ГЛАВА 5

Не отпускало ощущение, что слетело последнее обновление с моего нейрочипа. За последние несколько часов автоматически включался энергосберегающий режим. Эти пробуксовки производительности ни с чем не спутаешь. Настройки не работали, но почему? Моё бодрствование было рассчитано на долгие сессии. Нон-стопом я прекрасно молотил ещё неделю назад, разъезжал от точки к точке. А сейчас? Плетусь, будто меня специально что-то тормозит. Я слишком близок к выходу из отщепенства. А такой успех система простить не может. Лавочки в скверике… они тоже кому-то принадлежат и долго рассиживаться нельзя. Прилечь я уже не мечтаю. Это означало, что ты подсиживаешь чей-то дом. Большинство парков и сквериков превратились в открытые жилища. Асфальт был срезан, и на замену вмонтированы площадки с подогревом и разметкой, как на парковочных местах. Только вместо машин тёплые площадки усеивались палатками, не пропускающими холод. Внутри палаток работают тепловентиляторы на топливе из бывшего мусора – мелкодисперсная пыль, пропитанная специальным раствором для медленного прогорания. Такая топливная пыль продавалась в килограммовых пакетах или раз в неделю выдавалась по талонам, которые ввели после тотального контроля биометрии. Сажа оседала на палатки, а взгляд мой устремлялся поверх. Я боялся увидеть, что внутри, кто они – жители копоти и парковочных мест. А жители, эти… немощные кроты, адаптировавшиеся к условиям без удобств, выползали, как одуванчики на хорошую погоду: знают, кто пополнит их семью. В их глазах читалось пророчество, а в руках – угощение из корок резиновых подошв. Все башмачники, все кудесники если что и выбрасывают, так собственные кости.

– Заблудились? – женщина в лоснившихся штанах спросила просевшим голосом.

Она гладила ручную крысу.

– Нет.

– А вы заходите к нам. Пятая палатка.

И я понял, зачем она вышла. Через минуту дочь, сестра или племянница – выпорхнула бодрая молодка совершенно чистая – рубашка, джинсы. Всем кланом наряжали, чтоб пристроить нежное создание.

– У меня есть девушка.

– И что? Что?! – тараторила молодка. – Это ничего не значит!

– Я вас недостоин.

Куда ещё такой хомут? Я почти один из них. Этот день может решить всё. Если я не пройду диагностику, то закончу также – на земле с разметкой. Сотни метров мне ещё плестись до диагностического центра. Нейрочип вёл себя так, будто я невольно увеличил когнитивную нагрузку на схемы. Странно. Настройки я не трогал. Может, Пронин? Полученные логи совершенно не радовали. Удар. Меня покосило, точно цифровой спрут оплёл моё сознание.

– Сто рублей.

– Что? – я не сразу понял, с кем разговариваю.

– Двадцать минуть – сто рублей.

«Я сижу на лавке!» – в гудящей голове не укладывалось, почему я присел. Двадцать минут выпали из моей жизни.

Пацан лет пятнадцати наставлял на меня шокер. Я знал, он не один. Вон ещё смотрят, такие же костлявые в синих комбинезонах. Я бы подумал, что они – гномы. Но нет. Так одеваются на социальные талоны. Ткань комбинезонов уплотняется в мороз и становится пористой в жару. Сто рублей мои уплыли в грязный ненавистный чужой карман.

«Который час?» – послал я запрос к недрам нейрочипа.

– Два часа тридцать минут.

Не могу сказать, что мне стало легче. Часы в парке показывали два пятьдесят.

– А вот это уже действительно проблема…

Мои нервы плясали, я подпрыгивал на каждом шаге. Двадцать минут пропали с радара. Как? Есть только одно объяснение… Однажды мне удалось добиться сдвига в нейрочипе на пять минут. Тогда у меня поднялась температура. Сестра меняла пакеты со льдом. Я запротоколировал странный эффект разгона мысли. Мученье моё заняло не более пятнадцати минут. Если вычесть беготню сестры со льдом, бесконечные тазики с кустарным охлаждением, компрессы, дорогущий аспирин, то минут десять. Я упёрся в нечто толстое: стена или что это было? Моё зрение вибрировало, стена разрыхлялась. Я был близок к какой-то грани… Моё дребезжание проделало какие-то дыры, лабиринт или норы, где всё происходит одновременно, как на фасеточных глазах. Эффект меня поразил. Через минуту я отпевал какие-то формулы. Сестра успевала только подставлять диктофон. И вот тогда системное время чипа расходилось с настенными часами. Сестра рыдала, как только включала тот диктофон, и говорила, что я прошёл квантовую инициализацию. Я не замечал особенностей за собой, но не раз ловил себя на мысли, что живу в имитации. Я вынужден тормозить и созерцать, как сменяется событие за событием. Я знаю, что всё происходит одномоментно. Нейрочип показал.

