Тот, который не стрелял

Иногда самодовольно думаю, что кровавые мальчики не тревожат мой душевный покой и мне не нужно обращаться к психологу, а всё потому, что три года назад не нажал на курок…

Однако не будем забегать вперёд.

Свежее самарийское утро не омрачали даже бензиновые испарения автозаправки, на которую мы заехали прикупить всё, что радует солдата: холодную колу, шоколад, сигареты.

Не успели выпить кофе, как началась какая-то сумятица, бородатый человек в вязанной кипе что-то кричал и держался за плечо.

Мгновенно лязгнули затворы, щёлкнули предохранители автоматов, наставленные на испуганное пятящееся создание, выронившее столовый нож.

«Нет проблем. Сейчас возьму его…», – я не успел договорить. Одиночные выстрелы из трёх стволов превратились в канонаду, обжигающие гильзы выпрыгивали в разные стороны.

Смуглый парень рухнул на тощие колени, упал вперёд и перекатился на спину, неестественно подломив под себя руки, на его потрепанных джинсах вокруг паха образовалось мокрое пятно. Мертвые глаза непонимающе смотрели в небо.

– Зачем? Зачем? – мой вопрос был риторическим.

Лейтенант Ва́йсман криво улыбнулся и немного виновато пожал плечами. Сослуживцев стало не узнать, они были возбуждены, глаза горели, а кое-кому даже хотелось продолжения приключений.

Вечером я сидел один неподалеку от казармы, молча курил. Подошёл Вайсман, попросил огня.

– Ты не понимаешь, потому что здесь не родился, без обид, брат мой. Ну взяли бы его, отсидит пару лет, а потом его выпустят, и он снова будет резать людей.

– С каких это пор ты стал судьёй и палачом одновременно? Если есть возможность не убивать – не убивай. Не ты дал жизнь и не тебе её отнимать, – как можно спокойней сказал я.

– Он террорист, взял в руки нож – кровь его на голове его. И только уничтожая таких, как он, мы здесь сможем выжить и удержать землю.

– Вы опираетесь на меч ваш, делаете мерзости, и хотите владеть страной? Так говорил иудейский пророк Иехезкиэ́ль, взывавший к милосердию.

– Если мы когда-нибудь и потеряем государство, то только из-за таких чистоплюев, как ты, – лейтенант яростно отбросил окурок. – С ними по-другому нельзя. Террорист не должен жить!

– Если бы он был в кипе, уверен, ты не стрелял бы на поражение.

Вайсман задумался, помолчал немного и ответил:

– Мир делится на своих и чужих, своих нельзя убивать, но тебя бы я пристрелил, – потом улыбнулся и весело мне подмигнул.

В пачке, купленной на злополучной заправке, ещё было несколько сигарет, «значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день». Осталось только купить билет «на самолёт с серебристым крылом» и свалить на Гоа. Пусть такие, как Вайсман, охраняют Израиль, который может выжить, опираясь только на меч.

Немного мазохисты

Вершины гор припорошены снегом, холод, как у нас говорят, лисий, и этот жуткий ветер, проникающий в леденеющие жилы. Кофе в термосе давно закончился, и уже плевать на запрет курить, только прячешь от снайперов в рукаве огонек крепких бесплатных американских сигарет.

Ну какие «грязные» в эту плюющую градом ночь на горе Проклятия?

Хотя жаль, что нет «гостей», а то мы пустили бы галопом замерзающие сердца, глядишь и согрелись бы.

У Дмитрия уже прерывистое дыхание, парень хоть из России, а не выдерживает.

– Скажи что-нибудь, – шепчу ему по-русски.

– На..на..на…куй, – выдыхает Дима.

Он дрожит всем телом. Похоже, начинается гипотермия.

Самое главное на войне – не победить, а выжить.

– Снимаем засаду, –  я сообщил на базу по рации, впрочем, не сообщил, а поставил перед фактом.

