3. Разноглазый вечер

В. Шубинскому

 
Слизистой поверхностью закатной,
Клетчатой, расшаркавшейся листвой,
Морем, треугольным безвозвратно, —
Твердь воздушная полна волной попятной
Так, что уж и не кажется живой.
 
 
А-а… а слева (значит, Солнце справа) —
Есть веко паутинное Луны,
А под ним – полýнеба держава,
И осколки скиптра сверкают ржаво
В щербинах и трещинах волны.
 
 
Вот лицо природы двуобразной:
С кровью – мертвой, но с нёкровью – живой,
С трупной жизнью, светлой и заразной,
С ярой смертью, радостной и красной, —
Над земною твердью дрожжевой.
 

4

 
О, где отставшее отстало?
И как ушедшее ушло?
Как столько стало жизни мало —
Уж и не слово, но число.
 
 
Мир студенистый за спиною
Из недопахтанных морей.
А впредь – огонь. Огонь стеною.
Стеной без окон и дверей.
 

5. Нощь-колодница

Только в мире и есть…

А. Фет

 
Нощь-колодница, дрязглая, пьяная,
Отжимает дерюжки свои…
А над пламенем – слякоть стеклянная
И теней золоченых слои.
Ах, куда же застрельнуться, броситься?
Раствориться, разъяться, сойти?..
Что ж так крошится кружится, просится —
В пересыльного сердца горсти?
Значит знал я – прижиться не сможется.
В мире есть только этот огонь,
Где она – вся кривится, кукожится,
Обтирает об титьки ладонь.
 
 
То есть, – всякая тень, перед веткою
Прокативши сквозь темь да туман,
Надавившись на веко монеткою, —
Проканает во вшивый карман.
И еще – не успею проститься я,
И простить не успеют меня,
Как уже впереди – криволицая,
Весело кандальцами звеня.
Мир окрест бесконечною клеткою,
И дымится на потолке…
Я пришит обручальной браслеткою
К этой смрадной, любимой руке.
 

1985

Вечер и ночь

 
У неба – еврейские вены.
У моря – цыганские серьги.
А русские круглые стены
вселенной Почти уже смеркли.
 
 
У неба – цыганские блестки.
У моря – еврейские шапки.
Но русские круглые стены
Скользнули в окрайные шахты,
 
 
Где каждый изогнутый лепест —
В безвидном своем коридоре.
 
 
Остались лишь небо и море —
Их гул, их звон, их треск, их лепет.
 

1985

Хор

строфа

 
Раз зима – разнимаются все
Древовидные очи творенья:
То в крылатом ее колесе
Миг вниманья, судьбы и прозренья;
И лишь ель – не глядящий на нас,
Окруженный висячими льдами
Всеоглядно ступенчатый глаз —
За ресниц неподвижных рядами.
 

антистрофа

 
Ни души на жерну площади,
Но скрещенье конических тéней,
Но лишь лопасти сна позади
Чуть светящихся их средостений.
Ни души. Души мёрзкие страх
Не хотят созерцаться в растеньях,
А в зеленых и черных церквах,
Как кузнечики, спят на коленях.
 

1985

Здесь

 
Как в стрóку Норд, так сразу Зюйд на ум.
            Так же здесь: запах парусины
Да водометный вероломный шум
             От лавра русского – осины.
             Да также тéсны здесь витки:
Одним и тем же грех и смех возмездны
Здесь, здесь, на расстоянии руки,
В прозрачной раковине бездны;
             И также в язвах облаков
             Сукровка сквозь отрепья брезжит…
             Лишь адский зуммер не таков,
             каков он был. – Теперь он скрежет.
 

1985

Ода

…человек… странная полость…

Р. Музиль

 
Человек, эка странная полость —
С красночерной подкладкой мешок! —
Где кружит заварная веселость
В золотых ксилофонах кишок,
И раскрóшенный, страченный воздух,
Что застрял в костяных веерах
И уже не прознает про отзвук
свой – Вселенной колеблющий прах.
 

