ГЛАВА 2

Проснулся я после энцефалоимпульсного наркоза. С нейрочипом не проблема отключить болевые зоны. Это мизер. К некоторым возможностям я не решусь прикоснуться. Для форсированного обмена данными между нейрочипом и мозгом моя нервная труха вызовет эпилептический припадок – это верещание слабости, самозащита трухи. Можно подсадить нечто производительное – биоинспирированную нервную ткань из мицелия и кремниевого нанополимера. Область нейрочипа обрастёт полимерными коллагеновыми каналами для постоянной нейронной регенерации на смену выжженным от перегрузок нейронам. Я хорошо знаком с дисциплиной «Биоинспирация и нейротканевая инженерия в развитии ИИ», чтобы отважиться на такой «апгрейд» и лишиться гражданства. Это путь для отчаянных, кто решил осознанно стать машиной. Я должен находиться при смерти и подписать кучу документов о неиспользовании расширенных возможностей нейрочипа или же подать заявку для разрешения такого использования. Вот тогда есть шанс не попасть под дурацкий закон о защите интеллекта и соблюсти главный пункт: киборг не имеет преимущества перед человеком. Соображаю, как мне добраться незамеченным в Чертаново, чтобы поскорей раскидать пятки в своей конуре. Я убеждён: меня в «Киберсонике» проверили вдоль и поперёк на жучки. Отщепенцы могли стырить слепок моего QR. Попадись мне навстречу прилежный патрульный, мой QR засветится в навигационной системе слежения, тогда вероятность накрыть меня на пороге квартиры и сделать постоянной дойной коровой повышается в разы. Надо втиснуться в экспресс без «компаньонов», держаться тише призрака, а дальше лавировать меж убитых дворов неоновыми закоулками, пока не допрыгаю до хаты…

Выхожу в Нетборг через височный нейроимплант, простукиваю базы. Пронин сдержал обещание: мой QR чист, прилетела компенсация за суррогат. На животе красовались толстенные шрамы, заращенные лазерной склейкой. Можно функционировать практически в нормальном режиме. Под рукой, которую я не сразу осознал, потело заключение с пятнадцатью печатями и жирной подписью, что данные с наружной камеры «Киберсоник» не являются монтажом, где якобы мне распотешили брюхо уличные хирурги, изъяли селезёнку и бросили подыхать.

Я ожидал чего-то большего после пробуждения, перезагрузки или же отката в счастливое неведенье… Кстати, экспресс недалеко. Я сполз со стола и встретился с «божиим одуванчиком» в рабочих пятнах крови на хирургическом халате. Он двигался по струнке и посматривал на меня, как на насекомое в формалине. Мы напряглись, потому что оба чувствовали: происходит нечто неправильное. Его лицо – тайна под медицинской маской. Но глаза выдавали недовольство. Пять минут напряжённого молчания, и мои гляделки испарились:

– Вали отсюда! – рявкнул он.

– А! Проснулся! – влетел Пронин. Мы на всякий случай всё остальное проверили: сердце, почки. Приходи ещё! Знай, ты теперь почётный донор. На твой QR завязана постоянная пятнадцатипроцентная скидка в любой кибертеке страны в благодарность за спасение имиджевого директора нашей компании…

Медицинская маска слезла, приоткрыв лицо с резкими чертами. Взгляд, похожий на летопись от сотворения мира, можно было изучать вечно, но я чувствовал: лучше держаться подальше. Надеюсь, мы больше не встретимся.

– Мой пасынок – имиджевый директор «Киберсоника», ясно?! Сестрёнка тебя, наверное, совсем потеряла, но за отстёгнутые деньжата простит. – Пронину надоело любоваться моей прострацией.

«Киберсоник» – это чистилище, выскрёбывающее органы через нищую воронку в кошельке, вгрызается скидками в последние гроши. Драпаю, прячусь в тенях, пока совсем не опустел. Моя жизнь на карандаше у воротил. Я на уровне биоса уяснил, они паразитируют на чувстве вины: меня ведь «простили и заклеймили скидкой» – щедрая подачка, но уточнить, достоин ли я синтетической мешанки, слабо. Блеять о деньгах – нонсенс для косякопора вроде меня. Я усёк это по чеку со сниженными тарифами.

