Я родился́ старик, я прочь уйду младенец
Без знанья и казны, и страха, и стыда…
Не-е… не в земли испод – весь в узелках – оденешь —
меня – Но в тьму сию, где слово, где вода.
Иначе бы граненое зерно болело
(Куда еще придется мне врасти),
Когда б сначала я не знал, где право и где лево;
Где верх, где низ; листать куда, куда идти.
Так здравствуй же, черта, где я на верхнем марше
Закладку вышвырну из забыты´ х страниц..!
Я дальше, вниз и вниз… (не-е, так не стану старше…) —
На первую ступень, чтоб не склониться ниц.
Так страшно – мало жить и не поспеть свернуться,
И листья гладкие раздать на гной земле,
Под вскриком времени на полпути споткнуться,
Раскрытой книжицей остаться на столе.
Улиткой на зéленом льду
(Но блещущей, точно валторна)
В кромешном живу я саду
Повторно, упорно…
И мир, виноградный листок,
Наклонно дрожит, измерзая…
И сладко смотреть на восток,
С потресканной кромки сползая.
Земля меня когда б еще простила,
Которую я в груди целовал…
… Как старое, как сзябшее светило,
Я рук своих во сне не узнавал.
Скольженье времени есть бегство врассыпную
Последних, загибающих лучей…
Как солнце красное оставит ночь ошую,
Так жизнь становится черней и горячей,
Ведь жизнь не в будущем меняется, но в прошлом.
Как знать, как что-то видеть, если ночь?..
Когда б я жил в земле кротенком своекоштным,
Я б знал саму судьбу, я б смог тебе помочь.
Июль 1984
Бог ночи пал, краснокрылат
(А в подреберьи тает броня…),
В электрический голос цикад,
На висок изошедшего дня.
У южных, неуслышных птиц
К скоротечным отверстьям ключи,,
Нерасчесанных острых ресниц
Я коснусь, как взрыданье, в ночи.
Всё в эти молча, молча дни,
Неоглядней на звук в вечера…
Только ночь, как ее ни храни,
Говорит, говорит до утра.
Август 1984
Деревья скраденно сползали
Наверх и влево – как всегда,
Когда сквозь пальцы, сквозь скрижали
Неслась, разгромлена, вода.
Деревья – Бога погремушки,
Когда Он осенью не Спит,
Несмятый верх Его подушки
Несметно жемчугом Омыт.
А смятый низ Его подушки
Сочится уксусом, смолой…
Несутся звездные вертушки
И ангелы вниз головой.
Сентябрь 1984
Бог выдохнул – и хмарь по зеркалу земли,
Кружно, серебро-серо разрастая…
Разглаженные тени потекли
По краешку кругом, следы свои съедая.
Менялась тень на тень, листалась мгла за мглой,
Всё прозелени легкой набиралось,
Истаивал уже последний слой…
Его лицо на диске показалось.
– Поэт есть зеркальце у рта больного мира —
Сентябрь 1984
Рогатое, черное море
Встало пред душой,
Завинтилось воронкой большой
В бéло-сéром соре.
И возглас я не слышу свой —
Крови только запах из воды.
Клонятся горние сады
Сизой листвой костяной.
Зерцальные черные брызги
В померкших воздухах стоят.
Мачты незапные взвизги
Сердца срывают у наяд.
О, ветер кружи́тся, кружи́тся! —
Скрутился в конус моря диск.
И нá небо небо ложится. —
И небеса катятся вниз.
Валов раскрошённые гребни —
Черные! – сверкают у виска.
В сердцевинах их ослепли
Литые два зрачка.
Мир нисходит внутрь.
Бледнеет в бездны вход.
Нет, никому не развернуть
Бесповоротных вод.
Этот запах страшный —
Колокольный запах тьмы,
Смерти вчерашней
Запах, запах катится от тьмы.
Кто бы ни пришел вослед,
И кто бы ни приплыл сюда —
Вчера случившаяся смерть не оставляет след: —
Нет ни следа.
Жизнь сказала: «Я ли уж не ласкова,
«Я ли уж тебя не сторожу?
«Хитростней узорочья дамасского
«Древо крови я в тебя вложу.
«Все обсыплю черной скользкой ягодой,
«А поверх – зеркальная пыльца…
«Только… Господину ты не ябедай,
«Даром не расстраивай Творца!»
– «Я пророк, ушедший от Хозяина.
«Я – еврей, ушедший от Отца.
«Как из алой мглы заря изваяна,
«Так из ней же скатаны сердца.
«Я – как шмель, гудящий озадаченно
«В средостеньи мира, на цветке:
«Скрипочная грудка пéтлей схвачена,
«Нить плывет к невидимой Руке.
«Уж тебя, разлучницу лукавую,
«Я не стану с Господом мирить!..
«Не грозись наградой да расправою,
«Не колебли золотую нить!
«Ты как хочешь штопай да залатывай
«Хитросплéтенья своих тенет…
«Но глаза косые – не закатывай —
«Я не стану пить твой черный мед!»
