Государево дело

В день, когда оседлал ты небес скакуна,

И созвездиям дали твои имена,

Умудрился у нищих украсть кошелек,

Ты счастливым не стал, не твоя в том вина.

Омар Хайам

Минуло несколько часов с того момента, как выхоленный, с нагулянным от многолетнего физического бездействия жирком, важный человек сел на рабочее место. За это время он почти ни разу не пошевелился, разве что его авторитетный живот в такт дыханию мерно раздвигал полы пиджака. Погрузившись в себя и сосредоточившись над решением сложной дилеммы, он тщетно бился с обуревавшими его мыслями, пытаясь найти выход из создавшегося положения.

Лоб персоны, наделенной служебной властью и большими полномочиями, покрылся испариной, старая лоснящаяся кожа на лице обвисла складками, сделав его похожим на истертую стиральную доску. Беспокойство столь значительной фигуры было связано не с какими-то техническими сложностями или непредвиденными накладками, возникшими в осуществлении порученного ему проекта, не с тем, что его ум вдруг узрел в нем конструктивные недоработки, нет. Дело было в другом. Натренированное богатым опытом чутье казнокрада подсказывало ему, что причиной пристального интереса к его деятельности может послужить многомиллиардная сумма рублей, потерявшаяся на счетах подставных фирм-подрядчиков и оффшорных компаний. Кроме этого, голова государева мужа болела о том, как оправдаться за снос нескольких зданий, сохранявших исторический облик прославленного города, и не построенную скоростную железную дорогу. Все бы ничего, но сложность состояла в том, что это был государственный проект, и за его выполнение нужно будет отчитываться – дело-то государево.

Умудренный прощелыга, хитрец и вор, он уже немало успел потрудиться на ниве чиновничьего воровства, закопав в землю несметное количество народных денег. Он знал, как уйти от проверки, как предотвратить ее или добиться положительного заключения. Дилемма была в другом. Здесь, в этом деле, он был на виду. Вернее, на слишком «большом виду» был не он, а вокзал, который необходимо было перестроить, не испортив при этом его архитектуры, и функционально модернизировать с учетом возросших технических требований нового тысячелетия.

Он уже давно все подсчитал, рассчитал и продумал: подготовка к 300-летней годовщине города создаст всеобщую неразбериху в организации празднества, без которой не обходится ни одно мало-мальски значимое на Руси начало. А если к этому еще добавить «порыв мысли» какого-нибудь высокого государственного деятеля, то там уж и вообще все забегает, задвигается и зашевелится так, что никаких концов и подавно не найти: все друг друга вначале запутают, а потом друг на друга все спишут. Один из таких «порывов мысли» состоялся несколько лет назад, в виде проекта «Даешь скоростную магистраль Питер—Москва и реконструкцию вокзала к юбилею города Великого Петра».

Но некстати, можно сказать, совсем не вовремя, почти в самое сердце ударили перемены на самом верху: на Олимпе власти старый больной вождь уступил место молодому и энергичному. И вот теперь необходимо предпринять срочные спасительные меры. Уже и телевидение заезжало, писаки разные забегали: интересовались сроками завершения проекта. Хорошо, их удалось пока обнадежить перспективой возведения сверхсовременного вокзала. Но ведь пустырь на его месте никуда не денешь, он предательски зияет освобожденным пространством, и как раз об этом пустыре все больше спрашивают и пишут. Уже и московские гонцы забегали. Во время загородной вечери, в близком кругу, они нашептывали ему вполголоса о скором аудите Счетной палаты.

– Ах ты, жизнь моя копейка! – вздохнул главный «устроитель» вокзала и скоростной дороги, пошевелил отекшими членами и подумал про себя о нескончаемых трудностях и превратностях судьбы. Больше всего его пугала мысль не о снесенных зданиях, не о проверке, а о том, что вдруг заморозят проект, а он еще столько хотел сделать: жизнь внуков получше устроить, островок среди теплых морей к пенсии прикупить, деньжат в швейцарские банки «на питание и постель» скопить. А то ведь не ровен час кое с кем и поделиться придется, а ведь все уже давно поделено. Вон, Спиридоныча прижали, пришлось тому часть доли уступить, а иначе бы ему подряда не видать, как своих ушей. Да времена нынче не те – пашешь, трудишься на ниве государственного строительства, как пчелка на пасеке, а тебя же еще и слухами разными пугают, устрашают сменой руководства в правительстве, – чиновник тяжко вздохнул. – Как же быть, как быть?

Погруженный в раздумья, обеспокоенный мозг государева слуги искал выход из дремучего леса нехороших предчувствий. Многие аферы прошлого всплывали в его памяти. В богатой на них жизни прощелыги-дельца их было превеликое множество. Пожалуй, весь его жизненный путь был путем афериста, в котором он считал себя образцом практика-хозяйственника.

