ГЛАВА 1

Ошибка. Протоколы безопасности включены. Рывок – нейроинтерфейс перезагружается. Я жив. Мерцает вывеска «Киберсоник». Каких-то пять метров я не дошёл. На Петровке обычно безопасно. На меня напали свои же – отщепенцы, разворошили провода в руке и выкрали биометрический репликатор. Перед выходом я скопировал на свои грешные пальчики отпечатки случайного младенца из взломанной базы детского дома, чтобы не светиться. Репликатор изменяет отпечатки, если на пальчиках биосовместимая кожа с возможностью кристаллической мимикрии. Спасибо, что не тронули тритиевые батареи. Три часа – столько мой мозг протянет без подпитки. После я уйду в спячку.

Никого не виню. Я и сам не безгрешен. Отщепенцы – мрачный голем у закона под носом, чтим только собственный закон: разорять, но не убивать. За жертвами следим. Повторное воровство не было редкостью, а киберрынок нуждался в постоянном потоке спроса. Поиски нового протеза неминуемо приводили сюда. Иногда получалось находить украденное и выкупать за приличные деньги. Мы все в одной упряжке.

Я на одну треть киборг. Вся экзотика спрятана под кожей. С виду я ничем не примечателен: кареглаз, черноволос. Волосы не мои, пересаженные: вряд ли после глубокого химического ожога стоит ожидать чудес. Благодаря доминирующей человеческой части я сохраняю гражданские права. Можно официально заявить в полицию о нападении и краже биометрического репликатора, но я не настолько глуп, чтобы плакаться в жилетку закона.

Спокойствие душит. Я заставил себя подняться. «Дело…» Меня пробил ток. Контейнер… Грешу на тень, приглядываюсь – не показалось. Пломба сорвана! С осторожностью приподнимаю крышку контейнера – груз стырили, насыпали камней. Контейнер гремит, как ведро с гвоздями. Мне что, сплясать? Глаза сохнут, а руки дрожат, словно отбивая ритм дикой пляски. Сестра… что с ней будет? Ущерб заставят отрабатывать. Я взмок.

– Хватит, – произнёс я. – Лиц я не видел. Не отыщу. Если только… Пятьдесят на пятьдесят. А какие варианты?

На случай моего провала у заказчика припасена пуля с моим именем. Выкарабкаться – ещё не достижение. Мой социальный QR-рейтинг сольётся ниже нуля. Донорские органы – слишком шикарная задача для киберкурьера, который их теряет в драке с гопотой. А в уборщики трущоб тоже очередь. Будь селезёнка в контейнере, отщепенцы могли вколоть яду в донорскую селезёнку. Они ненавидят толстосумов, а трудяг вроде меня считают мальчиком на побегушках. По социальному QR-коду я числюсь на службе городской доставки. А чистопородный отщепенец не таков: максимум он толкает незаконные прошивки для киберимплантов, поскольку стандартная сборка не учитывает индивидуальную биохимию покупателя и может излишне стимулировать выработку синтетических гормонов в подсаженной железе.

Репутация «Киберсоника» лопнула, раз отщепенцы так близко подобрались. Плевать, главное – вырулить заказ.

***

«Киберсоник» через фотограмметрический наружный считыватель распознал меня как элемент безопасный. Не факт, что после пристрастного допроса я бы выполз наружу. Корпорация отгораживалась несколькими уровнями защиты, и даже таких интеллигентных отщепенцев вроде меня система слежения могла оглушить. Процедура проникновения не нова. Настроченный биометрическим датчиком случайных чисел одноразовый пропуск толщиною в совесть жмота выпадал из засаленной облупленной прорези ящичка «добродетели». Вшивый квиток можно использовать вместо паспорта для совершения финансовых операций и сомнительных покупок – неважно, кто продавец. Сертификация товара ассоциировалась с чем-то вражеским и тормозящим перетекание капитала, поэтому товары мягко и аккуратно стали называться пробниками, а вскоре – торговали только пробниками. Одноразовый счёт и анонимный профиль позволяли брать в лизинг пробежные биомиметические запчасти с минимальным взносом – под честное слово, что аноним платёжеспособен, с чистенькой кредитной историей и готов продать маму. Но в мире, где цифровой след плотнее реальности, находили способы заставлять платить даже потомственных бомжей. Вся катавасия заканчивалась изъятием одноразового пропуска секьюрити «Киберсоника». Впрочем, и жизнь за один поход можно оставить за «спасибо». Дурдом начинался с первого этажа: ресепшн укомплектован гравитонным импульсатором – вибрирующая пластинка со штырём-преобразователем заряда проброшена на проводной психоинтерфейс к радикальной девушке-экобиоту с красными туннелированными фокусировщиками вместо зрачков. Ангельская улыбочка совершенно не увязывалась с прицельным взглядом недремлющей красотки в лаковой графитовой форме. «Совершенна и опасна… совершенно опасна…» – я бесцеремонно разглядывал её. Тонна косметики и скрутка проводов без оплётки от приваренного гравитона, пронзающих затылок экобиота, казались лишним пальцем на теле безумия. Я привык к подобному представлению и заученно поздоровался с тем, что похоже на человека. Мне не нравится слово «экобиот». Это «капут», а здороваться с тапочками – стреляют они или нет, я не собираюсь.