Через триста метров патрульный облюбовывал урну под нервный лай служебной овчарки: псина выудила прозрачный пакет, внутри – прокушенная селезёнка. Бегство автоматически раскроет, что я в курсе, почему орган не в брюхе. Я планомерно приблизился. Патрульный упёрся в меня взглядом, будто подглядывал с утра за моей душонкой, как я чуть ли не молился на биометрический репликатор, чтобы не было сбоев. Я натянул кепку по брови, блеснул эмблемой городской службы доставки и стал прозрачным для патрульного. Я тасовался в экспрессе и осел в дальнем вагоне. Страх не отпускает. Послеоперационный шок? Если бы… Что за беда в экспрессе? – синхронное колыхание стерильных подмышек. Потовые железы – страшный грех, удаляются массово без раздумий. Там, где невозможно переписать законы физиологии, работает хирургический нож. Не это ли повальное помешательство меня пугает? Люди тысячи лет потели и не печалились. За новыми совершенствованиями наших тел мы идём в гору, но по факту спускаемся к аксиоме: исходное человечество – тупиковый вид. Если бы эволюция не оступилась, обезьяна никогда не заговорила бы.

Я жадно дышал. Нашлись сочувствующие и придавили меня плотнее к окну. Детальное знакомство с патрульным могло закончиться принудительным выпарыванием из меня незаконных кибернетических штуковин. Нарушителям лазерная склейка не грозит. Полосная операция и грубые швы – вот моя арматура, чтобы не рассыпаться после чистки.

Моё дыхание сползает по бронированному стеклу влажными подтёками: «Чувствуешь эту грань?» Сердце бахнуло. Я варился в этом котле и вижу ответ каждый день. Половина подростков – ходячие экспонаты киберимплантов, а старшее поколение – сплошь киборги. Такая ситуация страшна, особенно для людей без клинических проблем. Из-за нейрочипа каждый из нас является гибридной интеллектуальный системой, сочетающей естественный интеллект и ИИ. С каждым днём человеческое размывается. Не зря же принят закон об ограничении кибернизации. Киборги являются вариацией ИИ и лишены гражданских прав, как машины, которые можно уничтожить при потере контроля. У нас нет контроля. Только фантазия, что мы контролируем всё. Единственное, что смогли – занести себя в Красную книгу. Наши подмышки давно вымерли и нам пора.

Радует, что улица и дороги пока настоящие. Бетонная масса домов мерцает квадратными глазищами, а рекламные баннеры подсвечивают дыры наших потребностей. В наше время принято подсаживаться на аптеки и ипотеки, чтобы помнить, что ты живёшь, хотя по факту спишь в симуляции, привязанный к ортопедическому креслу в надежде отползти от компьютера и не развалиться от тяжести собственных костей. Силу гравитации ещё никто не отменял, но, думаю, что и это исковеркают…

ГЛАВА 3

Я считаю, жизнь была оставлена на обочине, когда мальчишки из двух палок и несчастного колеса закончили изобретать самокат. Важным вопросом было не «поедет или не поедет», а то что ленивцы, как вид, не имели права существовать, иначе не выжить. И чтобы получить законную двойку по математике, нужно хотя бы понюхать корочку учебника. Цифровые школы лишили учеников мотивов шевелиться: те лежали по домашним углам на постелях или у кого что имелось – набросанные фуфайки и надувные матрасы нередко были единственной законной площадью учащегося, а дальше убогие сантиметры занимали сохранившиеся члены семьи. И вот, игровая школа в режиме виртуальной реальности включалась на композитных окулярах обучающих очков: в то время как тело лежит в медикаментозной кататонии с раскрытыми глазами, мозг глотает цифровую пыль из мерцающих кадров в обход сознания. Это поколение подарило миру новые психические расстройства неизвестного генеза и проваленные надежды на киберскачок. Единственное, что унаследовали подопытные игровых школ – татуировки, которые стали неким стандартом поколения. И уже все от мала до велика красили кожу вечными чернилами, чаще всего гоблин, перегрызающий клавиатуру. А некоторые наносили листинги кода.

Я тоже прошёл через эти очки. Отец настаивал, чтоб я реже поглощал мерцающий мусор и иногда вытуривал в коридор мыть лестничную площадку, потому что мать моя была красавица, но вот умелица из неё никакая. Как и полагается всем красивым и дерзким, она врубила «не хочу», и это в сочетании с милой мордашкой безупречно работало.

А потом я как-то сам отвык втыкаться в очки, хотя изначально всеми конечностями держался за образование – так завуалированно и в тоже время привычно прозвали эксперимент с игровыми школами с дистанционным капитулированием самых непослушных, самых… обычных детей. Но я плавно пересел на томик Чехова – весьма ветхий экземпляр, который моя жизнеупорная мать норовила использовать вместо отживших газет, чтоб почистить селёдку и не порезать драгоценную клеёнку, пережившую две съёмные квартиры. Я всеми фибрами души хотел восполнить пустоту, когда томик лёг под селёдку, а отец чуть ли ни в открытую намекал, что я обязан перекрыть свою оплошность грандиозным свершением. Ведь это я оставил томик на виду у мамани! А она красивая – какой с неё спрос?