1985

Гость

 
Чернорéчного неба излучина,
Где огрáненных волн без числа,
Где луны полусбилась уключина
От безвидного тренья весла;
Где миры с их сияньем и косностью
Из окошка – как рябь да струя;
Где по ленте с единственной плоскостью
Все скользит – недвижима – ладья.
 
 
И такое тут слово напишется,
Что обуглится пёрышка ость:
Там, внутри, у бесснедного пиршества,
Есть не званый, но избранный гость.
 
 
Он сырой раскоряченной карлою
У стола дорогого воссел;
Ни стыдом не удержан, ни карою,
Красной утварью загремел; —
Да как схапает брашно заветное!
Он слепец, попрошайка и вор,
И вино заповедное, светлое
Так и плещет из звездных амфор!
 
 
Ну и как его, скушного, вынести?!
У хозяина – мрак по лицу…
Эк бы взять, да и вон его вывести,
Да куда ж ему деться, слепцу?
И хозяин глядит не навидится.
И молчание тягостней тьмы…
Ну когда же он, наглый, насытится
И потянет псалтирь из сумы?
 

1985

Зима 1985

 
В собачьих старицах желточных,
В газообразных комьях крон,
В льдяных пузыриках проточных —
Везде отхлын, отток, отклон.
 
 
Луна в косой туманной нише,
По небу черному пыля,
все ниже, – (Кажется, что ниже
она – Совсем как и Земля).
 
 
Тупее все сребристый угол
Меж чернизной и белизной…
Снижайся, жизнь, ведь гладкий купол
Ты оскользаешь вслед за мной: —
 
 
В собачьих старицах лимонных,
В газообразных копьях крон,
В льдяных пузыриках слоеных,
В луче, идущем на поклон.
 

1985

«Золотого кислорода…»

 
Золотого кислорода
Кругло-черная тюрьма: —
Только небо здесь природа
Да немногие дома,
Да немногие деревья,
Да немногая река,
Да мякнущие у изголовья
Исаакья Облака.
 
 
Ветры с пикою златою
Скачущие наверху,
Все пропахшие кислотою,
В безрукавках на меху —
Бьют в решетчатые сени:
– Раскрывайте-ко острог!
Речь о свете и спасеньи,
И с того не меньше страх!
 
 
Как раскроются ворота,
Она выглянет, сочась:
– Да, конечно же, я – природа,
Но не здесь и не сейчас.
 

1985

«…черно-морской, горько-уханный…»

Б. Понизовскому

 
…черно-морской, горько-уханный,
А не сладимый тлен земной
Влек трехударный шум слиянный
Из моря в шерстке искряной.
 
 
Свод неба был – слеза и рана,
А люди в низкой темноте
Тащили, выпятив, катрана
С турецким ртом на животе.
 
 
Сколько же памяти бессвязной
В соединеньи дыма тьмы
С звездой в костре, сырой и грязной,
Которую не видим мы.
 
 
И столь же праха неслиянно
По выцветшей кружит черте
У неба, вьющегося рьяно
В турецкий рот на животе.
 

1985

Вот света колкие затылки

 
Вот света колкие затылки
Скакнули накось от луны,
Вот стали снежные бутылки
с деревьями – Освещены;
Вот выснеженная аллея
(Что, смутно-глубоко белея,
Во сне тяжелом замерла)
Вздохнула, руку отвела…
 
 
И свет, сходящий с лестниц черных
В объятий этих сонных неть,
Три клиновидных, золоченых,
Три силуэта смог иметь;
И три светящихся каркаса
Златое пенистое мясо,
Как самородное стекло,
В мгновенье ока облекло.
 
 
И с выгнувшегося полукруга
Незамерзающих небес
Сквозь три напруженные лука
Прорвался выстрел – и исчез.
 