Маленькое сырое пространство диагностического центра держалось на дистанционном управлении. Коморка на полчеловека, похожая на фотобудку, куда случайно не проникнут даже хитрые палаточники. Периметр усыпан системами слежения, милыми дронами-капканами со стальными челюстями, которые свободно раскусывают автомобильную шину. Я обязан сюда приходить, измерять скорость реакции и получать рекомендации о новых протоколах безопасности, чтобы меня не пнули из службы городской доставки. Что я должен сделать на этот раз? Я захожу за своим приговором в будку, сажусь на стул с железным сиденьем. Голову фиксирует широкий обруч, а в шею целится игла. На узкой полочке красовался пасхальный заяц. Игрушки меняются. В прошлый раз был ёжик.

– Это то, что нужно. – Я не удержался и пощекотал зайца.

«Внимание! Протокол глубокой диагностики запущен», – вопила сирена диагностический будки.

Нос зайчика вспыхнул несколько раз: кратковременные конвульсии разразили моё тело. И фото на память. Грудь мою сдавили каучуковые ремни. Я почувствовал резкий спуск. Стул. Оказывается, под центром диагностики кипела жизнь. Над головой захлопнулся выход на поверхность, а стул уносил меня глубже под землю.

***

Толчок. Стул трансформировался в обрезанную раскладушку. Мои ноги были согнуты и упирались в пол. Спуск был с такой скоростью, что боковым зрением вместо предметов распознавался цветной дождь. Меня мутило, но ремни не давали мне согнуться. Мерцание стробоскопа подавляло нервную систему. Темнота раздвигалась слабым свечением неоновых полос и свечи. Я устремил свой взгляд на пламя, как на испепеляющее оружие против всего пугающего.

Прозрачный голос чиркнул по нервам: «Дефрагментация личности… Синхронизация имплантат…»

– Меня перебирают по винтикам, – первое, что пришло на ум.

Я опустил глаза – вернее, то, что от них осталось. Свежие глазные имплантаты были лучше, совершенней. Я не знал, выть мне или радоваться. Безупречная чёткость и фокус стоят больших денег. Этим подарком меня вгоняют в кабалу. В голове стучало: «Ты выполнил свою программу. Ты видел. Ты …» – мысль обрывалась, как голограмма при скачке напряжения.

– Что они делают? Кто это делает? – лишь тени ползали в ответ.

Жив ли я вообще или это глюки прошивки? Меня не покидал этот вопрос. Что это за ощущения? Что за временные скачки? Мой взгляд прыгал зигзагами. Камеры таращились на меня циклопическими глазками на обшарпанном потолке.

«Вставай!» – зудел нейрочип. – «Твоя новая жизнь ждёт».

Ледяные ремни разжали меня. Дрожащими руками я вцепился в фигуру рядом. Мои ногти проехались по металлу. Это был дроид. Он разглядывал меня через цилиндрическую линзу. Я опёрся на больную ногу: дряхлое колено заменили. Новая жизнь? Не верилось мне, что всё просто. Место мало напоминало операционную. Мир вокруг пульсировал неоном. Рядом с блестящим хромом стеллажей громоздились каталки с латунными поручнями. Медицинские капсулы и барокамеры, мерцающие холодным синим светом, вмонтированы в кирпичные стены, словно кто-то встроил кусочек будущего в разрушенный сарай. Медные трубы, оплетённые толстыми кабелями, изгибались по потолку, напоминая спутанные лианы. Вместо тонких экранных полотен данные выводились на круглые экраны с трещащими катодными трубками. Деревянные ячейки покосило от сырости. Воздух пропитан запахом озона, разогретого масла, формалина и хлора. От смеси запахов мутило. Шныряли дроиды, чувствовался палёный металл и невыносимый душок размороженного холодильника… На табуретке возле мигающего голографического дисплея пыхтел треснутый ламповый телевизор, транслируя мутный шуршащий кокон. Дрожащая картинка, казалось, гипнотизировала дроидов. Они один за другим поворачивали медные головы, прикладывали к экрану телевизора перепончатые лбы для аускультации сигнала.