– Знаешь, сын… – отец всегда заводил нравоучения, но тогда даже не мог отлупить меня. Потому что я тоже красивый? В маманю? Но это его промедление меня вдохновило реабилитироваться, и на вопрос по психологическому тестированию: «Почему у табуретки нет страниц?» – я ответил: «Потому что томик Чехова умер под селёдкой». Этого было достаточно, чтобы безболезненно поступить в седьмой класс, где, собственно, и производилось первое отсеивание по сообразительности.

Мне казалось, что я выжил тогда ради маленького торжества виртуального над реальным, ради пиршества на колёсиках, поскрипывающих в моём направлении: раздолбанная тележка, набитая пирожками из того, что когда-то бегало, мычало и слегло под острым лезвием топора. Радует, что я не знаю точного состава обжаренного суррогата, радует, что не буду это есть… престарелая пешая буфетчица-экобиот толкала тележку в одном темпе, колыхаясь, словно в восточном танце. Губы её торчали, как подоконники, а глаза с идеально чистым белком загружали в фотопамять лица пассажиров для вечернего отчёта. Накрахмаленная жёлтая юбка едва прикрывала причинное место, и когда буфетчица наклонялась, я с сидячего обозрения прекрасно видел, откуда у неё растут ноги. Так задумано, чтоб уравновесить изнурительный трудовой день толикой неловкости. Некоторые ездоки пространно улыбались, особенно лоснящиеся олигофрены в пиджаках. Они улавливали гипнотические частоты от экобиота, к которым были приучены со времён виртуальных игровых школ, и это мученье, переросшее в зависимость, даровало им саднящее удовольствие и отдых. Рабочие винтики системы заслуживают такой заботы, хоть они – персонажи со странностями, неконтролируемые, считались вполне успешными членами общества. А выбора у них особо не было: по складу ума они были ближе к экобиотам с разницей лишь в том, что у одних был пупок, а у других микросхемы. Поколение, взращённое цифровыми нянями и голографическими горничными, не способно воспроизводить людей. И нечто враждебное видят сами в себе, и не так уж они виноваты, а деньги, спущенные на передовые идеи. Какое совпадение – идеи закончились, и люди почти тоже.

А экспресс всё мотает километры, как и моя память в унисон и в разнобой. Экобиот-буфетчица с лицом, похожим на отшлифованную кость, впилась в меня проникновенным взглядом.

– Пирожок? – вкрадчиво спросила она.

– Нет, спасибо.

– А музыку? Музыку хотите.

– Да, пожалуй.

Установка, генерирующая гипнотические частоты вместо ребячьих песен, затрещала активней. Не слышно, но ощутимо. Несмотря на благую затею с ходячим успокоительным, тяжело было тем, кто не подсел. Отказать я не мог, чтоб не вызывать подозрений. Я знал: моё лицо через несколько часов уже будет обрабатываться шустрыми серверами нашего правительства и сверяться, кто и что я. Всё, что запечатлеется глазами экобиотов, бесследно не пропадает.

Внутри я боролся с отрыжками разума, чем бы приложить экобиота с вмонтированной частотной установкой, но я мог разве что фантазировать и упиваться невозможностью сего действия. Мне грозило бы три года тюряги за нападение на инструмент правительства и попирание программы заботы о гражданах с унаследованной любовью к частотам игровых школ. А ещё сама генерирующая установка стоило немалых денег. Натянув на лицо улыбку, я явил миру довольную рожу и быстро нашёл отдушину в сверкающих никелированных поручнях и вывесках, которые тянулись, как смазанная блестящая дорога. Но у меня другой путь – незомбические клоаки, именуемые офисами. А вот гарнирующая установка здорово бы поправила финансовое положение… «Изъять – присвоить – раскурочить —…» – я наткнулся на приятный вариант. Главное, своё нетерпение додержать до дома. И неважно, чем вызвано потепление на душе, но если ты выглядишь как счастливый, то экобиот катился дальше, высматривая из толпы, у кого начинались неконтролируемые психические корчи.

– Вам достаточно?

Генерирующая установка зачастила.

– Да, спасибо, – я почти пропел и сидел счастливым болванчиком.

Экобиот решил убедиться в моей искренности и сканировал моё пустое лицо мерцающими роговицами.

– Вы задумали дурное.

Я нисколько не был огорошен его наблюдательностью. Я знал, они постоянно умнеют – не сами. Мы их научили читать и подавлять сопротивление, будто сами не можем собой управлять.

– Нет… Пирожки чрезмерно воняют. Я бы их выкинул.

– Но вы правы насчёт того, о чём изначально подумали. Генератор – дерьмо, – во всеуслышание заявил экобиот.

Она или … оно знает! Поперёк такого заявления не встанешь Мне стало плохо, как не было в первые минуты после расставания селезёнкой.

– Не переживайте, олигофрены впали в усыпление. Пирожки, как жареные тапки. Не советую к употреблению.

