Глава 5

Утром в покои ханбики пришла прислужница валиде. Мать приказывала Гаухаршад явиться к ней в кабинет. На миг ханбика ощутила страх маленькой девочки, пойманной на месте преступления. Быть может, валиде стало известно о тайной встрече с калга-солтаном? Внешне ханбика ничем не показала своего замешательства, не двинулась с места, восседая перед зеркалом, с которого навсегда сняла цветастую шаль. Гаухаршад с нарочитой медлительностью разглядывала, хорошо ли уложены косы и достаточно ли украшений надели на неё невольницы.

Подумав, она приказала сменить бирюзовые серьги на пышные, с жемчужинами редкого окраса, свисающими в ряд до самых плеч. Прислужница матери всё стояла в дверях, склонив спину и ожидая ответа ханбики. Гаухаршад украдкой скользнула взглядом по покрасневшему от натуги лицу пожилой женщины, злорадное удовлетворение бальзамом пролилось на сердце. Унижая прислужницу госпожи Нурсолтан, она мысленно унижала собственную мать, ненависть к которой не переставала расти в её душе. От страха уже не осталось и следа. Ей даже захотелось, чтобы мать узнала о свидании с крымским калга-солтаном. Тогда бы она смогла выплеснуть переполнявшее её зло на валиде, заставить мать хоть на мгновение ощутить боль, которую испытывала дочь. Наконец Гаухаршад поднялась, благосклонно кивнула головой:

– Передайте госпоже, я скоро навещу её.

Но к матери она пошла, выждав не менее часа, хотя и не знала, чем занять себя в эти томительные минуты. Старшая нянька Жиханара, растившая Гаухаршад с самого рождения, ворча, накинула поверх наряда ханбики чадру фисташкового цвета. Над шёлком чадры златошвейки ханского двора трудились не один месяц: золотые и серебряные узоры покрывали дорогую материю с головы до пят. Даже по краям чёрной сетки вился золотой узор. Гаухаршад осталась довольна своим видом. Ей хотелось подавить валиде роскошью, она помнила о странной наклонности матери одеваться скромно.

Нурсолтан придавала своим нарядам мало значения, но, пожалуй, во всём дворце нельзя было найти человека, кто замечал это. Изысканная красота этой женщины, не увядшая с годами, была её главным украшением, и даже самые дорогие и редкие драгоценности блекли при виде сияющих, сапфировых глаз. Её считали самой красивой женщиной Казанского ханства, а ныне эту бесспорную красоту признавал и Крым, где были сосредоточены самые богатые невольничьи рынки Востока, полные очаровательных девушек со всего света. Единственной дочери валиде Нурсолтан, увы, не досталось ничего от внешности матери. И Гаухаршад, всё своё детство и юность гордившаяся, что она похожа на отца – могущественного казанского хана Ибрагима, теперь желала хоть немного приблизиться к ослепительной красоте матери. Если бы Всевышний наделил её такими же глазами и точёными чертами, то ныне калга-солтан Мухаммад был бы у ног Гаухаршад, а не бежал от неё в Акмесджит.

Евнух, дежуривший у кабинета крымской госпожи, едва завидел ханбику, поспешно распахнул створки дверей. С гордо вскинутой головой она вошла к матери. Нурсолтан была не одна, в её кабинете Гаухаршад увидела мужчину. Он со всей почтительностью поприветствовал ханскую дочь и продолжал стоять, ожидая, пока его представят.

– Гаухаршад, – Нурсолтан заговорила мягко, и по голосу матери девушка угадала, что валиде ничего неизвестно о вчерашней встрече в саду, – я решила сменить твою охрану. Когда ты отправишься в Казань, тебе потребуются надёжные и сильные телохранители. Я не желаю, чтобы тебя окружали крымцы, твоя охрана должна быть из нашего рода. Это – юзбаши Турыиш, с этого дня он начальник твоих телохранителей.

