Кружевным рисунком на асфальте
Солнышко очнулось ото сна…
Дни считаю, загибая пальцы,
Ведь уже не лето, не весна —
Тёплая, улыбчивая осень…
И шепчу: «Не уходи, постой…» —
В ласковую шёлковую просинь
В зелени акации густой.
Осень… Тонкой паутинкой
Бабье лето пролетит…
Померещилась картинка:
Чья-то девочка сидит…
Издалёка… ближе… чётче…
Будто было то вчера:
Пишет палочки, крючочки
Тонким почерком в тетрадь.
Тишина… И вдруг – вскочила!
И – бегом! Бегом сказать:
– Получилось!
Научила
Внучку бабушка писать.
Скажите: сколько раз Вы плакали,
корпя над каверзным заданием?
Смешные детские каракули,
они – основа мироздания.
Скажите мне – вот Вы! – что было бы?
Когда б Вы не постигли главного:
и золотую рыбку выловить,
и отпустить – её же – в плаванье
в слезах, соплях, чернилах кляксами
над горе-опусами рваными —
счастливая (хоть и несчастная
порой) Наука Созидания.
Галину Сергеевну нельзя назвать писаной красавицей.
Катя в свои шесть лет (на самом деле неполные семь, но всё равно – рано пошла в школу), прекрасно это понимает.
Нет, она не очень красивая и не очень молодая уже, их первая учительница. Так Катя считает. Но… но до чего же она хорошая – их Галина Сергеевна! Добрая! Милая! Как не любить такую?
И Катя готова любить её – всей душой, всем сердцем! Да она – уже, уже её любит! Как же можно?! – свою учительницу! – первую! – единственную, неповторимую и ненаглядную! – не любить. Да Катя её – боготворит!
И она будет помнить и любить её всегда-всегда, всю жизнь, несмотря даже на то, что во втором классе к ним придёт Ольга Ивановна, а Галину Сергеевну Катя больше никогда – никогда-никогда в жизни! – не увидит… Но и Ольгу Ивановну она тоже будет любить – и тоже всей душой и всем сердцем… беззаветно!
А затем, в третьем, придёт Татьяна Витальевна, и её Катя тоже будет не то что любить – обожать! Просто так, ни за что! А также и за то, что однажды Татьяна Витальевна посреди урока бросит весь их класс и бегом отнесёт её, Катю, на руках в кабинет учителя труда, и там трудовик кусачками (!) перекусит и снимет с Катиного опухшего и побагровевшего безымянного пальца маленькое стальное колечко от занавески…
«Вот, полюбуйтесь, обручилась!» – скажет Татьяна Витальевна этому пожилому и жилистому очкастому дядьке в синем войлочном берете и в синем же сатиновом халате – трудовику, которого Катя почему-то побаивается… Скажет и улыбнётся… Отчего трудовик тоже улыбнётся, тут же перестав быть страшным, и окажется, что он тоже, как и Татьяна Витальевна, добрый, только виду не подаёт.
А потом, через много-много лет, Катя даже забудет, с кем это она тогда, в третьем классе, «обручилась»… Кажется, с Венькой Саниным… У них и дни рождения друг за другом, и он был в Катю влюблён, и всё смотрел, смотрел на неё со своей первой парты… так что Катю это стало даже уже немножечко раздражать, а потом стало раздражать очень, и она даже пожалела уже, что с ним обручилась.
У Кати сохранятся все фотографии их «Б» класса тех лет: третьего, второго и, конечно же, первого!
Самая первая фотография сохранится… На ней Галина Сергеевна в небесно-голубом – любимый Катин цвет! – пушистом и нежном… – конечно! ведь только такое и может быть надето на любимой учительнице! – мохеровом свитере… Зимой фотографировали…
Фото чёрно-белое, но для Кати оно всё равно что цветное… Таким навсегда и останется – цветным.