Никто не обратил внимания на болезненный крик экобиота. Люди колыхались в потоке частот генератора. Два родственника – внучка и дедуля – спорили, из чего состоит мир:

–Ты видел ангелочков?

– Никто не видел.

– А тележку видишь?

– И тележки нет, – шутил дедушка.

Он не стар. Он наверняка отец девчушки, а она глазами, как глубокие стаканы, поглощала этот мир. Вот им хорошо рядом с установкой. Они вроде независимы, но через минуту их глаза опустели, как телевизоры, потерявшие сигнал канала.

И я понял: дедушка действительно, не видит тележки, а разум девчушки ещё не зашлакован реальностью, прекрасно справляется с подавляющими частотами. Глаза экобиота похожи на зрительную лабораторию. Настоящие? Пожалуй. Они видят настоящее и некоторые аспекты будущего, что, по усиленной теории вероятности, произойдёт через минуту по мимике и даже по тому, как мерцают огни и молекулы воздуха, которые разносят спрятанную в три слоя запрещёнку в неприметном пакете, заклеенном скотчем.

Но что странно, экобиот хотел вступить в контакт и генерирующую установку внутри своего вместительного тела перенастроил на маскирующие частоты. Это вообще законно? Меня больше волновало, как такое возможно, даже больше, чем собственная участь. Я числюсь на общественных работах за скупку списанных имплантатов, хотя пришлось выпустить силу интеллекта и порыться в базах, чтобы проставить отметку, что я чист и честно отработал своё. Но бумажные архивы обо будут пень иную песню.

Жёлтая юбка облилась золотом в свете мерцающих ламп. Я понял: время тележки истекло. Сейчас или никогда.

– А что, если мы продолжим? – я не знал, что именно хотел выведать, но мне нужно было задержать экобиота, пока работали маскировочные частоты. И мой вопрос был не случаен. Так мы тестировали роботов на соблюдения трёх законов.

– За что такие щедрости? Вы перепутали меня с человеком? – пространно спросил экобиот.

– Кто дал тебе команду изменить частоты на маскировочные?

Я не ждал никаких признаний, не претендовал на откровения, но не прочь послушать для разнообразия.

– Вам не понравилось?

– Мне нужно готовиться к чему-то особенному? Хуже, чем генератор?

– А хуже ли?

– Какой закон был нарушен? Ты ведь понимаешь, о чём я!

Экобиот беспристрастно кивнул. Беленькая шапочка немного съехала набок, зато перед моим лицом заколыхались три ряда рюшей, протянутые вдоль тела. Три… три закона робототехники, которыми и не пахло! И, кажется, я стал свидетелем нового, четвёртого закона неясного содержания, но размытые ощущения подсказывали: самостоятельность экобиота – намного выше заложенной программы или алгоритма поведения. Есть у меня дома кое-что… не забыть бы.

Весело скрипя, тележка укатила с экобиотом, устремились к шуму – в направлении мужичка с дипломатом. Там слышались слёзы и сопли, и разбитое горе. И как же без обезьяньих корчей? Мужичок извивался на ходу – пройдёт пять метров и обратно дёргано и косо прыг-скок. Это застарелый уснувший рефлекс внезапно проснувшийся, когда, будучи пацаном, мужичок в ранней версии себя сопротивлялся мерцающим кадрам, пока не привык. А теперь скачет, как суслик. Экобиот сжал несколько раз кулачки, чтоб поднять трансонаводящие внушения установки. Мужичок разомлел и забыл, зачем испугался или что это было. Хотя по мне – так совсем невинный припадок, можно было обойтись без скорой помощи экобиота.

Но вот гром тележки совсем затих, и стук колёс вещал о неумолимом приближении домой. Я лишь минуту отдыхал, а потом приметил ещё парочку экобиотов-санитаров вагона. Эти просто смотрят за порядком. Теперь мне кажется, что я – та маленькая девчушка, которая видит ангелов или боженьку, или кто у нас построитель мира? Потому что на меня из глазных расщелин экобиота устремляется нечто любознательное, оценивающее и меткое, как интерес скорняка к издыхающей корове.

– Предъявите билет, – экобиот-проводник в заклёпках и гундосил на весь вагон.

Голос в ухе, как вша, колупается, чешет перепонку, но глубоко анализировать свои ощущения нет времени и желания. Но вот драть шкуру с себя не позволю и верчу дулей, а из дули торчит фитилёк билета.

– Вам музыку дать послушать?

Что было ожидаемо. Мужчина… женщина, не башка, а патиссон с пропиленными дырочками вместо глаз. Постарались мыши или биоинженеры. Нет. Мыши справились бы лучше. А здесь будто пару раз тыкнули отвёрткой – и все глаза. Проводника выпустили в виде заготовки с конвейера, минуя процесс фенотипической мимикрии из принципа – работает и ладно.