворот обиженную морду.

Я подошёл к нему: «Ну, что брат, вижу досталось тебе. Сам виноват. Стоять здесь и не шалить, сейчас принесу хлебушка».

Бедуин

На Ближнем Востоке у нас немного друзей. Вернее, меньше, чем немного. А те, кто есть, не друзья, а союзники. Союзы, например, с бедуинами, держатся на взаимовыгодных условиях. Государство Израиль предоставляет бедуинам особые социальные условия, медицинское обслуживание, возможность получения высшего образования. Сыны пустыни дают стране лучших следопытов, разведчиков, проводников (примерно четверть бедуинов служит в армии, в боевых частях на добровольных началах), а также наркотики, сигареты и, до недавнего времени, беженцев из Африки и проституток из бывшего Союза.

Бедуинский народ состоит из племён и кланов, разительно отличающихся друг от друга. Северные бедуины по укладу жизни, традициям и культуре совершенно не похожи на южных. Разница примерно такая, как между ашкена́зами, евреями-выходцами из Европы, и сефа́рдами – тоже евреями, но выходцами с Ближнего Востока.

Однажды в армии я увидел, как мне показалось, «нашего» человека – коренастого, светлокожего, русого, спокойного тридцатилетнего лейтенанта.

На радостях я подошёл, заговорил с ним по-русски. Он извинился и с арабским акцентом на иврите сказал, что к сожалению, не говорит на языке Чехова.

Он рассказал про свою семью: двух жён, троих детей. Не спешите его осуждать. Да, у него две жены, но ни одной любовницы не было и не будет. Нравится женщина, можешь ей построить дом или отдельную комнату – женись! Чем больше жён, тем выше социальный статус. На вопрос: «Возьмёшь ли третью?» лейтенант переменился в лице: «Хас вехали́ла! (Ни в коем случае). В доме нездоровая конкуренция.  Здесь я всего одну неделю, слава Создателю, а дома – целых семь дней!».

Сала́м обычно держался от всех поодаль, его сторонились, он делал вид, что ему безразлично. Но мне он всегда улыбался, чувствовал уважение и искреннюю симпатию. При встрече бедуин двумя руками крепко сжимал мою ладонь.

Какое-то время он не появлялся, а время было неспокойное, интифада в самом разгаре. Бедуины, как правило, на самых опасных заданиях.

Вскоре я узнал, что Салам тяжело ранен – подорвался на самодельной мине. Теперь за ним ухаживают две жены-красавицы (судя по их огромным блестящим глазам), каждой из которых он построил дом или комнату.

Замкнутое пространство

Иногда вспоминаю сказочные ночи Самарии. Пейзаж, словно сошедший с самой знаменитой картины Ван-Гога. Ультрамариновое небо закручивается в спираль, пульсирующие звёзды и луна подают знаки, которые мы не в силах понять. А вдали угадываются очертания тревожно замершего посёлка.

Наши далёкие предки, спасаясь от духоты жаркого лета, поднимались на плоские крыши и смотрели в тёмные бездны бескрайнего неба. Они следили за движениями колесниц звездного воинства, неисчислимыми стадами облаков и высматривали небесного Пастуха, надеясь получить от Него благословение…

В полночь нас привезли к блокпосту, окружённому забором из колючей проволоки. Внутри возвышалась шестиметровая башня.

«Идите наверх. Следить внимательно. Ни при каких обстоятельствах не спускаться вниз, не подниматься на крышу. Ребята из ШАБА́Ка сообщили, что появился снайпер и пока его не нашли – надлежит быть крайне осторожными. Обзор неполный, поэтому слепая зона может быть заминирована. Через 5 часов вас сменят. Связь как обычно».

По внутренней лестнице мы поднялись в небольшую комнату с двумя маленькими оконцами, зарешечёнными металлическими прутьями.

Мой напарник, с которым я практически не был знаком, беспокойно осмотрел давящую камеру.

– Ме́ир, – протянул руку солдат. – Офицер полиции, капитан. Живу в Беэ́р-Ше́ве.

Я назвал своё имя и пожал его холодную ладонь.

Впереди ещё вся ночь, за разговором время летит быстро. Правда, я умею целыми днями молчать и часами сидеть, неподвижно уставившись в одну точку. Но марокканский еврей Меир совсем другой: беспокойный и вёрткий.

Он сбивчиво рассказывал о своей жене, о двух маленьких девочках, без которых не может жить, вытащил из кошелька их фотографию, показал.

Я видел, что с Меиром происходит неладное. Руки его подрагивали, голос дрожал, он судорожно пытался втянуть густой воздух, шлёпал ладонью себя по груди, подходил вплотную к окошку и жадно дышал.

Вдруг он закричал:

– Стоять! Что ты тут делаешь?!

Похоже, у нас гость.

– Я живу здесь. Возвращаюсь с работы. Жена и дети дома ждут, – на ломаном иврите сказал палестинец.

– Жди до утра! Блокпост закрыт! – объяснил капитан.

Палестинец мне не понравился, что-то не так. Сумки нет, одежда модная, внимательно смотрит по сторонам. Обычно местные спорят, ругаются, а этот тихо ушёл в темноту. Может, у меня паранойя, ведь мы не пустили молодого отца к жене и детям.

Тем временем Меиру стало совсем плохо, он постанывал и бил кулаками в тяжелую стену.

– Что с тобой? – спросил я.

– Всё давит, у меня боязнь замкнутого пространства. Чувствую, ещё немного и сойду с ума. Попроси помощи.