– Сколько сделал, сколько сделал я для Родины, для страны, – думал он о себе. – Боже мой, и какая черная неблагодарность, меня, заслуженного человека, уличать в каких-то там незастроенных пустырях и обвинять в сносе устаревшей рухляди, в освобождении города от этих сгнивших купеческих хибарок, которые рано или поздно сами развалились. Я же государево дело двигаю. Ведь стоит только представить себе, какая перспектива ждет этот пустырь, и какая быстрая дорога ляжет через него, в часы соединяя Москву с Питером!

Эти раздумья о будущей перспективе вдруг разом изменили весь ход мыслей большого чинуши.

Он встрепенулся, оживление пробежало по его лицу и всему телу. Развернув пошире плечи и потирая руки, он стал повторять вслух слово «модель». «Модель, модель, – говорил он про себя, – нет, лучше макет в виде огромного стенда, на котором в развернутом виде будет представлена красивая, очаровывающая перспектива пустыря в будущем. Игрушечные, в стеклах-зеркалах и бесподобных архитектурных находках здания вокзала, меняющие до неузнаваемости его облик. И сверхскоростная магистраль – какое сочетание – стрелки, семафоры, бегающие взад- вперед поезда новой жизни. Это уже не окно, это будет настоящий шаг в Европу. Это уже вклад! Вклад не только в градостроительство и техническое переустройство железной дороги, в магистраль нового тысячелетия. Это больше, намного больше! Это будет вклад в историю!

Встревоженные, мятущиеся мысли государева слуги обрели, наконец, спасительное русло. Этим руслом для него стало осознание безнаказанности, вседозволенности и твердой уверенности в защите и покровительстве, которую ему окажут высокопоставленные лица в правительстве.

Окончательно придя в себя от прожектов и, воспрянув духом, Евстигней Хитромудрович уже не только не беспокоился о грядущей проверке финансово-хозяйственной деятельности, но и отказался от так понравившейся ему идеи создания модели вокзала будущего.

– Нечего попусту средства разбазаривать на какие-то там игрушки, – сказал он себе. – Я работаю, и баста!…

Спустя некоторое время государев человек окончательно укрепился в мысли, что нужны дополнительные инвестиции под проектно- изыскательские работы и по совету «своих» стал требовать новых денежных поступлений для реализации нового перспективного государственного проекта, ставшего для него очередной золотой жилой.

Метаморфозы

Наполнил зернами бессмертный Ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.

Назвал он эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, и за добро, за все на свете.

Омар Хайам

Сегодня в цене психология приспособленчества. Человек способен бросить все: дом, работу, родных, переезжать с места на место, пока не найдет, наконец, приют в какой-нибудь благополучной стране, где ничего не делая, а порой и не желая что-либо делать, будет жить на пособие. Его не угнетает мысль, что он в прошлом был неплохой специалист и, приложив усилия, вполне мог бы найти достойное применение свои знаниям и навыкам. Но нет, он предпочитает вечерами обсуждать, где он купил подешевле йогурт или еще чего, а завтра снова отправится на поиски такого товара.

Майя с Есей уехали в Германию. Живут там уже несколько лет. Сыты, обуты, получают социальную помощь и намерены жить так, сколько отмерит Господь и позволит немецкое законодательство. Еся часто рассуждает о йогуртах, творожках и прочей снеди. Еся не ищет работу, так как боится потерять социальную помощь, если пойдет работать. Есю угнетает, что на работу надо ходить каждый день. Еся когда-то был хорошим «технарем». Сегодня Еся уже не хочет быть ни хорошим, ни плохим «технарем». Сегодня Еся втихую подрабатывает на кладбище. Не каждый день. Иногда. И имеет при этом социальную помощь. Хорошо Есе. И самое главное, есть время поискать, где йогурты подешевле. Он за ними непременно съездит и затем, до самого вечера, будет рассказывать соседу Юзефу, какой удачный у него выдался день.

Павел с Натальей уже давно в Голландии. Ныне он Пауль, а супруга его – Натали. О работе Пауль давно не вспоминает, да и Натали тоже. Зачем? Пауль – ворует, а Натали продает краденное в Россию. Раньше они тоже жили в Германии. Но как-то уж больно «стремно» ему там стало, в этой «неметчине», суетно, поэтому и перебрался к немецким «хохлам» (так Пауль голландцев называет); здесь от полиции укрыться легче. Правда, в последнее время он мечтает махнуть в Англию. Там, говорят, «лохов» больше. Тем более, что документы для Пауля не проблема – у него их уже целая коллекция: российский паспорт с записью в графе национальность «русский», еще один российский паспорт с записью – национальность «еврей». Кроме этого, Пауль имеет паспорт гражданина Германии. Недавно приобрел голландское гражданство, тоже, конечно, липовое, друзья «ксиву нарисовали». Так что все путем.

