Ты будешь дальше пить, и пить, и пить…

Ты будешь дальше

пить,

и пить,

вернувшись из далёкого похода,

я – что-то мило щебетать/бубнить

про глупости – про моду, про погоду…

И криком не кричать – молчать. Молчать!

Про то, как я дышать боялась даже,

и новости – не слышать, не включать

старалась, становясь мудрей и старше,

пока ты океан пересекал

в своей подлодке – ядерной, огромной…

Не приключений вроде бы искал —

работа: океан, опасность, войны,

а мне, как бабе —

ждать,

и ждать,

ходить на пирс, молиться горизонту…

Не плакать – только мило щебетать…

Кивать: всё понимаю, да – работа…

Иногда ты звонишь мне из прошлого

Иногда ты звонишь мне из прошлого:
Как дела у тебя? – Хорошо,
у тебя что случилось хорошего?
[Режет вены кухонным ножом.

Нож ползёт от запястья к предплечью и
красным ртом раскрывается плоть.
Просто мяса кусок. Человечина.
Зря ты душу вдохнул в нас, Господь…]

И в ответ – тишина мне зловещая,
я кричу в тишину: Не дури!
Я – не Бог, я лишь слабая женщина,
грех такой на себя не бери —

уходить, пока сверху не вызвали,
и меня не тащи за собой —
вдруг и я не успею, не вызволю,
не спасу?!! Ладно. Еду. Отбой.

Опять запахло в небе февралём

Опять запахло в небе февралём
и, вместо вьюг январских завываний,
предчувствие весны кричит: «Приём!
Приём-приём, а вот и я! Не ждали?!»

И пусть нам сыплет щедрая метель
перо и пух на снежные перины —
в душе уже апрельская капель
настукивает ритм нетерпеливо.

И блеск в глазах – безудержный, шальной,
и сердце ледяной сосулькой тает,
и воздух – самогонный и хмельной
мне неба синь над головой качает.

Пузырит в венах кровь окситоцин —
весь мир большой так хочется обнять,
ни водка не поможет, ни глицин —
весну в душе не нейтрализовать…

Благодарить…

Благодарить – и Ангелов, и Бога —

за эту встречу нашу. За тебя.

За то, что получила я так много:

я вспомнила, как это – жить, любя,

Когда сочнее краски, вкусы – глубже,

и каждый звук – оргазменной волной,

когда ты мне – как воздух – просто нужен:

дышать тобой, чтоб просто быть живой.

И в мире, где покой ни по запросу,

ни просто так – никак! – не выдают,

мне как-то удалось, уткнувшись носом,

вдруг на твоём плече найти приют.

Мне это чувство было не знакомо,

и я его смакую терпкий вкус:

в твоих руках я, наконец-то – дома.

Люблю. И в том признаться не боюсь.

За то, что получила я так много:

любить тебя. Тобой любимой быть.

Я не устану Ангелов и Бога

благодарить…

Не дотронусь ни сном, ни дыханием

Не дотронусь ни сном, ни дыханием,
ни мечты эфемерным крылом,
ни признанием, ни покаянием,
и ни холодом, и ни теплом.

Ни водой ключевою живительной,
ни росой напоить-опоить —
не хочу, и самой удивительно,
как приятно свободу – дарить:
колдовское тягучее красное
ты и сам бы попробовать рад
(Приворотное зелье. Опасное!
По рецепту!), не пей его – яд!

Ни волшебными чарами тёмными,
ни молитвами – не зацеплю:
мне так важно, что САМ ты влюблён в меня,
ведь тебя я САМА же (?) люблю…

Спрятать от всех глаза

Спрятать от всех глаза
(Светятся слишком), душу —
счастьем кричать нельзя,
надо молчать и слушать.

В небо шепнуть – «Спа-си-
бо… ВОТ ТАКОЕ (!!!), правда…»,
Прыгнуть вдвоём в такси,
сдачу не взять – «Не надо!».

В тёплый жилья живот
ткнуться слепым котёнком,
счастье моё живёт
в нашем с тобой ребёнке.

Пусть за окном метель
в танце морозном кружит —
детская колыбель
наши спасает души…

Ароматом хвои

Ароматом хвои,
пузырьками в хрустальном бокале,
и сияньем гирлянд
помогаем себе (хоть раз в год)
помечтать о любви
(мы друг друга опять загадали!),
оглянуться назад,
чтобы дальше стремиться вперёд.

И, как прежде любя,
с каждым новым ударом курантов,
нарушая опять
самый строгий закон волшебства,
я молюсь за тебя,
хоть так делать нельзя и не надо —
у судьбы воровать
на тебя эксклюзив и права.