Милая, дорогая Галина Сергеевна… Она чуть наклонила голову… лицо в нежном обрамлении коротких и густых русых волос… – у неё не только имя, у неё даже и причёска какая-то такая… ласковая!.. – смотрит на Катю с крошечного портрета и тихо улыбается…
А вокруг Галины Сергеевны и ниже её – они, её цыплята, ученики первого «Б» класса. Маленькие и смешные. И Катя – смешнее всех – в самом низу.
И хорошо! И правильно! – потому что очень уж плохо она получилась: нелепый коричневый бант на голове (Катя в тот день забыла… или не знала?.. что форму надо было парадную надеть и бант повязать – белый), коротко подрубленная детсадовская чёлочка, прищуренные от яркого света лампы маленькие глазки и дурацкая узкогубая улыбка – чтобы не показывать зубов – там у Кати тёмные пломбы, и она стесняется улыбаться. Её сестра Таня скажет потом, что улыбочка эта Катина – ехидная, и придумает Кате очень обидное прозвище и будет над ней…
Ну и ладно. Главное – что Галина Сергеевна – словно Елена Прекрасная! (ах, даже жалко, что не Еленой зовут её!) – всё равно самая красивая, самая из всех лучшая, самая умная и самая добрая – на самом верху и в самом центре.
Но это всё будет потом, потом… а пока…
А пока – сентябрь. Ясное осеннее солнце освещает и согревает классную комнату. Оно даже слишком тёплое и слишком яркое для этого времени года. Окна – три огромных прямоугольника – абсолютно! – ослепительно белого света! Это там, снаружи, голубое небо и начинающие золотиться деревья… А здесь – только свет, свет, свет… И это тепло… Потом Катя узнает, что такая погода называется «бабье лето»… как-то не очень красиво… Или уже знает?.. уже слышала?.. А сейчас – так хорошо… И от этого хочется зажмуриться и улыбаться… И сидеть так долго-долго…
И слушать… слушать…
В классе тихо. Все что-то пишут…
Мальчики в синих форменных костюмчиках…
Девочки в коричневых платьях и чёрных фартуках… – но сейчас на ярком свету трудно цвета различить… Катя просто их знает… – с белыми воротничками… у кого они из шитья, у кого – кружевные…
Бантики, хвостики, косички…
И у всех-у всех девочек… и даже у вихрастых мальчишек… пушистые и золотые на просвет волосы… Все они склонили головы и пишут что-то в своих тоненьких тетрадках… И она, Катя, тоже что-то должна писать – в своей.
Галина Сергеевна идёт по проходу между партами, от тёмно-зелёной доски вглубь класса… И от этого – от того, что она вот так тихо идёт – высокая, стройная… в таком красивом и модном – в талию – нежно-розовом кримпленовом платье… От того, что оно так идёт ей… – её лицу, мягкой улыбке, добрым карим глазам, тихому голосу… её золотистым волосам – волнистым, аккуратно причёсанным… – всему её облику… И от того, что она вот так вот идёт – просто идёт – так хорошо на душе, так светло и спокойно…
Так же хорошо, как от этого почти летнего тепла, от чистого и яркого солнечного света, от голубого и прозрачного неба, проглядывающего сквозь кружево высоких и тонких плакучих берёз, медленно полощущих в воздухе тонкие длинные ветви с мелкими золотистыми листочками…
Галина Сергеевна доходит до последней парты и, огибая её, перемещается в другой проход между столами. Теперь она идёт обратно – к доске. И Катя видит её уже со спины.
Галина Сергеевна останавливается возле второй парты, как раз перед Катей, чуть наискосок через проход… (Катя сидит как раз за четвёртой) и что-то проверяет в тетради у Искандера Мухамеджанова… или у Димы Кутузова… Или у Риты Морсовой?.. Кажется, всё-таки это был Искандер…
Галина Сергеевна чуть наклоняется, и тут…
И тут Катя видит, что платье у неё поднялось, даже как-то задралось, – ткань, оказывается, слишком плотная, грубая, колом стоит, – и из-под платья… видно что-то белое и кружевное.
Нет, не комбинация, какие есть у мамы. А белые кружевные… панталоны. Они обтягивают Галины-Сергеевнины ноги в самом их верху.
Катя спохватывается и поспешно отводит взгляд от белого и кружевного. Но поздно.