Владимир – боксер. Из «братков». Как только перестройка набрала ход и появилась возможность выезда, он выехал в Польшу. Но только не на соревнования. Раньше он тоже был выездной, но лишь в составе спортивных делегаций. Но перестройка – другое дело. Появилась возможность легко передвигаться по свету. Не зря же в правах человека, на Западе, прописана свобода передвижения. Владимир за эту свободу уцепился мертвой хваткой.

Живет Владимир сейчас то в Варшаве, то в Берлине. В зависимости от обстановки, так сказать. С братками как? С дружбой с братками он не завязал. Зачем? Он ими руководит, «авторитетствует». Бизнес у него такой. Он сейчас «чистокровный поляк» и фамилия у него Володыевский. Знаменитая такая фамилия. От отца в наследство осталась. По маме так он вообще француз. В документах у Вальдемара написано, что мама его урожденная Галуа. Вольдемар даже вычитал в энциклопедии, что эту фамилию носил известный французский математик. Так что с документами у него все в порядке. Осталось вот только язык немного подучить, а то славянский акцент выдает.

В Берлин Владимир поставляет похищенный российский антиквариат и иконы, а в Варшаве контролирует продажу угнанных у немцев автомобилей. Знай себе, отслеживай процесс и собирай дань. Вернее, дань собирают и приносят ему братки, а он уже распределяет то, что собрали. Ну и, конечно, суд вершит, если там разборки какие между своими или с чужими произошли. Иногда он любит посещать рестораны, сауны с девочками. Не часто, правда. Дел много.

Так что отчий дом для себя Вальдемар уже нашел. Как говорят его кореша, братки из Англии, – ноу проблем, сэр! Ведь родиной для них давно служит вся западная и восточная Европа, а для некоторых его друзей и Америка тоже.

Петр уже не молод. Вот-вот восемьдесят стукнет. Восемь лет в сибирских лагерях с кайлом в руках отмахал. Сослали, когда ему было ему всего семнадцать годков. Посадили за то, что по национальности немец, хоть и российский, и побывал за границей. Но Сталина он любит. За него горой, считает – вождь не в ответе за то, что его признали шпионом за то, что был за границей. А за границу он ведь попал не по доброй воле. Пятнадцатилетним подростком вывезли к няне в Германию, когда фашисты город в Белоруссии оккупировали. «Меня одного из всей нашей семьи в Германию увезли уточняет Петр,– потому что возраст подходил. Затем были: Франция, Бельгия, Голландия – поскитался я по Европам. А однажды пришел в советское дип- представительство в Голландии, упал в ноги консулу со словам: «Прошу, верните домой в Россию!»– Вернули. До Одессы плыл теплоходом. Потом, под дулами автоматчиков, бегом в состав, в вагоны для скота, и в Сибирь. Всю дорогу, а это несколько месяцев, не кормили. Много по дороге люду померло. От голода и холода. Трупы сбрасывали прямо на насыпь вдоль «железки», как каких-то предателей Родины, а для отчета кисти рук отрубали, они являлись чем-то вроде свидетельства о смерти.

Как выжил я в этом кошмаре – не знаю. В Сибири, под конвоем, повели к следователю. В казематах держали долго. Били регулярно и сильно. Очень больно сапогами по животу. Почти все зубы выбили. Ребра поломали. Требовали подписать протокол, что я завербованный шпион. Все, кто были со мной – подписали. С тех пор я их никогда больше не видел. Говорят, расстреляли. Не подписал протокол только один я. Вот и жив остался. Посадили на восемь лет. В лагере, где отбывал срок, тогда много людей померзло, умерло от болезней и истощения, от непосильного труда, а я выжил. После освобождения остался жить в Сибири: домик построил, техникум закончил. Жаль, правда, детей «не нарожал». Видно, от ударов тех, сапогами, по животу и промежности, не способен стал.

А на старости лет уехал сюда, в центральную часть России. Свой век доживать. Здесь могилы моих родителей и я с ними рядом лягу. На жизнь не жалуюсь, а чего жаловаться на нее, она ведь моя, не чья-нибудь. А Сталин не виноват. Он был Хозяин! Такой страной управлял, войну выиграл, расстреливал и сажал не он, другие. Он не знал. Это все окружение творило. Их работа.

Еще долго после освобождения жил во мне страх. И хотя я не робкого десятка, все же скрывал свои национальные корни и страшился своих сограждан, наших, советских. Сейчас, спустя годы, не скрою, что в душе моей зов предков звучит все отчетливее и громче, и я бы хотел быть там, откуда пошел род мой».