– Идти можешь?

– По..по… пы…пы…та…та… да!

Мы взяли его под руки, он сам килограммов 80 и на нем еще 20, тащим.

Железная птица, сеющая смерть, появилась бесшумно и замерла над нами.

Ракета, и от нас останутся только жетоны, встроенные в армейские ботинки. Страшно? Нет, не страшно. Жутко. Но шевелиться нельзя, пусть смотрят, пусть внимательно смотрят. Каски, «М-16», наплечная рация с антенной.

Вертолет повисел над нами вечную минуту и, поблескивая огоньками, растворился в ночи.

– Я сам, – высвободился Дмитрий из наших объятий.

Через час мы уже принимали, судя по пару, горячий душ, а потом пили израильский чай «Высоцкий».

– Скажи мне, – Дима вновь обрел дар беглой речи. – Почему я, программист, с окладом в 20 тысяч, муж и отец, должен все бросить и пойти служить, а может и подыхать, а они нет?

– Какое тебе дело до них? У них своя судьба, у тебя своя.

– Эти раввинские штучки про судьбу на меня не действуют. Мы здесь гнием месяц, потому что солдат не хватает. Мы тянем лямку за «золотую» молодежь с улицы Ше́нкин, за мордоворотов йешибо́тников. Это несправедливо.

– Ты можешь «закосить», сослаться на семейные обстоятельства или работу. Не проблема, – предложил я.

– Я бы так и сделал, но вам, дебилам, больше дерьма достанется.

– Ну и не ной тогда. Ты здесь, потому что сам этого хочешь.

– Ты серьезно? – удивился товарищ. – По-твоему, я мазохист?

– Все, у кого еще осталась совесть, немного мазохисты.

– Совесть придумали бессовестные люди, – рассмеялся неожиданному открытию Дима. – Кстати, спасибки, что тащил меня.

– Тебе повезло, что мы тоже немного мазохисты. А иначе здесь не выжить.

Прошло несколько спокойных месяцев, раздался звонок, взглянул на экран мобильника: «Dmitriy».

– Привет, дружище, – обрадовался я.

– Привет. Мы уезжаем.

– Далече? – я задал лишний вопрос, и так понятно.

– В Канаду. Возможно, навсегда, – закашлялся Дима.

– Холод тебе уже не страшен.

– Ром, береги себя, давай!

– Давай…

Я понимаю, не осуждаю, но мне стало почему-то зябко, неуютно, несмотря на теплый хайфский вечер.

С нами Бог

Служба по охране поселения с обнадеживающим названием Имануэ́ль (с нами Бог), 2002 год, начало июля.

Такое количество ортодоксальных евреев на квадратный метр, как в этом поселении, мне приходилось видеть только в иешивах, возле стены Плача, да ещё в фильме про раввина Якова с неподражаемым Луи де Финесом. В посёлке на две с половиной тысячи человек: одна школа ХАБА́Да, пара частных учебных заведений для мальчиков и четыре общеобразовательных для девочек. Синагоги на любой вкус и оттенок кожи, для смуглых сефа́рдов, хаба́дников, и даже белоснежные литваки́ с меховыми шапками не обижены.

С нами почти никто не разговаривал, на шабат не приглашали, мы для них «гои», хотя на бывшей родине почему-то не ошибались с идентификацией по национальному признаку. Впрочем, один местный диссидент-раввин часто приходил ко мне излить страдающую душу, да и просто поговорить, хоть с кем-нибудь.

Пострадал бедняга по неосмотрительности. Однажды ребе взалкал и зашёл к соседям попросить водички. Главы семьи на беду не было дома, питьки вынесла замужняя женщина, с которой он нарушил, не подумайте, что седьмую заповедь, а всего лишь регламент общения. И как он не доказывал, что задержался на пару минут, в глаза чужой жене не смотрел, все равно подвергся остракизму (не путать с тем, что делают еврейскому младенцу на восьмой день).