Не хозяйка судеб —
ни твоей, ни своей, но покуда
все двенадцать пробьют,
буду снова закон нарушать:
мы бы ни были где б,
лишь тебя я загадывать буду,
пепел скидывать в брют,
одним махом бокал осушать…

Солнце мне даришь, на части разбитое

Солнце мне даришь, на части разбитое —
странное чувство, давно позабытое:
словно домой возвращаешься с улицы,
где непогода плюётся и хмурится

снегом, дождём и свинцовыми тучами.
Если вдвоём мы – найдутся нас круче ли?
Серые солнца хитрющие щурятся:
видишь, какая погода на улице?

Я – улыбаюсь, теплом разморённая,
ласковой кошкой мурлычу влюблённо я,
только что дикой была и опасною,
раз – и ручной сразу стала, да ласковой.

Лоб подставляю – целуй мол, наглаживай,
дикую кошку балуй, обихаживай,
и не предай ни любви, ни доверия:
душу и сердце открой, но не двери мне.

Будешь любить меня

Ты говоришь, что моей красотою
смог насладиться б за маленький срок —
да при условии, что я без боя
кошкой домашней легла бы у ног.

Пары часов, говоришь, бы, хватило?
Да я любого мурчанием так
не на часок, а на жизнь усыпила б —
кошке любой это сущий пустяк:

лечь у груди, под дыханье подстроясь,
вывести ритмы двух пульсов в синхрон —
и ни о чём больше не беспокоясь
ты погрузишься в мой сказочный сон.

Старые сказки плохому не учат:
перед любым колдовством человек —
слаб. Беззащитная кошка мяучит —
волю твою забирает навек.

Будешь, как раб, молоком и сметаной —
самыми лучшими только! – кормить,
холить, лелеять, считать самой-самой…
Будешь любить меня – Слышишь? – любить…

Бояться кошек – не ходить во двор

Бояться кошек – не ходить во двор
(Опаснее домашних – дворовые),
а у меня – серьёзный разговор
к тебе сегодня, знаешь ли, впервые:

я убираю когти и клыки,
дозирую до миллиметра – силу,
а ты удар (мол, в шутку же!) руки
не хочешь ли ополовинить, милый?
Мурлыкну снисходительно: терплю,
и стукну мягкой лапой по ладони —
лишь только потому, что я люблю,
велик соблазн мне дать немного боли?

Эй ты – венец творенья/человек —
расслабился, не помнишь почему-то,
что мне от милой кошечки разбег
до хищника опасного – минута.

Женщина-воин – одна в безграничном мире

Женщина-воин – одна в безграничном мире,

страх ей как будто не ведом и не знаком,

плачет навзрыд, заперевшись одна в квартире,

и – никому, даже френдам и под замком…

А за окном – то ли гром, то ли взрывы «Града»,

рвётся в квартиру упрямо промозглый дождь

и барабанит в стекло – не грусти, не надо:

он же вернётся – он знает, как сильно ждёшь.

Женщина-воин опять соберётся с духом,

номер заветный в условленный час набрать:

«Ты там держись, дорогой, ни пера, ни пуха —

Я буду ждать, сколько надо.

Я буду ждать»…

Тихо мобильник

в солдатской ладони пискнет —

пальцы сжимают непрочную связи нить:

«Слышишь? Вернусь!

Только, знаешь, не надо письма —

Долго идут…

Постарайся, роднуль, звонить…»

Женщине-воину сложно остаться дома

хоть ненадолго – на день хоть один/на час,

если любимый

(да что там – и незнакомый)

в этот момент от врага охраняет нас.

Дома остались трусливо чужие дяди —

женщина-воин по минному полю в ночь

едет к своим, что врагу не сдадут ни пяди —

страшно, конечно, но надо же им помочь.

Каждому воину вручит она подарки:

тёплые вещи, обувку, конфеты, чай,

доброго слова ей ни для кого не жалко,

каждому скажет – вернусь ещё, не скучай.

В этих глазах навсегда поселились смерти —

близких ли, дальних ли – чёрной стоят стеной,

но перед женщиной-воином вдруг как дети

светятся, свёрток к груди прижимая свой.

Женщина-воин устала, но, слёзы пряча,

по бездорожью везёт драгоценный груз.

Гуманитарку. Солдатикам. Это значит —

мы победим. Даже если нескоро – пусть.

Я хочу, чтоб точно знал и верил ты в любом бою

Я хочу, чтоб точно знал и верил
ты в любом бою, в любой дороге:
я тебе всегда открою двери,
не заставив мяться у порога,

не пытая, где ты был так долго —
жив и слава Богу, будешь ужин? —
я хочу, чтоб ты в любой дороге
свято верил в то, что ты мне – нужен.

Я тебе секрет шепну – ты слушай:
ту, кого не называют всуе,
наши, Богом связанные души
не особенно интересуют,

Дан ей сверху план – она и косит
всех подряд почти, не разбирая,
«Есть дела несделанные?» – спросит —
«Много!» – говори ей, умирая, —

«Важных много дел на этом свете —
будут и на том меня тревожить»…
Чёрт с тобой, – она тебе ответит, —
делай, за тобой приду попозже…