Первым желанием Гаухаршад было возразить словам матери, ей хотелось взбрыкнуть, подобно молодому жеребцу, не желавшему терпеть никакой узды. Она уже открыла рот, но слова замерли на губах, когда она вгляделась в лицо сотника. Его открытое мужественное лицо неуловимо напомнило солтана Мухаммада, и спокойный, полный собственного достоинства взгляд мужчины остановил слова, готовые сорваться с губ.

Не понимая, что с ней происходит, недовольная Гаухаршад с сердитым видом опустилась в лоно мягкого диванчика. Он стоял в стороне, окружённый бархатными занавесями, за которыми девушка могла надёжно спрятаться, но при этом наблюдать за всем, что происходило в приёмной. Валиде Нурсолтан принялась обсуждать с юзбаши необходимое количество охраны, условия проживания и оплату, а Гаухаршад ловила себя на странном желании ещё раз взглянуть в лицо мангыта. Он казался не таким молодым, лет на семь-десять старше солтана Мухаммада, но Гаухаршад не отважилась бы назвать его стариком. Мужчина излучал уверенность и спокойную силу, и стоило только догадываться, как умеют расправляться с врагами его большие, крепкие руки. Такой же мощью веяло от всей рослой, широкоплечей фигуры воина, а глаза были иными, словно и не воин стоял перед ней, а мудрый философ, чей внимательный взгляд проникал в самую душу человека. «Туры-иш, – медленно протянула про себя Гаухаршад. – Имя, словно не говорится, а течёт». Ханбика ловила себя на желании заговорить с военачальником, она только ждала, когда валиде закончит беседу. Но мать, обсудив все вопросы, отослала начальника охраны из кабинета.

Нурсолтан подсела к низкому столику и приказала служанке подать напитки и сладости.

– Я всё время думаю о твоей поездке, – осторожно начала разговор крымская госпожа. – Стоит ли тебе уезжать в Казань, дочь моя? Не пожелаешь ли ты передумать?

Гаухаршад с иронией приподняла изогнутую бровь:

– Вы желаете, чтобы я вечно сидела у вашего подола?

Нурсолтан опустила голову, как же трудно было подыскать нужные слова в беседе с дочерью. Ей, имеющей блистательные качества дипломата и государственного деятеля, нелегко было объясниться с собственной дочерью.

– Гаухаршад, девочка моя, тебе скоро исполнится шестнадцать лет. Это… это возраст, когда девушке уже пора выйти замуж. Стоит ли уезжать в Казань? Наш повелитель, хан Менгли, обещал подобрать тебе достойного мужа здесь, в Крымском ханстве.

Слабая надежда затеплилась в сердце девушки, она робко взглянула в лицо матери:

– И кого он мне подобрал, ведь вы уже знаете?

Ободрённая реакцией дочери, Нурсолтан поспешно кивнула головой:

– Это старший сын ширинского бея – мурза Тук-Мухаммад. Он…

Гаухаршад резко рассмеялась, не дослушав матери, она оттолкнула от себя чашечку с шербетом. Смехом своим ханбика пыталась скрыть разочарование, растоптанную искорку надежды. Они никогда не предложат ей в мужья калга-солтана, ведь весь этот мир считает их родственниками, и только потому, что когда-то его отец и её мать соединились в браке. Только Гаухаршад знает, что никогда не увидит в Мухаммаде брата, он вечно будет её возлюбленным. И она могла бы стать женой крымского солтана, только Нурсолтан этого не позволит. Валиде не захочет лишиться молодого и красивого поклонника!

– Хорошую же судьбу вы мне уготовили, сидеть в гареме Тук-Мухаммада, дожидаясь, пока старый бей отправится в сады Аллаха, а мой супруг станет главой рода! – язвительно произнесла Гаухаршад.

– О чём ты говоришь?! – в ужасе от слов дочери вскричала валиде.

– Говорю то, что думаю! Я не желаю оставаться в Крыму из-за сомнительной перспективы когда-нибудь стать женой крымского беклярибека! – Она покраснела и, подскочив с дивана, заговорила зло и резко, крепко сжимая кулаки. – Желаю уехать в Казань и уеду туда!