Внезапная догадка, страшная истина осеняет её.
Так значит… Так что же это получается?.. И почему же она раньше?.. Как же так?!.. А раньше-то что же она?!.. Ужас какой…
Собственная логика убивает Катю, что называется, наповал. Не оставляя ни малейшего шанса на выживание.
Ведь раз панталоны надели, значит, их – и снимают!
Но… как же это возможно?! Ведь это же – Галина Сергеевна! – Катина учительница!! Её… идеал. Что-то прекрасное… вроде той необыкновенной куклы, какой у Кати никогда не было и не будет. Только во много раз лучше – ещё восхитительнее, ещё недосягаемее. Принцесса, добрая фея из сказки!
И тут – такое.
А раз панталоны снимают, то значит… и в туалет… х о д я т.
А иначе зачем же тогда снимали?!
Лучше об этом не думать. Не думать совсем. Никогда. Никогда! Навсегда!!
Но уже поздно.
А дальше – больше. И ещё хуже мысли. Ещё ужаснее.
Так значит… значит, и Брежнев… и Брежнев – т о ж е!!..
Катя представила себе Брежнева: вот идёт он, старенький… весь в орденах… по длинному коридору… И Катя почему-то представила себе не школьный коридор – тускло-зелёные стены, коричневый, цвета какао с молоком, «пластилиновый» линолеум, – а коридор их квартиры: светлые стены… янтарный паркет…
Вот идёт, значит, Брежнев – старенький, весь в орденах… И ордена золотятся и позвякивают на светло-сером кителе… Нет, не на кителе, а на светло-сером, как у Катиного дедушки, парадном пиджаке… (Катя знает разницу!) Это Катин дедушка так ходит по коридору, когда приезжает к ним в гости… Дедушка старенький, он воевал и был ранен, он ходит медленно… и его ордена… нет, у дедушки медали в основном… тихонько так, нежно так: звяк-звяк, дзинь-дзинь… – звенят-позвякивают…
И вот проходит дедушка-Брежнев по коридору, доходит до туалета, открывает дверь… Нет, сперва свет включает… Потом открывает дверь… Потом дверь закрывает…
Катя зажмурилась. Но даже и так – с зажмуренными глазами и закрытой дверью – она всё равно – в и д е л а.
Видела, видела!!
Как – Он! – Брежнев!! – сидит!! – весь в сиянии жёлтой электрической лампочки, весь в блеске своих золотых орденов!..
…на их домашнем толчке. Без штаноу (это Катина бабушка так говорит – «без штаноу»). Штаны внизу болтаются. И даже валяются уже. Спущены потому что. И вид у Брежнева при этом очень торжественный и немного глупый. Но сам он Катю не видит, он даже не подозревает о её, Катином, существовании – он как будто спит.
Кате с трудом удаётся отогнать видение-наваждение.
Брежнев, бабушка, дедушка… Дедушка – это другое. Дедушка и в ситцевых семейных трусах с детским рисунком (красно-белые зайчики по апельсиновому полю) по огороду ходит – и ничего – подумаешь! И в заплатанных штанах – Катя каждую цветную латку на них знает, все их наизусть помнит, а они всё прибавляются и прибавляются… – все колени у деда в земле – это он так, ползком, грядки пропалывает… И это ему бабушка говорит «без штаноу»… уж и неважно, по какому поводу.
Но – Брежнев… Как же так?!.. А вот выходит, что так. Такого Катя не ожидала. Никак не ожидала.
От Брежнева? От Галины Сергеевны? От себя? Она и сама теперь не знает.
Ах, лучше бы и не знать, лучше бы и не видеть ей никогда тех белых кружев!!..
Что там они писали в тот день?.. По какому предмету?.. Катя навсегда забыла.
А вот розовое кримпленовое платье, нечаянные белые учительницыны панталоны и Брежнева – в цепенящем сиянии собственных звёзд загадочным золотым божеством восседающего (по непонятной совершенно причине!) на их семейном унитазе – Катя запомнила на всю жизнь.
Ужас.
О проекте
О подписке