Обычно на голом ресепшене лежали цветные стикеры. Я отрывал один и скатывал в шарик, подчиняясь внутреннему датчику стремления к некой идеальной форме, как навозный жук с врождённой любовью к сферам. Моё интеллектуальное брожение воткнулось в вывод, что нужно больше сфер. Я упрямо скатывал липкие стикеры и пулял из-под ногтя. Техногенная девка подсунулась вперёд и чуть повернула оскомистое лицо, а шарик приземлился дальше. «Угол двести градусов», – я искал слепую зону боевого экобиота, и немного сдвинулся в сторону, чтобы на случай чего в меня не стрельнули гравитонами из зрачковых пушек.

Рабочие-киборги красили стены матирующей краской, чтобы затереть следы пальбы. И комментировать нечего: у кого-то бомбит в голове, а достаётся стенам.

– Подтвердите вашу личность, – кукольные пальчики экобиота перекатывали аэрозольную гранату.

Я не успел подчиниться требованиям девушки. Приближался боров средних лет в отглаженных брюках и с упорностью голодного глиста жевал сигару. Это Пронин – мой заказчик, гендиректор «Киберсоника». Он явился, чтобы уморить меня своим одеколоном и криком. Странно, почему столь влиятельный человек не прибегнул к теломерному омоложению. Думаю, после раза пятого надоело. Низы общества проигрывали смерти в первые сорок лет. Пронин же и через сорок лет ничего не потеряет: снимет челюстные протезы, на костылях дошкандыбает до клиники и вернёт себе молодость.

Теломерное омоложение излечивало от тяжёлых травм и болезней. Прошедшие реабилитацию военные застревали на биологическом возрасте двадцати пяти лет при паспортных сорока годах. Неудивительно, эту процедуру объявили вредной, а затем признали запретной технологией. Для её применения нужен специальный допуск, что добывалось связями.

– Всё нормально. Он свой. – Пронин ухмылялся, глядя на разочарование в глазах ангелка. – Ты опоздал на десять минут. Я видел, как тебя повалили. Хотел дворника позвать, чтобы прибрал. А ты жив! – моё лицо примерило кулак Пронина. От следующего удара я увернулся.

— Теряешь сноровку, Антоша. Не могу сказать, что я переживал… нет. Твои синяки – слишком жалкое оправдание, чтобы я оставался добрым. Моему пасынку срочно нужна пересадка селезёнки. Поверь, его жизнь намного ценнее твоей. Вариантов у тебя нема, если ты, конечно, не волшебник. – Пронин хмыкнул. – Через несколько часов операция. Хирург, божий одуванчик, тюкает меня: «Где селезёнка, Пронин?» Ему нервничать нельзя, чтобы ручки не вело. – Пронин постучал пальцем по правому запястью.

Я приблизился, чтобы просканировать испарения тела Пронина носовым токсикологическим анализатором и уловил эйфорические токсины, предположительно из-за вшитой в запястье нейромедиаторной помпы с чёрного рынка, который Пронин крышевал как официальную торговую сеть под брендом «БетаМолл». Толкали экспериментальные платы, расширения для нейрочипов. За символическую цену можно опробовать новый функционал, а затем легально купить. Последний пункт был для галочки, а перепрошивка снимала все ограничения.

Не весь рынок ходил под Прониным, иначе селезёнку можно было привести по щелчку, а не привлекать отщепенца вроде меня. Я вдохнул глубже и непринуждённо улыбнулся. Пронин показался чрезмерно развязным: нейромедиаторы притупляли агрессию. Шанс договориться был.

— Дворник ваш явно не тех метёт, раз подпустил сброд под окна. Ради пасынка территорию можно было на раз-два причесать.

– Не тебе указывать, как мне вести дела! За царапину или вмятину на контейнере я влепил тебя бы в чёрный список социального доверия. Но ты упустил груз! Чувствуешь разницу? В качестве запчастей ты мне более симпатичен. Распродам и покрою ущерб! Любопытно, что ты намереваешься делать? – наслаждался Пронин.

Охрана Пронина осадила меня упреждающим взглядом.

– Господин Пронин. Вы зря переживаете. Груз со мной.

– Неужели? – Пронин окинул меня презренным взглядом.

Я похлопал себя по животу.

— Надо же! Группа и резус-фактор?!

– Первая отрицательная.

– Готовьте стол, – скомандовал Пронин верзиле из личной охраны.

– Мне нужны гарантии, что я проснусь и получу хотя бы половину оплаты. И никаких чёрных списков!

— Груз доставлен, работа выполнена. Мне незачем тебя изживать. Деньги… Я не дурак жмотиться за органическую селезёнку, сдёрнутую с живого носителя. Получишь в полтора раза больше за минусом двадцати процентов от изначальной суммы. Божий одуванчик тоже хочет кушать.

— Вы же не выпустите меня с дырой в боку? Мне нужен селезёночный суррогат. Кто оплатит?

– На тебе наживаться не будем. В нашей кибертеке этого добра навалом. Индийские по Японскому патенту. Оплатит ОМС. Воровство органа входит в страховку. На красивое пузо не рассчитывай. Порежем тебя качественно — будет похоже на нападение!

***

– Странно, ты просишь оставить его в живых. Я и сам хотел.

– Незачем уничтожать такое на редкость работоспособное отребье.