Казалось, ещё мгновение, и Гаухаршад примется крушить всё вокруг. Последняя надежда Нурсолтан оставить дочь около себя и хоть как-то примириться с ней рушилась на глазах. В страхе, что с дочерью может опять случиться нервный припадок, которому ханбика была подвержена последние месяцы, Нурсолтан попыталась успокоить девушку:

– Я не настаиваю, Гаухаршад, если желаешь уехать в Казань, ты отправишься туда. Присядь же, допей шербет, тебе сейчас принесут другую чашечку.

– Я выпью шербет в своих покоях, вы испортили мне аппетит, госпожа валиде! – Гаухаршад прошла к дверям, и когда рука её коснулась резных створок, оборотилась к поникшей матери, победно вскинув голову.

«Я ни в чём больше не уступлю ей, – с чувством полного удовлетворения подумала ханбика. – Я уеду в Казань и начну там новую жизнь. И в этой жизни не будет места ни моей матери, ни солтану Мухаммаду. Я больше не позволю себе влюбиться в мужчину, не позволю смеяться над своими чувствами. Отныне будут любить только меня, а я решу, кто этого достоин!»

Как только Турыиш покинул пределы дворца, он направил коня к городским воротам. Новый начальник охраны ханбики, которому валиде даровала титул «юзбаши», отправился не в предместья, где среди поселений разноязыких, шумных жителей Салачика находился дом брата, а на дорогу, ведущую в Солхат. К концу дня караковый конь вёз всадника в лесную чащу. Здесь у подножья гор хоронился армянский монастырь Сурб-Хач, скрытый от чужих глаз густой листвой деревьев. Местные прихожане, среди которых было немало армян, находили в стенах монастыря духовную пищу, – создаваемые руками монахов замечательные рукописи с миниатюрами. В монастыре они могли поклоняться своему Богу, сохранять чистоту речи и религии, следовать обрядам далёкой родины. В этот солнечный день ворота Сурб-Хача были распахнуты, и десяток монахов с мотыгами на плечах держали путь к монастырским виноградникам. Каждый из них поздоровался с сотником, и по их свободному обращению было видно, что Турыиша здесь хорошо знают. Перед воротами мужчина сошёл с коня и, взяв его под уздцы, провёл внутрь. Монастырский двор был вымощен камнем, отполированным за много лет ногами монахов и прихожан. Проворный служка в чёрной рясе принял у воина коня и повёл его в конюшню. Турыиш нашарил железное кольцо, укреплённое в низкой двери, дёрнул его на себя и вошёл в каменную залу с высоким сводчатым потолком. Настоятель монастыря уже встречал его.

– Вы давно не навещали нас, – высокий голос настоятеля звонко зазвучал под сводами залы, смягчая его нечистый говор.

В отличие от армян, проживавших в Солхате и считавших татарскую речь привычным делом, настоятель монастыря Сурб-Хач плохо владел языком хозяев этих мест. Замкнутая монастырская жизнь не давала такой возможности, но объясниться с любым жителем Крыма в монастыре могли все, начиная от пастыря и кончая служкой.

– Нам неизвестны пути, уготованные Всевышним, – отвечал мангыт. – Может так статься, что я посещаю вас в последний раз.

Густая седая бровь настоятеля поползла вверх:

– А как же Геворг?

– Сегодня я заберу сына. – Турыиш отстегнул от пояса кошель с монетами. – Возьмите для вашего монастыря с благодарностью за то, что столько лет растили Геворга и хранили мою тайну.

Настоятель, приняв подношение, в задумчивости взглянул на кочевника.

– В жилах этого юноши течёт кровь нашего народа, – произнёс монах, – но он ваш сын, и я не смею возражать. Как решит Геворг, пусть так и будет.

А высокий черноглазый юноша уже бежал из распахнутых дверей навстречу Турыишу:

– Отец! Как я долго вас ждал! Вы приехали за мной?