1985

«Свет змеится в тусклых зданьях…»

 
Свет змеится в тусклых зданьях,
Как наброшенная сеть;
В тучах, в красных изваяньях,
Нет решимости висеть:
Есть хотенье мшистым пахом
Притесниться к дну земли,
Дабы все – единым взмахом —
Дерева зеленым прахом
Недвижимо помели;
Чтоб – в мурашках от касанья
изнутри светясь, – Земля
потемнела, Без сознанья
Гладким телом шевеля.
 

1985

Г. С. К

 
Земля есть мозг, а небо череп,
А между ними воздух тьмы,
А луч вовне стремится, через
Ее горящие холмы.
 
 
Так человек в тупом задоре,
Как мысль, рожденная в земле,
Кружи́тся в маленьком зазоре —
В огне, куренье и золе.
Как искра, как слепая птица
Колотится да вьется, знай,
Не зная: в землю ль воротиться
Иль выйти речью в Божий край.
 
 
Игла из лучевого стога,
Теперь он раб чужой борьбы, —
 
 
Он, гражданин себя и Бога,
В горящем воздухе судьбы.
 

1985

«Всходит дым, точно остров стеклянный…»

 
Всходит дым, точно остров стеклянный,
В полупризрачных ветках звеня,
И скользит еле слышный и пряный,
И томительный запах огня.
 
 
Я, как тьму полукрылую – слово! —
Полюбил эту вещную мглу,
Где отрывисто… криво… лилово…
Смотрят звезды под рощи полу.
 
 
(– Полуплотные нити свеченья
По стеклистым волокнам текли,
И по тайным лекалам теченья
Огибали их лип корабли —)
 
 
Вот как, жизнь?.. ты напиток любовный?..
(Для себя тебя кто ж уберег?)
Свет скользящий? И огнь двукровный?
И золы краснорукой зверек?
 

1986

Второе подражание псалму

Человек – это колодезный

ворот, накручивающий на себя

свою цепь.

 
Уж такая хорошая мне далась душа,
Чтоб сквозь щелочки говорить со светом
И, разъеденным воздухом чуть дыша,
Глухо вздрагивать панцирьком нагретым.
 
 
Но, Господи, в этот светлый час
Раскрывающихся полночных створок
Стала Тьма Твоя как стеклянный газ,
Как стоящий снег, как парящий порох.
 
 
Я сердечный мускул Твоей ночи.
Мне не выпутаться из кровеносной сети,
Потому что я не был нигде на свете,
Кроме тьмы и сверкающей в ней свечи.
 
 
Ведь такая душа только там сильна —
В этом свернутом, влажном, слепом, соленом,
Потому что выковырянная, она
Как простой слизняк на ноже каленом.
 
 
То, что знаю, – пора уж! – и Ты узнай:
Я боюсь оказаться в уже дребезжащем варе…
Вот, другую – прошу я – стеклянную душу дай,
Рассыпающуюся при ударе…
 

1986

В садах только наших в апреле

 
В садах только наших в апреле
Деревья растут из зеркал. —
То, видимо, тайные щели
Господь в этом мире сыскал.
И так еще, видимо, можно
На облачных лестницах петь,
Невидимо так, осторожно
Пернатой ступенью скрипеть.
 
 
И трещинами в амальгаме
Расходятся корни дерёв,
И воздух большими шагами
Спускается в ров,
И пышные пенные брызги
Опутывают сады,
И тянутся, тёплы и склизки,
По-русски, еврейски, балтийски,
Сдвоённые руки звезды.
 

Третье подражание псалму

 
Огнь иссекнется в тротуар,
И сердце, съеденное гарью,
Через парны´ х созвездий взвар
Пойдет обратно, к Государю.
Его безногие стрижи
несут (Летят – не шелохнутся)
…Старайся, кровное, дрожи… —
Дай Бог еще тебе вернуться…
 

1986