На стене рядом с новеньким голосовым интерфейсом висел коммутатор с поблёскивающими алюминиевыми проводами и телефон прямой связи.

«Вряд ли телефон нужен для связи с палаточными жителями». – Я полагал, что тайна диагностического центра простирается глубже – ещё ниже на несколько уровней. Я же недолго летел на лифтостуле? Дроиды припадали иногда к телефону силиконовыми присосками на выдвижных тонких нержавеющих штоках, которые складывали в подобие кисти, и трещали: «Пи? –Пи–Пип!».

– Объект чист, – вылетело из рупора.

Я подпрыгнул. Вера в высокие технологии сменилась ужасом. Я ничего не могу сделать этим латунным жителям. Они щёлкают реле. А я думаю, какой бы вирус запустить, чтобы обратить одного из дроидов в оружие к свободе. У них даже нет биоса! Что я собрался программировать? Выдать несколько тысяч строк со встроенном кодгеном – не проблема. Мне придётся компилировать… Я не знаю архитектуру железа! Код у перечницы шустрей, чем прищёлкивание реле! Вон ломик – так надёжней. Сбить радиатор – верное решение. Господи, там обычный вентилятор. Достаточно просунуть гвоздь между лопастями и вызвать перегрев. Ломик… унесли.

Дроиды поскрипывали шестерёнками, фокусировали окуляры и разгадывали, что же я такое. Благодаря склеенной облицовке из пластика они выглядели, как участники боёв без правил. У одного в расщелине рта торчал узкий фонарик, а в глаз монтирована увеличивающая линза, пропускающая тёплый сканирующий луч. Чуткие антенны вращались и ощупывали меня. Телефон прямой связи гудел, как турбина. Тощий дроид из толпы собратьев прицельно выстрелил в сторону телефона гибким шлангом с щипцами и динамиком на конце. Шланг служил гибкой кохлеарной трубой. Доносились щелчки в два потока, напоминающие азбуку Морзе с фрагментами бинарного кода.

Дроид наговорился. На его грудной клетке раскрылись дверцы, как у топки. С шипением выехала линза, чёрная, похожая на глаз язвы. Дроид приблизился. Универсальным шлангом он дотянулся до покосившихся деревянных ячеек в стене и рыскал с минуту. Моя фотография летала, как подбитый самолёт. Я понял, что он держит стопку тонких перфокарт. «Моё досье…» – я медленно оседал на железный стул. Поршни на руках дроида исступлённо заработали. Я понял: технологии на пару вышли на отдельный виток. Может, газ? Гелий под давлением? Клешнёй, на которой не было пластиковой облицовки, дроид поднёс к линзе тонкую перфокарту. Вспышка. Словно от прикосновения калёным железом. Пепел и огонёк втягивались воздухозаборником из свистящей дыры в груди дроида. Шнурок дыма выполз из щелей на ключицах.

Я замер. Этот дроид испепелит меня, не моргнув. В носу жгло. Перфокарты жадно перегорали под лучом линзы. В голове бродит туман: кажется, что он всюду и перекочевал в реальность из цифрового зашумления. «Ше?:П%ве;%лись», – новое пробитие реальности. Меня снова кто-то гонит. Я не стримлю злачные подземелья нашего городишка. Я влип. Это была зачистка личности. Макрос социального форматирования не прижился во сне. Я помнил, кто я, и все свои дела. Остаточные шумы тысяч слов тянутся как леерное ограждение, но я проламываю эту искусственную преграду и вспоминаю всё до мельчайших подробностей. У меня есть сестра. И мне надо домой. Сестру за шкирку и валить! Хоть куда. Каталки с распластанными телами проносятся мимо меня: на них киборги с вынутыми механизмами жизнедеятельности. Значит, это… Место популярное, но никто не возвращался. Отсюда если сбегали, то по договорённости. Крематорий.