Однако от невнимания мы не страдали. Местные внешне вполне зрелые девицы бросали такие жгучие взгляды, от которых мой боевой товарищ Дан краснел, а у меня перехватывало дыхание. Развлечений у девочек кроме футбола никаких, «на травку хочется», а кругом тотальный запрет, вот и выплескивали страсть через очи чёрныя и прекрасныя. Но мы люди твёрдых моральных принципов, на провокации не поддавались, тем более девицам этим не было и «шешнадцати», потому как к восемнадцати женщины посёлка возятся минимум с двумя детьми и интереса до заезжих гусаров не имеют.

В общем, впечатления замечательные, особенно порадовал «наш человек». Во время утренней пробежки по иммануэльскому бульвару, я услышал крики, резко остановился и на мгновение смутился. Героине эротического фильма с одноименным названием нашего посёлка, актрисе Сильвии Кристель, следовало бы приехать в Имануэль и взять у местных женщин мастер-класс. Я с трудом удержался, чтобы не зааплодировать.

Хотелось бы остановить повествование на возвышенной ноте, которую я нечаянно подслушал, но, к сожалению, не могу погрешить против правды. Мы упустили трёх подозрительных лиц – нам не дали разрешения открыть огонь, преследовать ночных гостей тоже не позволили, а когда прибыло подкрепление было поздно, они ушли.

Через несколько дней, после того как закончился милуи́м (резервистские сборы), я услышал о страшном теракте, в котором погибли девять человек, включая женщин и детей. Трое террористов открыли огонь по автобусу возле поселения Имануэль…

«О, Эль, ла́ма ло има́ну, ла́ма азавта́ну? Боже, почему Ты не с нами, почему оставил нас?» Может, потому что мы не стреляли?

За Зусмана и государство Израиль

Война не способствует сохранению душевного равновесия, особенно, когда видишь своего товарища со следами грубых швов от смертельных осколков.

Странное зрелище, ещё вчера Зусман веселился, шутил, переживал, что проиграл в карты, даже обещал бросить курить и мечтал познакомиться с девушкой; а теперь он молчит, не шевелится и даже бесплатное пиво его не обрадует.

Старший сержант пехоты Ицхак Левин, молодой человек с нервной конституцией, решил отомстить хизбалонам * за друга.

Любитель фильмов про Рэмбо взял «Негев» **, обмотался пулемётными лентами, намазал физиономию гуталином, и осторожно, чтобы не потревожить спящих на посту товарищей, вышел из армейской базы в тёмную, тёмную ночь.

Ицик пробрался сквозь южноливанскую рощу, поднялся на высотку и прислонил ухо к тишине, в надежде услышать арабскую речь.

Ему повезло, что в принципе неудивительно, он увидел смутные силуэты военных.

Недолго думая, солдат поднялся в полный рост и с криком: «За Зусмана и государство Израиль!» открыл огонь на поражение.

Враги попадали, хотя Ицику показалось, что он не попал, ствол ушёл в вверх, стрельбы как у Сталлоне не получилось. Но ливанская ночь вспыхнула пламенем огня и разорвалась резким грохотом. Ненадолго. Заклинил патрон.

«А!!!», – занервничал старший сержант. Он стучал по пулемету, дёргал затвор, поливал ствол водой и даже скрежетал зубами. Тщетно. Машинка не работала.

И тут, на беду, Левин попал в окружение. Наглецы предлагали ему сдаться.

«Это же надо как на иврите говорят, да ещё с румынским акцентом. Сукины дети!», – обречённо подумал израильский солдат и крикнул: «Евреи не сдаются!»

«Молодчина! Ты нас чуть не пристрелил. А теперь, парень,  бросай пулемет!»

В детстве Ицик видел фильм про вечно пьяного усатого таможенника, поэтому ответил хоть и с акцентом, но по-русски: «Пулемета, я вам не дам, гебята!»