Пять концентрических сердец
Вздыханием одним вздыхало,
И цвел един, един венец
Над свертком мяса и металла:
В горящем масле ледяном,
В пространствах ночи безуханных
Повис оцепеневший дом
На ветхих цепях окаянных;
Лучащиеся пузыри
Беззвучно вверх и вниз ходили,
Как очи всех, поводыри
Кого без них вверху водили;
Но света не было от них
В парящих полостях дрожащих,
И дом качался на своих
Зеркальных цепях нисходящих;
Растенья дышащие и
Раскрашенные мхи сухие,
Ввернувшись в черные струи,
Об руки бились, как глухие;
Листалась книга черных вод,
И все сердца вздыхали снова
И замирали: пролистнет
Иль нет – единственное слово?
И, краскою сухой шурша,
С изнанки всех великолепий
– Как на конце карандаша —
Вращался дом на скрутке цéпей.
В свеченьи взрезанного дня,
Который, нет еще, не минул,
Мне жить и жить еще, храня
Грозу, что я из моря вынул;
Сей дом из лезвий ледяной,
Как пламенник иного века,
Взошел над черной стороной,
Как бы заклявши человека.
За город, скраденный в ночи́, —
Рукой раскрашенной махая,
Косись, танцуй и бормочи,
Жена неплодная, плохая,
И пей кровавое вино,
Танцуя при последней дверце!
…Со внешним сердцем заодно
Вздыхает внутреннее сердце,
А три, оставшихся внизу,
Внизу возропщут разобщенно!
Да! Я унес от них грозу!
Навек ей встать у небосклона.
Танцует блудничка под скрежет и гром,
Под грозные колокола,
И часто дрожит шелковистым бедром,
Как вбитая в сердце стрела.
Но, глядь, извернется, – и прянет наверх,
Обратно, в распрямленный лук…
И примешь подарок, последний навек,
Из этих отравленных рук.
Разломлено небо по молнии вкось,
А в душных колоннах дождя
Следы заметает небесная кость,
С кровавых ступенек сходя.
И красное сердце втекает наверх,
На свой ворочается круг…
…И примешь подарок, последний навек,
Из этих отравленных рук.
1984
У них – рождество, у нас – ничего,
Мы просто у печки заснули,
А ели в окне, что стоят без всего,
Тяжелую тень шелохнули.
И встать тяжело, и спать тяжело,
И пламя кишит за заслонкой,
И зданья стальные стоят нежило,
Одетые проледью тонкой.
О мире я странную знаю беду —
Что в стенах своих и снаружи
Все вещи земные в мерцающем льду
Стоят средь сверкающей стужи.
У них – рождество, у нас – ничего,
Такая усталость плохая…
Да… ели в окне стоят без всего,
Вощеною тенью вздыхая.
1984
…Утро ветхое сходит
На кудрявого снега сады,
И – ничего уже не находит,
Кроме розово-дымной слюды,
Кроме искр залежалых
Страха, знанья и сна,
Кроме призраков малых,
Тающих у окна.
И – ничего уже не осталось
На объятья разжавшей земле.
Только тень, только малость
Дорогого дыханья в стекле.
Мир, алея в зазорах,
На поверхности пуст.
…Только плеск, только шорох,
Только скрип, только хруст…
1985
Нa страх и риск другого страха
Рожден я и решен я жить
Средь мреющего тускло мрака
На переулках городских
И крáсно реющего праха
На перекрестках золотых.
Зимы прощеная рубаха
Дошилась – княжить да служить…
Но прясть не перестала пряха,
Всё нити клáдет поперек.
И нет здесь страха, нет здесь страха,
Но есть упрек, упрек, упрек.
1985
Деревья все в снежных митенках,
Наморщившихся слегка…
И старые, и обратные,
Нераздвижные облака.
Разделась жизнь незваная
Аж до сердца – ну нет стыда… —
(Прощайся же, душа желанная,
И уезжай… (– «Куда…?»)…)
И только что в снежных митенках
Все руки у нее…
Скрипит, скрипит под каблуком
Вискозою ее белье.
1985
Не светитеся, моря морщины;
Не катитеся, света шары;
И прекрасного снега пружины,
Не стучитеся в эти дворы.
Этот мир, эта черная льдина
Пусть хоть вся оторвется, черт с ней —
И ко сретенью их господина
Пусть несет нас течение дней.
Сердце стратилось, ночь умерла,
Раскорчеваны корни огней…
Но не столько уж жизнь тяжела,
Сколько тяжести смертной на ней. —
То есть: сердце, скатясь тяжело
За обрушивающейся тьмой,
Ровно старая роза, взошло
В невесомости клетки грудной, —
Где огни перестали взрастать,
От соитья рождаясь, как мы,
И, как мы, стали тихо листать
Эту кипу осмысленной тьмы; —
Истончи́лися в тени огни.
Те, рассеявшись, сделали ночь,
Ту, что в сердце жила искони,
И опять воротиться не прочь…
…А сейчас я очнулся в слезах.
Снова ночь, снова в сердце цвела…
Что ж, не столько уж жизнь немила,
Сколько милости смертной в глазах.
О проекте
О подписке